Читать книгу Лук для дочери маркграфа - Анна Викторовна Субботина - Страница 4

В ратуше было нестерпимо душно, несмотря на распахнутые настежь ставни. На окнах были пришпилены тонкие ленты, призванные отпугивать мух, однако помогали они слабо, и в комнате слышалось мерное жужжание. Писарь в углу скрипел пером, записывая имена и обстоятельства дела.

Судья в одеянии, прилипшем к взмокшему телу, наскоро расспросил Такко о семье и роде занятий, выслушал слугу маркграфа, стражников и вернулся к обвиняемому:

– Танкварт Велеринг, шестнадцати лет, сын ювелира с Аранских гор, без определённого места жительства и рода занятий, ты обвиняешься в краже серебряной статуэтки весом в одну марку. Признаёшь ли ты свою вину?

– Нет, – ответил Такко.

– Могут ли хотя бы двое уважаемых граждан Эсхена подтвердить твою невиновность?

Такко покачал головой.

– Всё ясно. Обвиняемый не признал свою вину и приговаривается к трём годам горных работ. Суд окончен.

Такко рванулся было протестовать, но слова застряли в горле. Да и как объяснить, если пропавшую вещь нашли в его мешке? Маркграфа и его слугу здесь все знают, а Такко – бродяга без роду и племени. Никто даже слушать его не будет. Как же глупо всё вышло! Надо было вляпаться накануне того, как они с Вереном должны были навсегда покинуть этот город, будь он проклят!

Ночь в камере прошла без сна. Мешали жара, мухи, храп и перебранки стражников, а больше всего – мысль, что Верен уже милях в десяти от Эсхена. Выбирает место для ночёвки, рассёдлывает лошадей, разводит костёр… Лошади шумно пережёвывают овёс, щиплют сочную летнюю траву, на огне булькает ароматная похлёбка, и путники наперебой рассказывают о краях, где им довелось побывать. Такко в отчаянии ударил кулаком стену и едва подавил стон, содрав кожу до крови. Три года горных работ! Легко отделался, за кражу у знатной особы можно было получить и десять; судья явно пожалел мальчишку, даже не стал вырывать признание под пыткой. Но, боги, три года! Такко не солгал, что был сыном ювелира и вырос в горах. Ребёнком он облазил немало старых шахт и знал, каким тяжёлым трудом даются драгоценные металлы и самоцветы. Кем он выйдет с имперских рудников?..

Он от души проклинал Дитмара за жадность, а больше – самого себя за неосторожность. Загляделся по сторонам, будто сам не вырос в богатом доме! Такому разине не то что статуэтку, всю коллекцию можно было подкинуть. И не заметил, дурень, что мешок потяжелел на целую марку! Теперь уже ничего не докажешь. За Дитмара будет свидетельствовать весь город, а за него – разве что Кайса могла бы, но не рискнёт. И правильно сделает.

Под утро Такко задремал, сидя у стены и положив голову на руки. Разбудило его громыхание ключей и лязг замка. Его отвели обратно в комнату, где проходил суд. Он брёл, не разбирая дороги, но разом очнулся, услышав знакомый голос:

– Исключительно честный молодой человек… несомненно, ошибка… пораскиньте мозгами!..

Маркграф Оллард возвышался над судьёй, как часовая башня над приземистым домиком. В руках он держал злополучную статуэтку. Увидев Такко, он приветливо улыбнулся ему, поманил его к себе и протянул пропавшую вещь.

– Ты говорил, что ты сын ювелира. Умеешь определять серебро на вес?

– Конечно, – Такко взял статуэтку и, едва взвесив её в руке, удивлённо поднял брови и нерешительно взглянул на маркграфа.

– Она пустая внутри, – подтвердил Оллард. – Я купил её не ради ценности, а из интереса. Не думаю, что сын ювелира мог украсть вещь, в которой нет и четверти марки! Продать её невозможно, на дне наше родовое клеймо. Боюсь, о городе Эсхене пойдёт дурная слава, раз те, кому доверено вершить правосудие, не удосуживаются проверить слова обвинителя, пусть даже он и носит высокий титул!

Пока судья бормотал извинения, бросая убийственные взгляды в сторону стражников, Такко вернули вещи. Кошель, ясное дело, был пустым, зато инструменты не пострадали. Он уже собрался к выходу, когда маркграф остановил его.

– Я твой должник, – сказал он, – и желаю хотя бы частично возместить ущерб, понесённый из-за излишнего рвения моего слуги. Твой друг наверняка покинул город, и потому…

– Благодарю вас, господин маркграф, но мне нужно спешить, – быстро сказал Такко. – Не беспокойтесь об этой досадной случайности. Всё в порядке. Благодарю вас за помощь.

Он коротко поклонился ему и судье и почти выбежал на улицу. Старый Гест мог и отложить отъезд. Быть может, он ещё успеет покинуть Эсхен с обозом.

Хозяйка, верно, увидела его издали и, когда Такко подошёл, ждала у ворот, скрестив на груди руки и плотно сжав губы. Под её тяжёлым взглядом он поднялся в комнату, которую две недели делил с Вереном, и убедился, что друга и след простыл. Сунуть в мешок немногие оставшиеся вещи и закинуть на спину оружие было недолгим делом.

В который раз Такко оказывался на улице без денег и друзей. Зато лук и полный колчан были при нём, а значит, можно было пережить любую беду.

***

Вечер застал Такко на берегу реки. Работы и жилья ему было не найти. Слухи распространялись по Эсхену быстрее пожара, и было трудно понять, в чём его бóльшая вина: в том, что умудрился попасть под суд или что посягнул на единовластие Дитмара. Со слов хозяйки он знал, что старый Гест ушёл вчера вечером, Верен с ним, и было поздно догонять их. Кошель был пуст. Продавать было нечего. О луке речь не шла, а остального добра было всего ничего: сменная рубаха, поношенный плащ да нехитрый лучный инструмент с разными дорожными мелочами. О том, чтобы добраться до Нижнего Предела без еды и денег, и думать было нечего. Мысль о Кайсе Такко выбросил из головы раньше, чем она оформилась. Просить под дверью убежища и ужина он точно не станет. Собственно, решать было нечего, выход оставался только один, но идти к Олларду не хотелось, и Такко оттягивал неизбежное как мог. Три серебряные марки за месяц необременительного труда были слишком заманчивым предложением, чтобы оказаться правдой.

На другом берегу реки поднимались дымные столбы. В деревне наверняка нужны работники для сбора урожая, только мало чести воину в таком труде…

По мосту простучала карета, запряжённая парой холёных коней. Такко легко разглядел на дверце герб Оллардов. Интересно, зачем маркграф ездил в деревню?

– Дочку к травнице возил, – подсказал бесцветный голос.

Такко обернулся, мысленно обругав себя: хорош воин, к которому подкрадываются сзади! За спиной стояла пожилая лавочница, у которой они с Вереном пару раз покупали овощи. В руках у неё болтались два деревянных ведра.

– Напугала? Я по этой тропинке шестьдесят лет хожу, ни одной травинки не шелохну… Посторонись-ка, дай воды набрать.

– Отчего не на колодце? – спросил Такко, забирая у неё вёдра. Вода под мостками разбежалась кругами, разбив отражение облаков.

– А зачем мне такой крюк делать? Дом-то – вон он! – указала старушка на беленые стены, видневшиеся сквозь прибрежные заросли. – Этой тропинкой и ходим, мать моя ходила, и бабка, и внучки мои будут ходить.

– Я донесу, – Такко подхватил вёдра. Ему не хотелось снова оставаться одному. Вот ведь как бывает – живёт человек шесть десятков лет на одном месте, топчет одну и ту же тропу, знает здесь каждую былинку, каждое брёвнышко в мосту, каждое яблоко на яблоне. Ни за что не хотел бы Такко себе такой жизни, но неудачи последних дней заставили его остро ощутить своё одиночество. Скоро уважаемые жители Эсхена потянутся из трактира по домам, в деревнях вернутся с полей работники, путники на дорогах разведут костры и повесят котелки. Один Такко останется без ужина и компании, и ещё неизвестно, что хуже.

– …Как родилась, так и болеет, – лавочница снова говорила об Агнет. – Редкий день у их дома лекарская коляска не стояла… Других-то детей не было, а может, помирали враз…

Такко вспомнил портрет в кабинете маркграфа.

– А мать жива? – спросил он.

– Жива, только из замка не выходит. Говорят, умом тронулась. Мы давно её не видали, год шестой, что ли…

В подступающих сумерках была отчётливо видна башня замка, возвышавшаяся над лесом за деревней. Толстые стены и узкие окна-бойницы наверняка видели немало сражений. Последние лет двести в Империи царил мир, и по всей стране строили совсем другие замки и ратуши – полные света и воздуха, с высокими стрельчатыми арками, которые чудом держались на тонких колоннах. Замок Оллардов был из старых, заставших времена, когда молодая Империя мечом и золотом расширяла свои земли.

Такко не спешил, приноравливаясь к неторопливому шагу хозяйки, но белёные стены дома приблизились быстрее, чем ему хотелось. Он с сожалением поставил вёдра на крыльце, но лавочница, быстро оглядевшись, распахнула перед ним дверь.

– Фасоли наварила, одной не съесть… Мои-то в деревне на малине, – подмигнула она, и Такко понял – были бы дома остальные члены семьи, не видать ему ужина.

– До восьми годов в коляске гуляла… – продолжала хозяйка рассказ об Агнет, стуча утварью у печки. – Ноги-то у неё здоровые, а силёнок совсем нет.

– Откуда вы знаете? – удивился Такко.

– Да как же не знать? Лекарей-то у нас только двое, братья родные… Их отец принимал меня на свет… О чём им вечерами в трактире говорить, как не о людских хворях?

От сытной еды тянуло в сон. А хозяйка уже рассказывала о маркграфе:

– С малых лет всё что-то мастерил, всё какие-то ящики ему везли то с Нижнего, то ещё откуда, а в них стружка шуршит и железки брякают. Ты вот с деревяшками возишься, а он всё железки перебирал… Да что я тебе рассказываю! Посиди-ка…

Она долго копалась в сундуке и наконец положила перед лучником пёстрый свёрток. Под бесконечными слоями ткани оказалась вырезанная из берёзы лягушка, из спинки которой торчал ключ. Двух поворотов хватило, чтобы она скакнула по столу, заставив Такко широко раскрыть глаза, а старушку – радостно взвизгнуть.

– Видал такое? – спросила она, снова заводя игрушку. Такко покачал головой. Он, конечно, слышал о механических забавах и даже музыкальных аппаратах, но о том, чтобы увидеть их на базарах, и думать было нечего. Стоили они баснословных денег, если их вообще можно было купить; скорее, получить в дар от расщедрившегося мастера.

– Сам мастерил? – не поверил Такко, не отрывая глаз от вновь прыгнувшей по столу игрушки.

– Говорю же, с малых лет возится, – ответила старушка и принялась заворачивать драгоценный подарок. – То железки ему везли, то книги… Сюда-то мало, а в замок, говорят, чуть не каждый месяц подводы приходили.

Уходить от гостеприимной хозяйки не хотелось, но рассчитывать ещё и на ночлег было бы глупо. Такко отодвинул пустую миску, но старушка, похоже, была рада слушателю: на столе появилась чашка с ягодами, а в кружках задымился травный взвар, щедро сдобренный мёдом.

– В замке, наверное, ещё больше диковинок? – спросил Такко. Горячий и сладкий взвар бодрил, а рассказ лавочницы прогнал остатки сонливости. – Верно, вся знать с соседних земель съезжалась посмотреть?

– Не знаю, не видала. У хорошего мастера завсегда много завистников… Он и не женился ещё, а кто-то повадился, страшно сказать, могилы разрывать! Ни страха, ни совести у людей!

– Могилы разрывать? В замке?

– Ну! Где слуг хоронили, и где склеп марграфов стоит. Склеп-то не тронули, а простые могилы разоряли, каждый год новую. Что делается! Неужто не заслужили покоя?.. Почитай всю жизнь долг свой исполняли, служили марграфам, и такая доля страшная!

– Нашли, кто разорял?

– Какое там! Марграф, было дело, охоту на этих копателей устроил. Нагнал народу со всей деревни с кольями, с факелами! Только не поймали никого. Наоборот, пятерых парней не досчитались. Шестой год миновал, а даже косточек не нашли…

– А могилы разоряют до сих пор?

– Не знаю, не слыхала. Разоряли бы – люди б говорили… Марграф, верно, придумал, как их отогнать. Страх-то какой, когда людям и в посмертии покоя нет…

Такко задумался. Не в этом ли истинная причина, по которой Оллард его позвал? Ясно, что лук для Агнет – всего лишь игрушка, а раз девочка часто болеет, он не отработает и десятой доли обещанной суммы. Такко разом приободрился. Не призраки же копали могилы! От имперских солдат мало толку, только опустошат погреба и перепортят служанок, а одинокого лучника никто и не заметит. Нести стражу в темноте он умеет, а его стрелы найдут цель даже в кромешном мраке. И, конечно, он не побоится сторожить ночью на кладбище, в этом не должно быть никаких сомнений. Такко обхватил тёплую кружку неожиданно замёрзшими руками. Как жаль, что ушёл Верен! Поймать гробокопателей, столько лет наводящих ужас на округу, – достойное дело, и они разделили бы славу и вознаграждение на двоих.

За окном сгустились сумерки, хозяйка поднялась зажечь светильник, и Такко воспользовался этим, чтобы откланяться. Теперь всё стало на свои места, и ему не терпелось скорее оказаться в замке. Можно представить, каких высот мастерства достиг Оллард, если раздаривает бесценные заводные игрушки и если кто-то не брезгует рыть старинные захоронения у него под носом.

Верен отдал бы весь летний заработок за причастность к настоящей тайне и стоящему приключению. И отец… Мысль о том, что отец-ювелир был бы горд, увидев сына на службе у Олларда, пришла помимо воли и согрела сильнее сладкого взвара. Такко прогнал её. Он не вернётся домой.

Поблагодарив лавочницу, он выскользнул из дома в окутанный сумерками сад и зашагал к дому маркграфа.