Читать книгу Любимая серая мышка - Анна Яфор - Страница 3

Он вылетает в приемную, останавливаясь в метре от меня. Так резко, что кофе из чашечки в его руке расплескивается, оставляя на светлой плитке некрасивые кляксы. Я почему-то не могу отвести от них взгляд, рассматриваю так внимательно и пристально, будто от этого моя жизнь зависит. Кофе все еще благоухает, но сейчас с его запахом смешивается другой: терпковатый, густой и очень мужской. И настолько приятный, что я закрываю глаза, втягивая в себя этот незнакомый, но потрясающе вкусный аромат. ЕГО аромат. Почему-то именно в сочетании с кофе он воспринимается так правильно, так гармонично…

– Маа-ри-я! – Лавроненко выделяет каждый слог в моем имени. Сейчас его голос звучит тише, но при этом куда более грозно, чем мгновенье назад. Словно это затишье… перед бурей.

Я распахиваю глаза, прогоняя захватившие меня фантазии. Вот ведь, нашла время мечтать! Для начала стоит хотя бы разобраться, почему этот мировой мужик, которого мне расхваливала Наташа, так неожиданно превратился в разъяренного тигра.

– Я задал вопрос, – цедит шеф сквозь зубы, одновременно пытаясь испепелить меня взглядом. – Что. Это. Такое?

Он подносит чашку к моему лицу, и я перестаю дышать, на мгновенье представляя, что сейчас ее содержимое окажется у меня на голове. Или куда обычно выливают испорченный продукт?

Но почему испорченный?? Я ведь сделала все правильно! Совершенно точно! Пячусь к столу и снова хватаю лист с указаниями прежней секретарши. Перечитываю, чтобы убедиться в собственной правоте. Вот что ему не так?!

– Кофе. Как вы любите, – мне страшно до дрожи в коленках, но я все равно стараюсь говорить, как можно более уверенно. Капитолина Сергеевна всегда учила отстаивать себя. Мало ли что могло взбрести ему в голову! Я-то здесь при чем? Для большей убедительности поворачиваю исписанный листок так, чтобы его содержание было видно шефу. – Вот, посмотрите. Черный кофе. Никаких сливок. Три ложечки сахара. И какие кнопки нажимать, я тоже записала!

Лавроненко действительно переводит взгляд на мою писанину, но лишь на короткие секунды. Потом снова смотрит в упор. Делает шаг ко мне, вынуждая отступить и упереться попой в стол. Край его твердой крышки врезается в ягодицы, и я замираю. Дальше двигаться просто некуда. А шеф так близко, что я чувствую его дыхание. Глаза потемнели и блестят. От гнева? За что он так сильно злится на меня? А губы жесткие на вид, сухие и покрыты крошечными трещинками. На расстоянии это совсем незаметно, а вот так, вблизи, я вижу каждую из них. И собственный рот саднит от потребности дотянуться, дотронуться языком, увлажнить, смягчить, долго-долго пробуя их на вкус. Пугаюсь собственного желания и опускаю глаза ниже. На шее мужчины дергается кадык и я, как завороженная, упираюсь туда глазами. Зачем-то рассматриваю тугой узел на галстуке и то, как натягивается ткань белоснежной рубашки при каждом вздохе.

– Значит, сахар. Вы уверены? – бровь шефа вопросительно приподнимается, но выражение лица я понять не могу. Он вроде бы не собирается больше прямо сейчас бросаться на меня, но и совсем не похоже, что перестал злиться.

– Конечно! – уверенно киваю я. За кого он меня принимает? Я же не маленький ребенок, чтобы перепутать…

В следующее мгновенье ахаю, отталкивая мужчину, и бросаюсь к тумбочке. Озарение – кажется, так это называется. До меня вдруг доходит, что именно я натворила. Но КАК такое могло случиться – совершеннейшая загадка.

– Или все-таки не сахар? – теперь в его голосе отчетливо слышится усмешка. Мужчина приближается ко мне, сидящей на коленках на полу, перед раскрытой тумбочкой. Наклоняется, беря в руки белую картонную пачку. – Мария, а вам никогда не рассказывали, чем сода отличается от сахара? Ну, помимо того, что у них на упаковках разные надписи?

Кусаю губу и не осмеливаюсь поднять на него глаза. Ужасно хочется разрыдаться, потому что я с треском запорола свой первый рабочий день. А может, и все последующие. Если Лавроненко захочет теперь меня уволить, то будет абсолютно прав. Зачем ему секретарша, которая допускает такие ляпы? И то, что она, то есть я, по уши в него влюблена и поэтому рассеянна, нисколько не оправдывает. Тем более, что он об этом ничегошеньки не знает.

– Значит так, Мария, – втягиваю голову в плечи, собираясь услышать слова об увольнении, но Лавроненко произносит совсем другое. – Вечером жду от вас подробный отчет. Письменный. О разнице между этими двумя… хм… продуктами. Ваши личные измышления, не вздумайте списать из интернета! Я проверю!

Он уходит, оставляя меня на полу, в растрепанных чувствах, с тоской рассматривающую то растекшиеся кофейные пятна, то картонную пачку с надписью «Сода» в раскрытой тумбочке.

Ну как, как меня угораздило? Беру в руки упаковку, зачем-то трясу ее, наблюдая, как пересыпается внутри белый порошок. Давлюсь горьким вздохом, снова прокручивая в голове случившийся скандал. Это еще повезло, что Лавроненко меня не уволил. А ведь мог бы! И все закончилось бы, даже не начавшись.

Чашка так и стоит на краю стола, там, где шеф ее оставил. Кофе наверняка остыл, но сейчас это неважно. Поддаваясь какому-то мимолетному порыву, я беру ее в руки, с опаской оглядываясь на дверь в кабинет начальника. А потом быстро делаю глоток. И тут же начинаю кашлять, расплескивая содержимое.

Вкус и правда ужасный. Он не поддается описанию, вроде бы и нет ничего конкретного, к чему можно было бы придраться. Ни горчит, ни кислит. Пахнет так, как и должен пахнуть качественный кофе. Но это все равно противно до жути. И тем отвратительнее я чувствую себя, осознавая, какую гадость преподнесла тому, кто значит для меня так много.

В моих мечтах все происходило совсем иначе. Я с первого дня должна была произвести на него впечатление. Стать идеальным секретарем и незаменимым работником. Чтобы он нарадоваться не мог, что взял меня в свою фирму. А вместо этого чуть не отравила. Что если ему стало бы плохо?

От этой мысли меня кидает в жар, и я пугаюсь так сильно, будто и правда чуть не довела шефа до больницы. Такое я бы точно не смогла себе простить!

Снова вздыхаю и принимаюсь за уборку. Раз уж повезло настолько, что мне позволили здесь остаться, надо хотя бы в будущем избежать ошибок. И что там говорил Лавроненко про отчет о разнице между содой и сахаром?

Конечно, это шутка. Он наверняка не станет выслушивать ничего подобного, а сказал только для того, чтобы побудить меня быть внимательнее.

А если нет? Я снова вспоминаю грозный взгляд мужчины. Ведь приказы начальства надо выполнять, какими бы глупыми и нелепыми они ни казались. Да и признать свою ошибку лишний раз тоже не помешает.

Я решаю не дожидаться вечера. Стираю с пола кофейные лужицы, беру злополучную соду и оттираю до сияющей белизны и скрипа чашку. На всякий случай. И все-таки заглядываю в Интернет. Нет, не для того, чтобы найти разницу: об этом я и сама прекрасно могу рассказать. Но мне надо убедиться, что выпитый глоток или два не принесут моему шефу никакого вреда.

Информация, которой щедро делится со мной поисковик, заставляет улегшееся было беспокойство встрепенуться с новой силой. Я читаю про симптомы отравления содой: «тревожность, излишняя раздражительность, перепады настроения, слабость, головные боли, жар, головокружения, сильное чувство жажды, нарушение чувствительности в конечностях…» Перепады настроения и раздражительность уже точно наблюдаются, а если присоединятся другие симптомы, можно и до больницы не доехать.

И, не выдержав больше ни минуты, бросаюсь в кабинет.

– Алексей Андреевич… – произношу, чувствуя, каким непослушным и тяжелым внезапно стал язык. Особенно когда мужчина поднимает голову от бумаг, сумрачно уставившись на меня.

– Что вам нужно, Мария?

Мне кажется, или он действительно выглядит бледнее, чем раньше? И галстук зачем-то снял и положил на стол. Неужели все так плохо и ему тяжело дышать?

– Вы… хорошо себя чувствуете? – вопрос дается с трудом, я и сама едва держусь на ногах от волнения.

А шеф хмурится, рассматривая меня со смесью недоумения и недовольства. Но молчит, и тогда я тихонько уточняю:

– Голова не кружится? Слабости нет? Я прочитала, что такое бывает… при отравлениях… Я воды принесла, сейчас надо пить… побольше.

Его глаза расширяются, а рот как-то странно кривится, и я пугаюсь еще больше. Подлетаю к столу, опуская ладонь ему на лоб. И облегченно выдыхаю: жара нет. А в следующее мгновенье на моем запястье стальной хваткой смыкаются пальцы мужчины.

Лавроненко снова злится и, кажется, на этот раз еще сильнее, чем раньше. Хоть и пытается держать себя в руках. Но я все равно вижу почерневшие глаза с расширившимися зрачками и раздувающиеся от тяжелого дыхания ноздри. И что-то подсказывает мне, что дело вовсе не в последствиях отравления. Это я, кажется, довела шефа до такого состояния, что он всерьез размышляет, придушить меня прямо сейчас или немного погодя. Чем дальше в лес, как говорится… Но я-то ведь хотела, как лучше. Правда хотела! И испугалась за него по-настоящему!

– Алексей Андреевич, не сердитесь, пожалуйста! – мой голос почему-то звучит ужасно плаксиво. И глаза застилает туман, и я не сразу понимаю, что это слезы. А когда понимаю, прикусываю губу, пытаясь сдержаться. Я ведь не собиралась плакать. Это вышло как-то само, а теперь мой начальник наверняка подумает, что я таким образом пытаюсь его разжалобить. Женщины ведь всегда льют слезы, когда хотят чего-то добиться. Конечно, я знала про этот трюк, но у меня и в мыслях не было его использовать. Вот только поверит ли мне Лавроненко? – Я просто очень испугалась. Прочитала, что может быть от переизбытка соды, и…

Я проглатываю остаток фразы, а выражение лица мужчины неожиданно меняется. На место гнева приходит ехидная и немного снисходительная улыбка.

– И бросились меня спасать? Я польщен, Мария, но надеюсь, в следующий раз вы просто будете внимательнее. А сейчас успокойтесь, никакого переизбытка у меня нет. Я и выпить-то толком ничего не успел. Вы сотворили редкостную гадость, такое не очень-то проглотишь.

– Простите, – снова лепечу я, чувствуя, что заливаюсь краской. Мне действительно стыдно за этот инцидент. И еще безумно жаль, потому что я вспоминаю слова Капитолины Сергеевны. Она очень любит повторять, что не будет другой возможности произвести хорошее первое впечатление. Я упустила свой шанс! И хотя меня не уволили, теперь Лавроненко будет думать обо мне не как о незаменимой сотруднице, а как о рассеянной и невнимательной девице, не способной отличить соду от сахара.

– Идите уже работать, Мария, – вздыхает шеф, и я только теперь понимаю, что рука мужчины по-прежнему стискивает мою. И он тоже замечает это, разжимает пальцы, и тут же опять хмурится, рассматривая отчетливо проступившие на коже отпечатки.

С его губ срывается что-то невнятное, но очень напоминающее ругательство. Он разглядывает мою руку, а потом поднимает мрачный взгляд уже на меня.

– Я не должен был так… Вообще никак! Простите!

Мое бедное сердце не выдерживает. Это слишком: я и так очарована им, считая самым лучшим мужчиной на свете, а видеть вину в его глазах и слышать извинения – это до такой степени трогательно и волнительно, что мне ужасно хочется расплакаться от умиления и повиснуть у него на шее. И только жалкие остатки здравого смысла удерживают от такого шага. Лавроненко вряд ли оценит мой порыв, а провоцировать новое недовольство с его стороны мне совершенно не хочется.

Поэтому я опускаю ресницы, надеясь, что плещущийся в глазах восторг он заметить не успел. И бормочу что-то вроде того, что ему не о чем беспокоиться. Мне не больно и вообще, я сама виновата. А когда он хмурится сильнее и, кажется, собирается возражать, несусь к двери, скрываясь в спасительном уединении приемной.

Все-таки для одного дня очень много впечатлений. И мне надо побыть одной, чтобы все обдумать. Прочувствовать. И решить, что делать дальше, чтобы попытаться исправить неудачное впечатление о себе.