Читать книгу Бар - Анна Ясельман - Страница 4

Кажется, у меня начало входить в привычку оценивать будущих собеседников сначала по голосам, а только потом по внешнему виду. В этот раз ко мне явно обратилась девушка, сидевшая справа, в ближайшем ко входу торце барной стойки. Надо же было настолько погрузиться в собственный рассказ, чтобы не услышать дверной колокольчик и не заметить, как рядом усаживается новая посетительница. Впрочем, если бы она что-то произнесла раньше, незамеченной не осталась бы точно – голос глубокий, такие ещё называют “бархатными”, хотя лично у меня бархат ассоциируется, скорее, с вековой пылью. Впрочем, и голоса такие встречаются нечасто, а у дам моложе возраста, который принято называть бальзаковским, так и вовсе практически никогда.

Моей новой собеседнице на вид никто не дал бы больше двадцати – миниатюрная, даже щуплая, серый безразмерный свитер, странная рваная короткая стрижка, волосы почти под цвет свитера и никакого макияжа. Несколько секунд она смотрела на меня очень внимательно, задумчиво теребя правой рукой серьгу в виде чёрной эмалированной B (механически отмечаю, что в левом ухе у неё белая эмалированная J), потом протянула руку через угол стойки.

– Я – Софи.

– Очень приятно, Алекс.

Рука у Софи чуть влажная и как будто слишком гладкая. Рукопожатие выходит некрепким и очень коротким.

– Простите, что прервала. Мне показалось, Мальк вас напугал.

– Мальк?

– Ну, да. Малькольм, бармен. Вы, наверное, уже в курсе, он предпочитает сокращённые версии имён.

У меня вырвался истерический смешок. Почему-то это спокойное упоминание полного имени бармена показалось мне чудовищным, будто за ровным тоном Софи скрывается какая-то страшная и очень грязная тайна. Мне потребовалась всего лишь секунда, чтобы понять, что я не хочу знать правду о том, что здесь происходит, но это осознание явно запоздало, потому что мой голос к этому времени уже произнёс: “Странно. Мне он представился Марком”. Чтобы сохранить намерение говорить, мне пришлось поднять бокал, не то салютуя, не то предупреждая Софи не перебивать меня, и тут же залпом выпить остатки коктейля.

– А ещё его называли Майком. Можно было бы списать всё на слуховые галлюцинации, но выпивку уже просили и у Яна, и у Петра. Если честно, то мне совершенно всё равно, человек может представляться так, как ему нравится. Но теперь вы, Софи – или у вас есть и другие имена? – называете его Малькольмом так, будто это его само собой разумеющееся и единственное имя.

– Нет.

Ответ Софи прозвучал неожиданно отрезвляюще. Одно её короткое “нет”, и мне на секунду удалось увидеть себя со стороны – не расчёсанные после дождя волосы, блестящие от алкоголя и внезапно обострившейся жалости к себе глаза, я ухаю бокал коктейля и с неоправданной горячностью предъявляю ни в чём не повинной девушке претензию в лучших традициях городских сумасшедших. Не говоря уже о том, что делаю я это, кажется, недостаточно тихо, и бармен отлично всё слышит… Впрочем, к чёрту! Это их игра, и вроде бы Софи хотела что-то объяснить. Вот пусть и начинает.

– Нет, Алекс… У меня только одно имя.

Софи замолкла, чтобы сделать глоток из своего бокала – высокого и такого же прозрачного, как и налитая в него жидкость. Каким бы странным это ни казалось в баре, было похоже, что она пьёт воду. Моя воинственность начала испаряться, ей на смену пришла неловкость, и ничего лучше, чем пробормотать Марку благодарность за только что поставленный передо мной новый коктейль и спрятать взгляд в бокале за очередным глотком, мне в голову не пришло.

– Как я и сказала, я – Софи. По крайней мере, в данный момент. Вам никогда не казалось, что имена переоценены? Мы, за очень редким исключением, их не выбираем – это фантазия родителей. Но и родители недостаточно в ней последовательны, и вот мы уже откликаемся на “котёнка” или, при другом градусе везения, “маленького паршивца”. Позже появляются клички, затем на первый план и вовсе выходит фамилия, псевдоним или даже титул. А имя – эта хрупкая лингвистическая единица, на которой мы привыкли фокусировать свою личность – блекнет и тускнеет, пока… Мне рассказывали историю о человеке, которого звали Юджин Оман, ударение на “о”. И никто, совершенно никто не называл его Юджином. Последней сдалась мать, впрочем, общались они крайне редко. Может быть потому, что Оман – это была фамилия отца, которого Юджин никогда не видел. Символично, не правда ли? Заменить собственную индивидуальность тем единственным, что осталось от человека, давшего тебе жизнь. Когда новенькие в офисе спрашивали, как лучше обращаться, Юджин пожимал плечами и говорил, что ему всё равно. Сначала человек пытался использовать общепринятое обращение, но через пару дней фамилия замещала имя в его речи самым естественным образом. Так продолжалось до тех пор, пока в компании не появился однофамилец Юджина – Фрэнк. Славный парень из семьи университетских преподавателей, оба родителя которого были живы, здоровы и принимали в нём ровно такое участие, которое было необходимо молодому человеку его возраста. И, конечно, никому не приходило в голову с ним фамильничать. Где-то через неделю после своего появления в компании на совещании Фрэнк обратился к Юджину. По фамилии, разумеется. Юджин не отреагировал, как будто говорили не с ним. Фрэнк повторил обращение. Повисла неловкая пауза. Юджин посмотрел на Фрэнка, а затем вышел из конференц-зала. Молча. Так же молча он ушёл из офиса. Ни с кем не попрощался, не забрал ничего из вещей, не попросил расчёта. Его пытались найти, но безуспешно. Лично я думаю, что, потеряв то, что он считал самим собой, Юджин просто исчез. Вначале было слово, помните?

– И это слово было Бог. Тоже имя, в своём роде.

– Имя? Скорее определение. Или, вернее, род занятий. И тут мы подходим к самому важному. Чем вы занимаетесь, Алекс? В двух словах.

– Продаю рекламу. Точнее – управляю продажами. Ещё точнее…

Софи сделала глоток и жестом прервала меня – видимо, история моих профессиональных неудач была не настолько интересна, чтобы выслушивать её ещё раз, пусть и персонально.

– И, как? Вам нравится торговать надеждой?

– В каком смысле?

– Реклама. Это же обещание, так? И вы, как я понимаю, действуете сразу в двух направлениях. Одним людям вы продаете эти обещания, а другим – надежду на то, что они будут выполнены. При этом сами вы являетесь чем-то вроде посредника-невидимки и при этом совершенно не влияете на суть процесса.

– Интересный взгляд.

– Вам никогда не хотелось иметь больше влияния?

– Софи, простите, я всё ещё вас не понимаю.

– Скажите, над каким проектом вы сейчас работаете?

– Их несколько.

– Выберите любой.

– Ну, например, мы разрабатываем коммуникационную стратегию для юридической фирмы.

– И какова её цель?

– Нам нужно донести до потенциальных клиентов мысль о том, что юридическое сопровождение – это естественная часть жизни, обычная услуга, а не привилегия. Семейные врачи – это норма, такой же нормой должны стать и семейные юристы.

– И как вы это будете делать?

– Ну, финального решения пока нет, но мне нравится концепция справедливости.

– В чём она состоит?

– В большинстве случаев, обращаясь к юристу, люди ищут справедливости. Даже если в конкретном споре есть ваша вина, в душе вы всегда найдёте аргумент, чтобы себя оправдать, зацепитесь за него, поставите во главу угла и будете на нём основывать все свои действия дальше. Мало кто искренне считает себя подлецом или вором, скорее тем, кто умнее или удачливее. А что мешает остальным становиться умнее? Ничего! Значит, те, кто не стал, сами виноваты, что их, скажем, обманули. И вот вы уже не подлец, переманивший клиента коллеги, а человек, который получил возможность и использовал её. И вам нужны люди, которые, если до того дойдёт, будут отстаивать в суде именно вашу версию справедливости. Отсюда слоган – Мы всегда на вашей стороне.

– Но вы же понимаете, что к справедливости всё это отношения не имеет?

– В данном случае, важна не справедливость как таковая, а то, как её понимает целевая аудитория.

– Вот об этом я и говорила. Вы конструируете обещание и продаёте его клиенту. В данном случае – юридической фирме. И если эта продажа пройдёт успешно, то вы начнёте следующий этап. Нужно будет сделать всё, чтобы человек, которого вы бы назвали представителем целевой аудитории, поверил, что, если с ним случится беда, фирма своё обещание выполнит. И заплатил за эту свою надежду. Но дело в том, что лично вы не можете гарантировать ни того, что юристы, действительно, на стороне своих клиентов, ни того, что это клиенту поможет. Отсюда и мой вопрос – думали ли вы когда-нибудь о том, чтобы начать делать что-то более… реальное?

– Ну, министерства Справедливости у нас пока, слава богу, нет.

– Министерства, действительно, нет. Но есть Афина.

– Кто?

– Афина. Она сидит за ближайшим столиком. Та, что с распущенными волосами.

– И… как она зовёт бармена?

Вопрос был глупым, но мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать происходящее. Софи, конечно, говорила о том самом единственном в Баре столе, за которым сидела большая компания. Мне удалось рассмотреть их достаточно подробно, так что поворачиваться необходимости не было. По разным сторонам стола, с торцов, сидели мужчина и женщина – оба средних лет, дорого одетые и ухоженные, они прямо-таки излучали уверенность и производили впечатление хозяев этого мини-банкета, Бара и всего, что попадало в их поле зрения. Спиной ко мне сидели двое мужчин – один в мотоциклетной куртке и кожаных брюках, а второй – в костюме как у священника из голливудских фильмов (когда он подзывал бармена и оборачивался, говоря с ним, вроде бы был виден даже белый воротничок, хотя мужчина сидел ко мне вполоборота, так что это вполне мог быть кусочек рубашки) и таком чёрном, что казалось, при каждом движении с него должна осыпаться сажа. Напротив – ещё одна пара (кукла Барби и Мишка косолапый, даже сидят, держась за руки) и она. Девушка с длинными медно-рыжими волосами, огромными серыми блестящими глазами и почти прозрачной кожей. В тот момент она как раз подняла руку с бокалом, и стало видно, что её запястье охватывает металлический браслет, такой широкий, что, обладая известной долей воображения, его можно было принять за наруч. Мотоциклист явно пытался увлечь её беседой, жестикулировал, кажется, даже пытался что-то изображать, а она просто внимательно смотрела, изредка улыбалась и сохраняла поистине олимпийское спокойствие. Как и положено Афине, дочери Зевса.

-Я же говорила – имена переоценены!

Смех Софи был тихим и каким-то шелестящим, как будто кто-то быстро переворачивал страницы толстого журнала. Мне он показался неприятным, хотя редко встретишь человека, которому приятным покажется смех над ним.

– Впрочем, можешь спросить у неё. Ничего, что я на “ты”?

Софи продолжала шелестеть. Вид у меня, скорее всего, действительно, был… вполне приличествующей случаю степени ошарашенности.

– Что же с тобой будет, когда ты увидишь остальных и…

– Софи, объясните, наконец, что здесь происходит, кто вы, бармен, все эти люди и какое всё это имеет отношение ко мне?

Шелест мгновенно прекратился. Софи посмотрела на меня не то с жалостью, не то с досадой.

– Хорошо. Слушайте. Слушайте внимательно, Алекс. Я расскажу вам о том, как на самом деле устроен этот мир. Не перебивайте. Конечно, у вас появятся вопросы, но время, чтобы всё обдумать у вас тоже будет. В конце концов, пока предложение не принято, ничего не решено. А вам, насколько я понимаю, предложения пока даже не делали. Ладно, не будем забегать вперёд. Итак. Вы, конечно, знаете выражение “непреходящие ценности” – нечто, что вечно, важно и не теряет актуальности. Интересно, что под этим, довольно, в общем, размытым понятием, люди уже много веков понимают одно и то же – любовь, смерть, справедливость, силу, власть, ум и так далее. Разные люди, в разное время и вне зависимости от религии, культуры, страны и прочих этногеографических условностей. Если говорить упрощённо, то, собственно, эти ценности и есть каркас, на котором держится человечество как таковое. Помните красивую легенду про то, что плоская Земля лежит на слонах, стоящих на черепахе? Так вот, ценности, о которых мы говорим, это и есть те самые слоны, черепаха и даже океан, в котором эта черепаха якобы плавает. А Земля в этой аллегории – это человеческая душа. Та самая невнятная субстанция, некоторое количество принципов или набор хромосом – в зависимости от того, во что вы верите, – которая отличает человека от животного. Для того, чтобы человечество продолжалось и развивалось, слоны, черепаха и океан должны оставаться в балансе. Если убрать что-то одно, то вся конструкция рухнет. Поэтому есть Бар и есть мы. Наша задача – поддерживать равновесие, следя за тем, чтобы каждая из ценностей – мы их называем “аспекты” – продолжала присутствовать в этом мире. Можно сказать, что мы вместе – это модель души человечества. Каждый из нас является хранителем одного из аспектов, поэтому очень важно, чтобы набор всегда был полным. Но иногда мы уходим из Бара. По разным причинам. И тогда Собиратель ищет того, кто может заменить отсутствующего хранителя. Чем дольше аспект остаётся без присмотра, тем больший дисбаланс это вносит в мир. Например, в 1215 году из Бара ушёл хранитель Справедливости. Тогда казалось, что человечество не интересуется Справедливостью как таковой – были вопросы посерьёзнее, поэтому поиск замены не казался делом первостепенной важности. В результате Афина присоединилась к хранителям только через двести пятьдесят лет, но к тому времени было уже поздно – Томас де Торквемада уже не только родился, вырос и вступил в орден Доминиканцев, но и стал духовником инфанты Изабеллы. Событие, благодаря которому Инквизиция, созданная для того, чтобы объединить христианские течения, то есть чуть не впервые в истории привести систему человеческих верований в баланс и, в конечном итоге, полностью объединить человечество, полностью утратила свой первоначальный смысл и превратилась в уродливого монстра. Афина, надо отдать ей должное, постаралась усилить вверенный ей аспект, но Справедливости к тому времени осталось так мало, что суды Инквизиции стали жестокой карикатурой на правосудие. Говорят, тогда Афину чуть не потеряли – первые сто лет дались ей очень нелегко. Я впервые попала в Бар в 1501, и Афина была тогда совсем не в форме. Потом всё выровнялось, конечно.

– Впервые?

– Алекс, я же просила не перебивать. У нас не так много времени. Вы какой коктейль допиваете? Четвёртый? Пятый? Завтра всё сказанное мной будет казаться вам в лучшем случае пьяным бредом. В худшем – вы посчитаете, что это вам приснилось. Впрочем… Возможно, именно поэтому для теоретических выкладок теперь уже не время, так что давайте представим, что мы просто разговорились в баре. И я рассказываю вам историю.

Рассказ Софи

Чтобы понять, кем был герцог Валентино для Италии конца XV века, надо, во-первых, вспомнить, что Италии как таковой в тот исторический момент как бы не было – отдельные мини-государства, каждое со своей формой правления, армией, законами, деньгами и, конечно же, своей аристократией. Единственным, что объединяло всех этих господ, был Бог и официальный представитель его канцелярии на земле – Папа Римский. Конечно, находились те, кто периодически пытался поиграть в собственного Бога, но заканчивалось это настолько плохо, что всем становилось ясно – дешевле выбрать правильного Папу и жить спокойно. Поэтому, когда очередным Папой под именем Александра VI стал Родриго Борджиа, то никто не предполагал, как всё завертится дальше, и к чему это приведёт в результате.

Первым известным на весь католический мир Борджиа стал дядя будущего Александра VI – Альфонсо де Борха, Папа Калист III. Во время его понтификата Борджиа начали перебираться из Валенсии в Рим. Но именно Родриго не только остался в Вечном городе после смерти дяди, но и сделал блестящую карьеру, став Деканом Коллегии Кардиналов, первым среди равных. Пост высокий, почётный, но в большей степени административный, не дающий реальной власти. Такова злая ирония – Родриго Борджиа стал Александром VI в качестве компромисса, поскольку партии двух основных претендентов на кольцо Рыбака, кардиналов Джулиано делла Ровере и Асканио Сфорца, были равны по силе и влиянию. Конклав мог заседать вечно, так что выбор Родриго Борджиа стал соломоновым решением и позволил ограничиться менее чем неделей. Позже об этом пожалел, я думаю, каждый из кардиналов.

Александр VI поставил перед собой цель максимально расширить границы папской области, распространив власть Ватикана настолько далеко, насколько позволит время. Именно время было единственным противником нового понтифика, так как добывать и перераспределять ресурсы с максимальной для себя выгодой он умел как никто другой. Но более, чем на раздачу кардинальских шапок и дипломатические танцы с Францией и Испанией, Родриго Борджиа полагался на то, что создал сам – свою семью. Говорят, что у Родриго было больше десяти детей. Кто-то умер в младенчестве, кто-то дожил до старости, кто-то даже сам впоследствии стал Папой… Но тогда я не знала о них ничего, да и теперь они мало кому интересны всерьёз. Потому что все надежды отца и вся слава семьи Борджиа воплотились в Чезаре – сыне Ванноцци деи Каттанеи, официальной любовницы Родриго Борджиа, которую он не оставил своим вниманием даже будучи главой Церкви.

Представьте себе мужчину. Ему около двадцати, год назад его диссертация по юриспруденции привела в восторг лучших профессоров Перуджи и Пизы, где, кроме права и теологии, он зачитывался трудами, посвящёнными военной стратегии. Он возвращается из университета в Рим и становится кардиналом-дьяконом. Говорят, что в те годы он снимал облачение только в двух случаях – чтобы выйти на арену против чёрного быка и для других, более нежных сражений. Кардинал, имеющий любовниц – это даже не скандал, а вот кардинал-тореро – неслыханное святотатство, но Чезаре любят и боятся. Дамы- потому что он не даёт никаких обещаний, но оставляет их полностью удовлетворёнными, а мужчины – из-за постоянных упражнений в фехтовании. И не только учебных. Впрочем, всё это, конечно, лишь слухи. Сухие факты таковы: Чезаре блестяще образован, умён и отлично разбирается в воинском деле, но отец, даровав ему кардинальскую шапку, чётко показал, какой судьбы хочет для своего сына. А гонфалоньерами Церкви поочерёдно становятся два брата Чезаре. И также поочерёдно умирают при весьма странных обстоятельствах. И вот впервые в истории Церкви кардинала официально возвращают в звание мирянина с тем, чтобы он стал новым её защитником в святом деле укрепления границ Папской области. За счёт их расширения, разумеется.

Первой целью Чезаре стали Имола и Форли – города Папской области, которыми на правах регента при собственном сыне управляла графиня Катарина Сфорца – Львица из Романьи. Своё прозвище она получила за то, что лично возглавила отряд, который в одну ночь вырезал целый городской квартал, где жили убийцы её второго мужа. Сидя на белой кобыле, в доспехах поверх амазонки она сама следила за тем, чтобы ни один человек, будь то мужчина, женщина, старик или ребёнок, не избежал смерти. В ту ночь погибли все, кто был связан с заговором, их близкие, и только Бог знает, сколько ни в чём не повинных душ. А ещё Катарина был племянницей того самого Асканио Сфорца, что уступил Родриго Борджиа в борьбе за папский престол, и дальней родственницей Джованни Сфорца, которого Борджиа опозорили на всю Италию, заставив признать себя импотентом, неспособным консумировать брак с дочерью Александра VI Лукрецией. Тогда во время разбирательства, на котором Джованни предложили при свидетелях доказать свою мужскую силу, и которое привело к расторжению брака, Сфорца бросил отцу и сыну Борджиа невиданное оскорбление, заявив, что они хотят забрать у него Лукрецию, чтобы продолжить жить с ней в своё удовольствие. Чезаре, считавший сестру образцом женского и человеческого совершенства и чистоты, мечтал встретить Джованни Сфорца для последнего мужского разговора, но тот успел бежать во Флоренцию. Так сразу две цели – политическая и личная – привели Чезаре Борджиа во главе армии, состоявшей из итальянских кондотьеров и французских солдат, пожалованных ему Людовиком XII вместе с невестой и титулом герцога Валентинуа, во владения Катарины Сфорца.

Жители Имолы открыли ворота, и войско вошло в город без сопротивления. Французские наёмники попытались начать грабежи, но Чезаре запретил погромы и жестоко расправился с командирами неподчинившихся отрядов. Горожане были благодарны, слава о герцоге Валентино как о сильном и справедливом правителе распространилась быстро и достигла Форли. Не удивительно, что, когда Катарина Сфорца предоставила жителям города выбор – сдаться или остаться с ней и дать отпор захватчикам, те начали сомневаться. Катарина здраво рассудила, что возможные предатели под боком в самый неподходящий момент ей не нужны, освободила Форли от присяги верности и с небольшой армией верных соратников приготовилась выдержать длительную осаду в цитадели Рокка-ди-Ривальдино. А из Форли в Имолу отправился гонец с заявлением о капитуляции. Чезаре принимает капитуляцию и въезжает в открытые ворота Форли. Повторяется история с грабежами и жестоким наказанием виновных. Жители Форли приветствуют герцога Валентинуа – он не только избавил их от скорой на расправу мстительной Катарины, но и защитил от собственных солдат. Ривальдино встречает армию Чезаре картечью. Катарина Сфорца даёт понять, что осада будет долгой. Не желая тратить время, Чезаре предлагает переговоры, и Львица Романьи неожиданно соглашается. Встреча должна состояться на мосту, который опустят защитники крепости. Борджиа обязуется отвести войска достаточно далеко, чтобы осаждённые не подвергали себя риску молниеносного штурма.

Итальянская зима – это грязь и слякоть. Снежная крупа тает, едва успевая коснуться земли, опущенный мост мгновенно покрывается слоем грязной воды. Катарина Сфорца вышла встречать Чезаре в великолепном платье алого шёлка и в нерешительности остановилась у края моста, брезгливо приподняв край юбки. Герцог Валентинуа в чёрном камзоле, чернёных доспехах и чёрном бархатном берете с белыми перьями, казалось, не замечал превратностей погоды и неудобства графини. Его вороной конь шагал с достоинством, подчёркивающим величие и элегантность всадника. Катарина терпеливо ждала. Переговоры начались с церемонных приветствий, но Катарина всем своим видом показывала, что скорее сорвёт голос в крике, чем испортит платье. Вечером в городской таверне герольд, сопровождавший Чезаре, клялся, что видел на лице герцога снисходительную ухмылку, а после второй кружки даже утверждал, что слышал, как тот бросил презрительное “баба есть баба”. Неизвестно, какими красками заиграл бы дальнейший рассказ, поскольку герольду приспичило, а со двора он уже не вернулся. Так или иначе, о том, что происходило дальше, очевидцы предпочитали говорить шёпотом. Сжалившись над Сфорца, герцог чуть пришпорил коня, но как только тот вступил на деревянный настил, мост начал подниматься. Чезаре хватило самообладания натянуть поводья, но почувствовав, что теряет опору, конь испугался, встал на дыбы, подковы заскользили, и животное рухнуло в грязь, увлекая за собой своего великолепного хозяина. Конь сломал ногу, у Чезаре же пострадало только самолюбие. Дальнейшие переговоры стали невозможны.

Ходили слухи, что, когда артиллерия Чезаре Борджиа пробила брешь в цитадели, Катарина Сфорца сражалась в первых рядах.

Ходили слухи, что из крепости после захвата вынесли больше пятисот трупов.

Ходили слухи, что Чезаре выкупил Катарину Сфорца у пленившего её француза за 5000 дукатов, а после перевёз в дом, ставший его резиденцией в Форли.

Ходили слухи, что Катарина пыталась покончить с собой, но её вовремя остановили.

Ходили слухи, что на следующий день после пленения Чезаре передал графине приглашение на ужин и бело-золотое платье.

Ходили слухи, что Чезаре отослал всех слуг до утра, но стоны Катарины Сфорца были слышны далеко за пределами покоев.

Ходили слухи, что фраза “Она защищала свою крепость гораздо охотнее, чем свою честь” принадлежит, на самом деле, не Чезаре, а одному из караульных.

Ходили слухи, что утром Катарину нашли связанной в весьма пикантной позе, а следующие несколько дней Львица Романьи даже пищу принимала стоя или лёжа.

Ходили слухи, что разорванное бело-золотое платье было единственной одеждой Катарины Сфорца вплоть до её помещения в Крепость святого Ангела в Риме.

Слухами о Чезаре Борджиа, герцоге Валентинуа, полнились в те времена и таверны, и казармы, и будуары. Двор Элизабетт, герцогини Урбинской, исключением не стал, а быть придворной дамой во все времена означает одно и то же – быть в курсе. Я знала о Чезаре Борджиа достаточно, чтобы с полной уверенностью заявлять, что он – не человек, а дьявол. Слыша это, Элизабетт сердилась – всё-таки речь шла не то о сыне, не то о племяннике Папы. Но посудите сами, разве я сделала не самый логичный вывод? Священник, сложивший сан, становится воином, и тот, кто встаёт у него на пути, гибнет. Несмотря на это, его одинаково боготворят собственные солдаты и жители захваченных городов. Он берёт самые неприступные крепости и самых неприступных женщин. Ещё будучи кардиналом, он вступил в связь с женой своего брата (тот ещё был жив, но долго это не продлилось), а его сестра Лукреция Борджиа родила сына, и мальчика объявили сыном Чезаре и “женщины, свободной от брака”, а ведь герцог женат, и его жена Шарлотта д’Альбре, с которой он прожил не более месяца и которую покинул ради воинской славы, зачала и родила от него дочь. Кто, если не дьявол, может быть настолько удачлив, жесток, притягателен и обольстителен одновременно? Не говорить и не думать о герцоге Валентинуа было невозможно – все главные новости Италии были связаны с его именем. По тому, получил ли он новый титул, выехал ли со своей армией в определённом направлении, взял ли новую любовницу, можно было судить не только об изменении политической ситуации, появлении и распаде новых союзов, но и о собственной безопасности.

В 1501 году я была в том счастливом возрасте, когда женщина чувствует полный расцвет и силу своей красоты, но ещё не знает о её скоротечности. Мой муж, капитан венецианских пехотинцев, был человеком уважаемым и, как я теперь понимаю, прозорливым. Желая защитить меня от превратностей быстро сменяющего политического ветра, он испросил разрешения у Её светлости, и мне было высочайше позволено оставить двор для воссоединения с мужем. Дорога из Урбино в Венецию проходила через Романью – земли, в которых с недавних пор Чезаре Борджиа установил свою безграничную власть при полной поддержке жителей захваченных и присоединённых городов. По словам наших сопровождающих, это была самая безопасная часть пути. Герцог Валентино особое внимание уделял наведению порядка в своих владениях. В тот день мы выехали из Порто Чезенатико в Червию и, утомлённая дорогой, я задремала, а проснулась от того, что кто-то распахнул дверцу и грубо вытащил меня из кареты. Последнее, что я помню – ухмыляющееся лицо с уродливым шрамом через всю правую сторону, треск раздираемого шёлка и истошный крик моей служанки. На голову мне набросили нечто, подняли в воздух, и я потеряла сознание. Очнулась уже в другой карете без окон, ехали быстро, но, когда карета остановилась, и передо мной открыли дверь, был уже вечер. Между двумя факелами на стене замка, во дворе которого остановилась карета, на холодном февральском ветру колыхался огромный тяжёлый флаг с гербом, на котором, помимо королевских лилий на лазурном фоне и перекрещенных ключей, алел бык, а ниже был помещён знаменитый девиз – Aut Caesar, aut nihil. Я потеряла сознание второй раз за тот проклятый день.

Неделя в слезах и лихорадке. И вот у меня больше нет сил плакать, а вокруг – внимательные слуги, лучшие кушанья, тонкие вина, великолепные музыканты… И никаких признаков хозяина замка. Если, конечно, не считать изображения красного быка и девиза везде – от каминного экрана и посуды до моей сорочки. Вечером того дня, когда я впервые встала с постели, мне принесли несколько десятков образцов тканей – шёлка, бархата, кружев… Та, кто теперь стала моей горничной, сказала, что это подарок герцога – он рад моему выздоровлению и готов обеспечить всё необходимое, чтобы моя красота получила достойное обрамление, пока сам он находится в отъезде. К своему удивлению, услышав это, я не почувствовала страха – только жгучее любопытство. За тканями последовали украшения, за ними – туфли и всё то, без чего не может обойтись женщина, по несчастной случайности утратившая свой гардероб.

Дни проходили в примерках, чтении, музицировании, вышивании и болтовне. Горничная и слуги оказались не только внимательными, но словоохотливыми – они с удовольствием делились со мной последними новостями. Войскам герцога сопутствовала удача, и очередной триумф было решено отпраздновать балом-маскарадом. Мои собеседницы заливались краской, вспоминая старую историю о “каштановой вечеринке”, куда было приглашено более четырёхсот гетер, каждая из которых вполне отработала своё щедрое вознаграждение. А мне срочно понадобилось заказать специальный наряд к балу!

Утром в день маскарада я получила новые подарки герцога – розовую воду, жемчужную сетку для волос и чёрную кружевную маску.

Помогая мне одеваться к балу, горничная шепнула: “Сегодня вы увидите его. Не бойтесь, он знает, как доставить удовольствие”. Меня бросило в жар и сразу же, мгновенно, мои пальцы заледенели. Когда приготовления были окончены, я отослала всех и села на край кровати. Машинально проводя ладонью по тканым узорам покрывала, я думала о том, что должно случиться сегодня, скоро, возможно, очень скоро. Конечно, у меня были любовники, но теперь мне предстоит встреча с дьяволом. Будет он жесток или нежен? Умел ли он, как сказала горничная? И откуда она знает? Он спал с этой девкой? И почему меня-то это задевает? В дверь постучали и тут же открыли. На пороге стояли двое солдат. Неужели всё это шутка, и меня бросят в тюрьму? Но за что? В голове у меня зашумело, и я почти не слышала обращённых ко мне слов:

– Сеньора, мы должны сопроводить вас.

Солдат поклонился. Я встала и сделала шаг ему навстречу.

– Вы забыли маску.

Я сжала изящную вещь так сильно, что едва не поранилась о сверкающие на ней камни.

– Наденьте её, гости уже собрались.

– Вы… можете помочь мне?

Голос меня совсем не слушался, я закашлялась. Солдат подошёл ближе и затянул ленты у меня на затылке. Когда я повернулась, он уже протягивал мне бокал вина. Вот оно. Сейчас я сделаю глоток, и моё тело найдут где-нибудь на окраине города.

– Выпейте, вам станет легче.

Я закрыла глаза, выпила бокал до дна, сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, открывая глаза. Дрожь начала потихоньку отступать, и я, действительно, почувствовала себя более уверенно. В конце концов я же совершенно не обязана с ним спать. И кто сказал, что он вообще появится на этом празднике, раз не появлялся до сих пор?

– Сеньора, нам, действительно, пора. И, если позволите… Вы прекрасны.

Почему-то этот неловкий комплимент окончательно меня успокоил. Я улыбнулась, склонилась в шутливом реверансе и вышла из комнаты.

Зал поражал не только роскошью, но и элегантностью. Цветы, драпировки, умело расставленные столы, яркий свет, музыка и смех. Оказывается, я скучала по обществу. Стоило мне войти, как кавалер в маске Арлекина предложил мне руку. Мы танцевали и говорили о великих победах, мы не называли имён, не снимали масок, и я впервые за долгое время почувствовала себя легко и счастливо. От танцев стало жарко, и я сбежала от Арлекина на балкон.

После ярко освещённого зала темнота ночи казалась такой густой, что невозможно было рассмотреть пальцы собственной вытянутой вперёд руки. Неудивительно, что высокую фигуру в тёмном камзоле я заметила только когда человек сделал шаг в мою сторону. На мужчине не было маски, но ещё до того, как он вступил в полосу света, я поняла, кто передо мной, и вся моя весёлость, всё моё спокойствие исчезли. Мне показалось, что музыка стихла, но на самом деле её заглушил стук моего сердца. Чезаре Борджиа, герцог Валентинуа, молча смотрел мне в глаза. Я не могла пошевелиться, не могла открыть рот, не могла даже выровнять внезапно прервавшееся дыхание. Герцог кончиками пальцев провёл по моим волосам, щеке и шее, остановившись прямо над ключицей. Он взял мою ладонь в свои и довольно сильно сжал её, а мне едва хватило сил чуть сжать пальцы в ответ. Герцог улыбнулся и, не выпуская руки, увлёк меня за собой. Мне казалось, что мы идём сквозь золотой туман и перед нами расступаются призраки. Мы прошли бальный зал, несколько коридоров и переходов. Наконец, герцог толкнул дверь и, выпустив мою руку, первым вошёл в комнату, которая вот уже несколько недель служила мне домом. Заспанная горничная подскочила и залепетала что-то восторженное. Герцог жестом отпустил её. Я застыла на пороге. Он обернулся и произнёс с усмешкой:

– Простите, сеньора, я был неучтив, войдя в комнату без разрешения хозяйки, и теперь буду вынужден сам исполнять обязанности хозяина. Входите же.

Он провёл меня к стулу. Ноги подкашивались, так что приглашение пришлось очень кстати. Герцог встал позади меня, развязал ленту, удерживающую маску, а затем с величайшей осторожностью снял жемчужную сетку. Его пальцы лишь слегка скользнули по моему затылку и основанию шеи, но кожа в этом месте, казалось, вспыхнула, запустив горячую волну, разлившуюся по всему телу. Волосы рассыпались и, когда я чуть склонила голову, упали мне на лицо. Герцог встал справа от меня.

– Я хочу видеть твоё лицо.

Двумя пальцами он взял меня за подбородок, приподнял голову и повернул к себе. Наши глаза встретились. В моей голове билась только одна мысль: “Не отвести, только не отвести взгляд!” Герцог резко опустил руку и отвернулся к окну. Меня бросило в дрожь от внезапно пришедшего осознания – таким, как он, не отказывают. Если бы Чезаре Борджиа приказал мне убить себя сейчас, я бы смогла спросить только, хочет он, чтобы я выпила яд или заколола себя его шпагой.

– Невероятно. Из всех женщин Италии… Именно ты оказалась здесь. Святые апостолы и сам Святой Пётр, как же ты на неё похожа!

В его голосе было что-то, что привело меня в замешательство. Злость. Грусть. Нежность. Тоска. Такая неожиданно острая, что в первую секунду я тщеславно решила, что это моя красота сразила дьявола. Но он продолжил говорить, и до меня понемногу начал доходить смысл его слов.

– Когда она была маленькой, я был единственным, кто мог уговорить её поесть. Ни мать, ни отец, ни кормилица. Моя маленькая сестрёнка слушала только меня. А когда, играя, она упала и разбила губу, я стёр кровь и не дал ей заплакать. Первым, кого я убил, был сын самого Алонсо де Монтефердо, посмевший смеяться над Лукрецией. Он был старше меня, но это не имело значения. Это была дуэль по всем правилам. Когда я выбил шпагу у него из рук, он стал ныть и молить о прощении, но Борджиа не прощают оскорблений!

Герцог обернулся, его лицо пылало, а глаза горели воистину дьявольским огнём. Я отшатнулась.

– Ты боишься меня?

Чезаре опустился на пол у моих ног, он снова взял мою руку и стал поглаживать внутреннюю сторону запястья. Эта простая ласка так сильно отозвалась во мне, что, когда он поцеловал мою ладонь, я с трудом сдержала стон.

– Прости. Тебе нечего опасаться. Знаешь, что самое поразительное? Твой взгляд. Точно, как у неё, такой живой, тёплый и по-детски игривый. Ты, конечно, слышала сплетни… Я убил бы каждого, чей поганый язык посмел коснуться её светлого имени. Когда я доберусь до Флоренции, Джованни Сфорца не проживёт и дня. Нет! Он проживёт так долго, как Микилетто сможет продлить жизнь в том, что этот мерзавец привык считать своим телом!

Наверное, на моём лице отразился ужас, поскольку слова Чезаре звучали отнюдь не пустым обещанием. Он заметил это, его черты смягчились, он снова погладил меня по руке, успокаивая, и продолжил:

– Он ударил её. Она писала мне, но я был во Франции. Я потребовал у отца забрать её, угрожая остаться подле моей дражайшей супруги вместо того, чтобы вести войска в Романью. У него не было выбора. Но теперь он снова выдаёт её замуж. Мало ему сыновей, послушных любым его приказам и умирающих за него, он использует её! Он использует всех в своей неуёмной жажде власти и золота! Города задушены налогами, а он тратит деньги не на укрепление Святого престола, а на торжества и возведение дворцов! Я не смог спасти, я не смог уберечь мою маленькую сестру… Но, возможно, мне удастся спасти Италию!

Последние слова Чезаре произнёс совершенно спокойно, а затем замолчал и молчал несколько минут. Я не смела пошевелиться. В конце концов он поднялся, я встала следом. Герцог церемонно поклонился, поцеловал мне руку, прошептал “Прости!” и вышел так стремительно, что я не успела сказать ему ни слова. Я рухнула обратно на стул. Моё сердце разрывалось. Я боялась Чезаре, я, без сомнения, хотела его и ревновала, и чувствовала собственное бессилие, поскольку была для него лишь копией, срисовкой, эскизом, напоминающем о той, кого он, похоже, любил самой чистой любовью – любовью старшего брата. Все эти недели я готовилась к тому, что должно было неизбежно произойти, но оказалась совершенно не готова принять то, что случилось в действительности. Не понимая, что делаю, я поднялась и вышла из комнаты.

Я шла по пустым коридорам замка – привычка герцога отсылать стражу во время ночных визитов была известна – и в конце концов вышла во двор. Не замечая холода, я шла вперёд, а когда опомнилась, то поняла, что стою на совершенно тёмной городской улочке перед единственной дверью, из-под которой пробивается свет. Рядом прислонился к стене, по-видимому, изрядно выпивший музыкант в шутовском колпаке, он разговаривал с псом, терзавшим его штанину. Я вошла. Внутри, как вы уже, наверное, догадались была таверна, хозяин которой представился мне Малькольмом. Он усадил меня за свободный стол, налил чего-то крепкого, и мы поговорили. Мысли мои были в совершенном беспорядке, но даже в этом состоянии я понимала, что идти мне, в общем, некуда – возвращаться в резиденцию Валентинуа значило рискнуть обнаружить в спальне ужасного Микилетто, посланного герцогом, пожалевшим о своей избыточной откровенности, а о том, чтобы попытаться продолжить путь к мужу без средств и сопровождения, нечего было и думать. Да и что меня бы ждало там? В худшем случае позор и заточение в каком-нибудь монастыре, а в ещё более удручающем – жалкое прозябание рядом со стариком, от прикосновений которого я бы вздрагивала до конца жизни, сравнивая их с нежной лаской, нечаянно подаренной мне самим дьяволом.

Малькольму не откажешь в чувстве юмора. Мой аспект – Мудрость. Я смеялась – менее мудрого существа, чем я в тот момент, на земле не было, но Мальк сказал, что человечеству нужно учиться мудрости, и оно будет делать это вместе со мной. Я осталась. У моего мужа хватило смелости потребовать у герцога Валентинуа объяснений по поводу исчезновения жены, ехавшей через его владения. Чезаре принял послов с величайшим почтением, выслушал и пообещал провести тщательное расследование, хотя и намекнул, что молодые женщины в мирное время исчезают, обычно, с помощью своих любовников. Муж дошёл до самого Папы, и Папа официально ответил, что если герцог сделал нечто настолько невообразимо отвратительное, то, должно быть, он сошёл с ума. Дело замяли, а через пару лет мой муж неожиданно объявил о возвращении своей любимой жены, которая, по его словам, несколько лет провела в заточении в некоем монастыре. Говорят, они прожили вместе счастливую жизнь. Впрочем, меня это уже не особенно волновало – я осваивалась в новом качестве. С тех пор я покидала Бар лишь однажды – чтобы побывать на похоронах Чезаре. Я попрощалась с моим дьяволом и осталась помогать в небольшой церкви, где его похоронили. Прошло несколько лет, прежде чем я поняла, что готова вернуться в Бар навсегда. Такова моя история. А тебе пора начинать свою.

Утро нанесло двойной удар – солнце ворвалось в незашторенное окно, а бесцеремонный звон будильника – в естественную тишину выходного дня. “Какого чёрта вчера было, и где, мать вашу, этот проклятый телефон!” – тот, кто говорит, что день надо начинать с улыбки и приветствия солнцу, никогда не открывал глаза навстречу безжалостному светилу после весёлой ночки в баре.