Читать книгу Дочь того самого Джойса - Аннабел Эббс - Страница 5

Ноябрь 1928 года

Париж

– Отнеси им выпить, Лючия. Времени-то уже больше пяти. – Мама вручила мне бутылку охлажденного белого вина и два бокала. – Он читает без передыху два часа подряд. У бедного парня, должно быть, совсем в горле пересохло.

– А кто там – мистер Макгриви или мистер Макэлмон? – поинтересовалась я. Последние две недели они по очереди приходили читать баббо. Мне бы хотелось, чтобы сегодня это был мистер Макгриви. Он был не таким кичливым, как мистер Макэлмон.

– Ни тот ни другой. А теперь давай-ка поднимайся и отнеси им это вино, а не то они улизнут в кафе «Франсис» и просидят там всю ночь.

– Я не могу сдвинуться с места. Сегодня занималась восемь часов. Мы репетировали танцы для фильма – помнишь, я тебе говорила, – и у меня безумно болят ноги. Я хромала всю дорогу домой. – Я показала маме ногу – клочки кожи свисали с пальцев, похожие на пластины грибов.

– О, только не жалуйся. Некого тут винить, кроме самой себя. Он очень привлекательный. – Она кивнула в сторону кабинета баббо. – Ирландец. Говорит и по-французски, и по-итальянски, и уж не знаю еще по-каковски. Мало кто из ирландцев на такое способен.

– Как его зовут? – Я съехала на краешек дивана, пытаясь встать.

– Имя я не запомнила. Слишком много народу вертится вокруг твоего отца. Ловят каждое его слово. Бог их знает, откуда они все берутся. – Мама вздохнула, села и принялась листать журнал мод. – Да… Если бы сам Господь Бог спустился на землю, то и он уселся бы печатать эту самую книгу, которую пишет отец.

На полу кабинета баббо были разбросаны ирландские газеты. По всей комнате там и тут были расставлены высокие стопки книг – просто чудо, что они не падали. Баббо был в своем белом пиджаке, который делал его похожим на дантиста; он сидел в привычной ему позе: ноги скрещены, ступня прикрыта той ногой, что сверху. Напротив него, словно отражение в зеркале, устроился высокий худощавый молодой человек, точно копируя позу баббо, – даже его ноги были скрещены на тот же манер. Он читал вслух что-то из «Ада» Данте.

Я узнала его сразу же, как он поднял голову. Мужчина за окном ресторана. От неожиданности я даже подумала, что ошиблась, но, тщательно всмотревшись в его лицо, осознала: это действительно он. Только теперь его глаза напоминали сине-зеленые бездонные озера. На нем были такие же круглые очки в тонкой оправе, как и у баббо, но, разумеется, с более тонкими линзами, и серый твидовый костюм. Когда он взглянул на меня, я поняла, что он тоже узнал меня.

– А, белое вино. Отлично. – Баббо встал и принял у меня из рук бутылку и бокалы. – Это моя дочь Лючия, – сказал он и, повернувшись ко мне, добавил: – Мистер Беккет совсем недавно приехал сюда из Германии. Мы должны помочь ему немного освоиться, как ты считаешь?

– Да, разумеется. Где вы остановились, мистер Беккет? – Я пыталась говорить спокойно и ровно, но не могла подавить дрожь, и мне не хватало воздуха.

– При университете. «Эколь Нормаль»[4] на рю д'Ульм. Я там преподаю. – Он говорил с мягким ирландским акцентом, от которого, казалось, вибрировал воздух в комнате.

– И… там хорошо?

– Вода вечно холодная, а кухня кишит тараканами. Но библиотека великолепна, и, кроме того, у меня есть кровать и пара полок. – Он, не моргая, смотрел на меня несколько секунд, затем опустил взгляд, и я заметила, что щеки его слегка запунцовели. Лишь позже, когда я сама успокоилась, мне пришла в голову мысль: был ли он так же поражен нашей встречей и не мог совладать с собой?

– Не беспокойтесь о тараканах, мистер Беккет. В Париже полно мест, где можно прилично поесть. Почему бы вам не отужинать сегодня с нами? Мы пойдем в «Фуке». Лючия, беги и скажи своей матери, что мы идем в «Фуке» и мистер Беккет будет нашим гостем.

Мама крутилась перед зеркалом.

– Эту шляпу или черную, Лючия?

Ее слова повисли в воздухе, как дым. Я почти не слышала ее. Я, не отрываясь, смотрела в окно, в направлении рю д'Ульм. Последние листья еще цеплялись за ветви деревьев; уличные фонари под ними отбрасывали неровные круги света на мощенную булыжником мостовую. Запах жареных каштанов, которыми торговали прямо с жаровен на рю де Гренель, проникал сквозь плохо подогнанные оконные рамы, но я едва ли замечала и это. Я передвигалась словно во сне, не чувствуя под ногами пола. Куда бы я ни поглядела, везде передо мной вставало лицо мистера Беккета. Я видела его скулы в рисунке голых ветвей, в набухающем тучами небе отражались его глаза. Мою кожу будто покалывали тысячи иголочек, я ощущала себя необыкновенно легкой, и в то же время мне было ужасно тесно. Я постоянно безмолвно повторяла его имя, снова и снова. Мистер Беккет. Мистер Беккет. Мистер Беккет.

– Лючия! Да что с тобой стряслось, боже праведный! Ты не слышишь меня, что ли? Да я будто сама с собой тут разговариваю! Я решила: надену черную шляпу. Она больше подходит к моему пальто. – Мама заправила за уши мягкие локоны. – Девочка, на что ты там уставилась? Иди и найди свою шляпу и перчатки!

Дверь кабинета баббо отворилась, и передо мной предстал мистер Беккет. Он смущенно улыбался, а его глаза, казалось, мгновенно впитывали все вокруг: греческий флаг, который мы прикололи к стене на удачу, фотографию, где была изображена вся наша семья, в самой лучшей одежде, с чинными и торжественными лицами, стопку книг, приготовленных, чтобы возвратить их в библиотеку мисс Бич. Затем мама и баббо отправились разыскивать трость и шляпу баббо, а мистер Беккет стал расспрашивать меня о «Фуке».

– Там не слишком помпезно? Подходяще ли я одет для такого места?

Его голос чуть-чуть подрагивал, в нем чувствовались тревога и смущение, не проявлявшиеся, впрочем, на его лице. Я оглядела его. Костюм уже протерся на коленях и висел на нем, как на вешалке. На сорочке не хватало пуговицы, а галстук был завязан так туго, что, кажется, угрожал задушить своего владельца.

– Мы в-всегда туда ходим, – запинаясь, пробормотала я. – Это на Елисейских Полях, так что, думаю, мы возьмем такси. – Краска заливала мое лицо, а тело трепетало. Почему я не могла владеть им так, как во время танца? Почему вела себя так глупо? Почему не знала, что сказать?

– У меня есть костюмы получше. – Мистер Беккет опустил глаза.

– Вы выглядите великолепно! – слишком громко и торопливо заверила его я. Наверное, голосом я пыталась заглушить стук собственного сердца. – Просто великолепно!

Повернувшись к двери, я спиной почувствовала, как он обводит взглядом мою фигуру. Да, это был крайне удачный выбор – вишнево-красное платье с подолом, украшенным кисточками. Оно подчеркивало изгибы моего тела, тела танцовщицы, и длинные стройные ноги, и грудь в нем выглядела маленькой и плоской, как раз по моде.

Потом он отошел к окну и выглянул наружу. Даже по его затылку было видно, как он напряжен и скован.

– Отсюда прекрасный вид на Эйфелеву башню, мисс Джойс.

Я тоже приблизилась к окну, и мы вместе полюбовались огнями Парижа. Город сверкал и переливался; ярко и зазывно светились окна баров и ресторанов, в лужах дрожало отражение фонарей, там и тут на мгновение ослепительно вспыхивали фары проносящихся мимо автомобилей. И над всем этим сияющая Эйфелева башня направляла наши взоры вверх, к небу. Я вдруг ощутила слабый запах мыла мистера Беккета и тепло его тела – мы стояли так близко друг к другу. И мое сердце все так же оглушительно колотилось о ребра.

– Это большое преимущество – жить на пятом этаже, – произнесла я, и мой голос, казалось, эхом отразился от стен и потолка.

– Какую же чушь ты несешь, Лючия! Все эти треклятые ступеньки, по которым мне приходится карабкаться вверх с покупками, каждый божий день!

Позади нас неожиданно появились мама и баббо. Они держались за руки.

– А, вы наслаждаетесь Эйфелевой башней, мистер Беккет. А Лючия рассказала вам, как однажды мы с ней забрались на самый верх этого ужасного строения?

– Нет, она ничего не рассказывала, сэр. – Мистер Беккет с любопытством обернулся ко мне.

Я открыла было рот, чтобы поведать ему эту историю, но вдруг словно лишилась языка. Точно так же, как и тогда, когда мы с баббо стояли на вершине башни, держались за перила и смотрели вниз, на съежившийся город. То же самое головокружительное, тошнотворное чувство, накрывшее меня в тот момент, подступило ко мне и сейчас. Я замолчала и задрожала. И мне внезапно захотелось протянуть руку и коснуться мистера Беккета, схватиться за него, как я схватилась за баббо в тот день, уцепиться за его локоть, как я уцепилась за локоть баббо на верхней площадке Эйфелевой башни.

– Эйфелева башня представляется мне неким скелетом, кадавром, тушей диковинного зверя, угрожающе нависшей над нами, – пробормотал баббо и кивнул в сторону окна. Во рту у него торчала сигарета.

– Ничего такого тебе не представляется, Джим, – решительно возразила мама. – Да ты вообще о ней не думаешь. Ты думаешь только об Ирландии, и сам знаешь это лучше меня. А теперь давайте пойдем, а не то нам не достанется столика. Лючия, закрой рот, муху проглотишь. Как бы мне хотелось, чтобы с нами был Джорджо! Его вечно нет дома. Вечно он на этих своих уроках пения. Я попрошу его показать вам Париж, мистер Беккет.

Она потянула баббо за руку к двери и дальше, к лестнице. Я взглянула на мистера Беккета. Мое лицо горело. Кажется, я заметила на его губах тень улыбки, но все, что он сказал, – это лишь:

– После вас, мисс Джойс.

Я сделала шаг, и острая боль пронзила ногу. Но я подумала о мистере Беккете, и она мгновенно исчезла. Как это случилось? Почему мои израненные, измученные ступни больше не горят? Я осторожно наступила на пятку, пытаясь почувствовать мозоли, которые всего минуту назад причиняли мне такие страдания. Ничего. Как будто их и не было. Наоборот, ноги были легкими, я словно не шла, а парила над лестницей, следуя за баббо, ступая в такт металлическому постукиванию его трости о каменные ступеньки.

И вдруг я все поняла. Это было предзнаменование! Знак! Я вспомнила, как впервые увидела мистера Беккета сквозь окно ресторана. Как встретились наши взгляды, как мощная волна притянула нас друг к другу, искру, ослепившую нас, толчок моего сердца – все, что невозможно было объяснить. И ведь баббо тогда заметил, что у меня «момент ясновидения». И поднял руку, будто жрец, призывая всех замолчать. Он тоже почувствовал это – судьбоносную силу того мгновения. Неужели мистер Беккет – мое предназначение? Может ли быть так, что наши жизни будут связаны воедино навечно?

В «Фуке» официанты тут же засуетились вокруг баббо, сражаясь за право принять у него трость или шляпу, сопроводить к «его» столику, предложить меню. Мистер Беккет взглянул на меня, удивленно подняв брови, и я, улучив секунду, склонилась к нему и шепнула:

– Он известен своими щедрыми чаевыми… они всегда прыгают возле него, словно обезьянки в цирке.

Мистер Беккет, кажется, изумился еще больше.

– Это все его богатые покровители, – пояснила я. – Мы были очень бедны, но теперь некий богатый американец и еще одна не менее состоятельная английская леди каждый месяц присылают нам деньги. Поэтому мы можем ужинать в ресторане когда нам только вздумается.

Я не стала говорить, что тратились эти деньги беззаботно и нам постоянно приходилось просить еще и еще.

Мистер Беккет бегло осмотрелся и, увидев, что мама и баббо разговаривают с какой-то парой у бара, повернулся ко мне и спросил:

– В самом деле, мисс Джойс?

Я кивнула, собираясь рассказать ему о нашей квартире на Робьяк-сквер, о том, как восхитительно, что у баббо теперь есть свой кабинет, а у меня – отдельная спальня, и как это невероятно – иметь собственный телефонный аппарат, и электрическое освещение, и ванну с медными кранами, но он быстро переменил тему:

– Ваш отец говорит, что вы очень талантливая танцовщица, мисс Джойс.

– Я танцую дни напролет. Каждый день. – Я сняла шляпу и встряхнула волосами. Сейчас, когда я почти уверилась в том, что мистер Беккет – мое будущее, что сам рок соединил наши жизни, мое волнение и нервозность постепенно улеглись. – Я собираюсь стать профессиональной танцовщицей. Танец – это самое прекрасное, что есть на свете. Это божественно. Вы танцуете, мистер Беккет?

Он покачал головой.

– Я могу обучить вас чарльстону. Или банни-хаг?

У меня перед глазами мелькнул образ: я в объятиях мистера Беккета, моя рука в его руке, моя кожа касается его, наши бедра покачиваются в такт, и воздух между нами раскален, будто мы находимся посреди горящего леса.

– Я научила танцевать чарльстон всех друзей баббо, – добавила я, отметив его одобрительный взгляд.

– А мистер Джойс тоже танцует чарльстон? – поинтересовался он и снова нашел глазами баббо, который все еще был занят беседой с кем-то у бара.

– Ему больше по душе ирландская джига, – ответила я. – Не говорите, что вы не умеете танцевать, мистер Беккет. Любой, кто слышит музыку и откликается на нее, может танцевать. Вы любите музыку?

– Я обожаю музыку. – Мистер Беккет откашлялся и понизил голос. – Прошу вас, называйте меня Сэмом.

– О, у нас в семействе Джойс с этим очень строго. Очень по-ирландски, я полагаю. Отец настаивает на формальном обращении. Но, может быть, когда мы окажемся наедине…

Мистер Беккет… Сэм… уставился на меня во все глаза. Был ли он поражен моим предложением встретиться наедине или старомодными порядками, принятыми в нашей семье?

– Это хорошая мысль. – Он медленно кивнул, поправил очки, и я заметила, что его щеки снова порозовели.

– Вы, видимо, ожидали, что мой отец более современен? Вас удивляет, что Великий Писатель, сломавший все законы прозы, не может и не желает переступить через правила этикета, мистер Беккет? – Я тоже понизила голос и добавила: – Сэм. – Это прозвучало так необычайно сладостно, что я несколько раз проговорила про себя: «Сэм, Сэм, Сэм».

– Думаю, да, – признался он и посмотрел на моих родителей, которые, держась за руки, пробирались к нам.

Тогда я впервые осознала, что у него очень необычный взгляд: застенчивый и упрямый одновременно, к тому же какой-то мятущийся, однако это беспокойство не имело ничего общего с нервностью.

– О да, большинство парижан очень богемны, – живо подтвердила я. – Уверена, вы уже слышали все эти истории. Но мои родители никак не могут избавиться от пережитков ирландского воспитания. – Я не стала сообщать мистеру Беккету, что они всегда предпочитали быть дома к девяти вечера, и мама никогда не разрешала мне ходить на похороны. Мне подумалось, что с этими привычками и суевериями ирландцев он и так прекрасно знаком.

– Сколько вам лет, мисс Джойс… если мой вопрос не покажется вам слишком дерзким? – Его лицо было так близко, что я чувствовала его дыхание на своей щеке, теплое и сухое, как дым.

– Мне двадцать один. А вам?

– Двадцать два, – ответил он и взглянул на меня так, словно моя кожа была совсем прозрачна и он мог видеть, как кровь струится по моим венам.

Подошли мама и баббо в сопровождении целой армии официантов. Стулья были тут же отодвинуты, меню разложены, салфетки разглажены, шляпы, шарфы и перчатки унесены в гардероб. Как только баббо уселся за стол, он сразу засыпал мистера Беккета градом вопросов о Дублине.

– О, ну вот и понеслось, – бросила мама. – Только не начинай вспоминать название каждого треклятого магазина и бара на О'Коннел-стрит. – Она повертела головой, чтобы разглядеть, кто еще из знакомых находится в ресторане. – Глянь-ка, Лючия, ведь это та знаменитая актриса! Матерь Божья! Что это на ней надето? Видела ты в жизни хоть раз такой безвкусный наряд?

Она ткнула меня локтем под ребра, но мне не хотелось отворачиваться от мистера Беккета. Я не испытывала ни малейшего интереса ни к знаменитой актрисе, ни к ее наряду. Мамин голос словно ввинчивался мне в ухо, совершенно заглушая слова мистера Беккета:

– Ты видела ее шляпу, Лючия? Некоторые люди и понятия не имеют, как одеваться. Павлиньи перья… с ее-то цветом лица… боже мой, боже мой!

Я хотела услышать, что говорит мистер Беккет – он и баббо устроились на банкетке напротив, – но из-за шепота мамы и гула других голосов мне никак не удавалось этого сделать.

Я съежилась на стуле. Мне было прекрасно известно, что произойдет дальше. Все эти вечера были так предсказуемы! Баббо и его ирландские соотечественники начнут предаваться воспоминаниям, пить, читать ирландские стихи, а под конец, возможно, даже распевать ирландские баллады или танцевать джигу. Я уже чувствовала себя лишней, выключенной из разговора, но не собиралась так легко сдаваться. Только не в этот раз.

– Я так давно не была в Ирландии, – громко вмешалась я. – Мне бы хотелось туда вернуться.

– Там все не слишком изменилось, – ответил мистер Беккет, и я ощутила, что меня затягивает в эти сине-зеленые глаза, я падаю и тону в них.

– Не дури, Лючия, – одернула меня мама, и я резко обернулась. – Ирландия – настоящее болото и отхожая яма. Все эти хвалебные песни лучше оставь своему отцу. Он споет их за нас обеих.

– Да будет, Нора, – недовольно проворчал баббо. – Возможно, это страна варваров с распятиями в руках, но совсем не отхожая яма.

– Свора попрошаек и ханжей! – Мама вскинула голову. – И конечно, ни о каком возвращении речи быть не может. Тебя бросят за решетку, Джим, и ты хорошо это знаешь.

Баббо мрачно кивнул, а мистер Беккет неловко заерзал. Я судорожно соображала, что бы такого сказать, чтобы разрядить возникшее напряжение. Но мама заметила еще одну актрису и снова принялась что-то шипеть мне в ухо, а баббо, как она и предсказывала, стал припоминать названия баров на О'Коннел-стрит. Я наблюдала за мистером Беккетом из-под ресниц – как серьезно он смотрит и почти торжественно кивает на каждое слово баббо. А потом наши глаза вдруг встретились – и долгую секунду не могли оторваться друг от друга. Все вокруг нас словно ожило – опять то же самое электричество, от которого воздух будто потрескивает и особенно пахнет. Против воли мои пальцы двинулись вперед по льняной скатерти – неведомая сила притягивала их к мистеру Беккету.

– А что «Медная Голова», мистер Беккет? Сильно она изменилась? – Голос баббо разрезал пространство и время. Волшебство рассеялось, острота ситуации спала, и магнетизм, которому только что повиновалась моя рука, исчез.

Я щелкнула пальцами, как будто отменяя вопрос баббо.

– Расскажите нам о своей семье, мистер Беккет. Мы хотим знать о вас все… если только это не слишком бесцеремонно с моей стороны?

И лишь позже, гораздо позже я вспомнила об Эмиле. Целую секунду я даже не могла представить его лицо. А когда представила, то почувствовала себя такой жестокой и бездушной… такой виноватой, что насильно постаралась прогнать его из своей памяти. Далеко-далеко.

* * *

Только следующим вечером я узнала о намерениях баббо относительно мистера Беккета. Я сидела в кухне, а мама бинтовала мои ступни. После еще шести часов репетиций нарывы сочились густым желтым гноем, а мои танцевальные туфли изнутри были выпачканы кровью.

Вошел баббо. Его очки запотели, а галстук сбился на сторону.

– Я так больше не могу, – жалобно произнес он.

– Что теперь случилось, Джим? – Мама сильно дернула бинт.

– Ай! Не так туго, мама, а не то я завтра не смогу надеть балетки, – простонала я.

– Матерь Божья! Ты и твои ноги, твой отец и его глаза! Я уже не знаю, куда мне деваться, вы меня с ума сведете! Где Джорджо? – Она подняла голову, словно ожидая, что Джорджо дома и вот-вот войдет в кухню. Однако Джорджо отсутствовал весь день и всю ночь. Я не говорила маме. Я знала, что ей бы это очень не понравилось.

– Я целый день говорил по телефону с юристами. Незаконно напечатанные копии «Улисса» продаются в Америке и Англии по сорок долларов за экземпляр. – Баббо в отчаянии взъерошил волосы.

– Что ж, деньги нам куда как пригодятся, Джим. И это совсем неплохие деньги.

– Но в том-то все и дело! Мы не получаем с этого ни пенни! Ни единого пенни! И там полно ошибок! Какой-то человек в Америке наживает себе состояние на моей работе – моей изуродованной работе! – В его голосе звучало настоящее раздражение. Он снял очки и протер их шелковым носовым платком. Его глаза, в красных жилках, с серыми кругами, без привычных стекол, вдруг показались мне особенно усталыми и несчастными. – Я писатель, а не юрист. Все это очень меня подавляет. Я совершенно пал духом. А вдобавок еще и мистер Макэлмон сообщил, что возвращается в Америку. – Баббо надел очки и тяжело вздохнул. – Кто поможет мне с работой, Нора?

– А миссис Роскошные Портки Флейшман не может тебе помочь? Или она слишком много времени пялится на тебя, вместо того чтобы печатать? – Мама еще раз туго обернула бинт вокруг моей ноги и завязала узлом концы.

– Слишком жмет, – пожаловалась я. – И я ни за что не смогу это развязать. И мне придется жить с этими бинтами всю жизнь.

– Если бы не эти твои танцы, нам не нужно было бы столько денег. Так что перестань ныть, ладно?

Мама встала и начала сердито сматывать бинт. Я невольно возмутилась. С Джорджо она никогда так не говорила, а ведь его уроки пения обходились гораздо дороже, чем мои уроки танцев.

– Никакого чувства собственного достоинства нет у твоей миссис Роскошные Портки Флейшман. Одна еврейская наглость и все такое. – Мама возмущенно фыркнула и замолчала.

– У миссис Флейшман есть достоинства, – возразил баббо. – Она знает всех нужных людей, и восхищается моими трудами, и к тому же она достаточно богата и может себе позволить работать у меня бесплатно.

– Она разводится, Джим! Бога ради… это же позор!

– Я могу тебе помочь. – Я осторожно вытянула забинтованную ступню. Мне не хотелось видеть у нас миссис Флейшман. Было в ней нечто, что вызывало во мне смутное беспокойство. То, как она вплывала в наш дом, в собольем манто на плечах, с сумочкой из змеиной кожи, болтающейся на запястье, с отрепетированной улыбкой дружелюбия на малиновых губах… ее воркующий голос, «милые» гримаски и попытки изобразить умную женщину, каковой она на самом деле ни капли не являлась.

– Ты и так делаешь для меня более чем достаточно, Лючия. Пишешь за меня письма, постоянно бегаешь в библиотеку. Возможно, если бы ты меньше танцевала на публике… Если бы только дома… – Баббо умолк.

– Господи, спаси нас и помилуй! Я не стерплю, если она будет целыми днями мотаться у меня под ногами. Вы двое, клянусь, таки доведете меня до сумасшедшего дома, если будете постоянно балаболить о своих предзнаменованиях и радугах.

– Ты могла бы переплетать книги, Лючия. – Баббо прислонился к дверному косяку, глядя куда-то поверх моей головы. Его тонкие пальцы теребили галстук.

На минуту я решила, что он шутит. Сейчас он разразится тонким серебристым смехом, и я присоединюсь к нему, и мы позабавимся над этой немного чудной остротой. Мама водрузила на плиту чайник и принялась расставлять чашки и блюдца. Все молчали.

– Переплетать книги? – Я поднялась и попыталась пройти по кухне, хромая и подпрыгивая от боли. То, что сказал баббо… но ведь это же нонсенс! Ему нравятся мои танцы. Они его вдохновляют – все это знают. Неужели он действительно предпочел бы, чтобы я сделалась переплетчицей? И сама зарабатывала себе на жизнь… В этом все дело? Или он хотел бы, чтобы я переплетала его книги? Я сердито повернулась к нему, готовая упрекать, обвинять, но слова застряли у меня в горле. Я вдруг все поняла. Какая же я глупая! Он не хотел, чтобы я танцевала для кого-то еще. Вот почему он предложил мне делать это дома, а не на сцене. Он желал, чтобы я принадлежала только ему.

– Переплетчица – это прекрасная профессия для юной леди. То есть для юной леди, которая намеревается приобрести профессию. – Он кашлянул. Я хорошо знала: этот кашель означает, что разговор окончен и обсуждаемая тема закрыта. – Нет, Нора, мне необходима помощь человека, который понимает мою работу. У Макгриви недостаточно времени. Он теперь постоянно занят преподаванием.

– Вот это жалость так жалость. Мистер Макгриви всегда такой сдержанный. А что насчет этого мистера Беккета? Не может ли он помочь?

Я едва не задохнулась от волнения. В одну секунду все мои тревоги из-за того, что мне, может быть, придется стать переплетчицей, испарились. Я села и крепко ухватилась за подлокотники кресла. Мистер Беккет на Робьяк-сквер. Мистер Беккет, работающий с баббо. Был ли это очередной знак? Богини судьбы неумолимо сводили нас вместе.

– Ах да, мистер Беккет. Эта мысль приходила мне в голову. Ему придется отложить свой труд о Прусте. И конечно, я не смогу ему платить. – Баббо закурил сигарету, и, на мгновение освещенное огоньком спички, его лицо стало как будто ярче, глаза прояснились. – Да, мистер Беккет. Разумеется, он на это способен. Эрудит. Прекрасно мыслит. Как он тебе показался, Нора?

– Он не очень-то много говорил, не так ли? Больше слушал тебя. Ловил каждое твое слово, как и все они. – Мама подвинула ко мне чашку. – Что такое, Лючия? У тебя такой вид, словно ты привидение узрела. Выпей чаю. Отличный чай. Горячий, крепкий.

– Мне мистер Беккет понравился, – стараясь не выдать своих чувств, произнесла я. – Он очень умен, не правда ли?

– И мало улыбается. Очень серьезный, это уж как пить дать, – добавила мама. – Мистер Макгриви всегда заставляет меня смеяться. У него прекрасное чувство юмора и такие хорошие манеры. Никогда еще не было, чтобы он не заметил мою новую прическу или шляпку.

– Итак, я попрошу юного Беккета. В самом деле. Так я и поступлю. Большинство молодых – и не только – людей сочли бы за огромную честь, даже счастье, помочь мне в работе. – Баббо сжал губы, будто пытаясь скрыть улыбку. – И если он понравился Лючии, уверен, он понравится и всем нам. Несмотря на то что он не обладает очарованием и прекрасными манерами, как наш старый добрый друг мистер Макгриви.

– Кстати, об очаровании. Твой знакомый, композитор, заходил к нам сегодня, Лючия. Искал тебя. Такой взволнованный. Но я сказала ему, что ты слишком занята танцами, чтобы думать о ком-то еще. – Мама бросила на меня многозначительный взгляд.

– Эмиль? Мистер Фернандес? – Я ожидала, что, как всегда при звуке имени Эмиля, по телу моему пробежит сладкий трепет, но ничего не произошло. Передо мной лишь довольно смутно предстало его милое лицо, и еще я как будто услышала первые аккорды его последней композиции, под которую с такой эйфорией танцевала. Но все это почти сразу же испарилось. Я ощутила укол совести, но уже через доли секунды мои мысли снова вернулись к мистеру Беккету. Мистер Сэм Беккет на Робьяк-сквер, каждый день. Моя судьба, мой жребий – как же быстро все движется!

– Ну да, мистер Фернандес, конечно, это был он. Шикарно одетый, между прочим. В пальто из твида лучшего качества. У этих евреев столько денег, они могут позволить себе швырять их направо и налево. – Мама тяжело поднялась и, вздохнув, направилась к раковине. – Когда ты собираешься попросить мистера Беккета начать работу, Джим?

– Я отправлюсь к нему прямо сейчас. Сию же минуту. Тебе придется пойти со мной, Нора. Мои глаза сегодня так плохи, что я едва ли вижу на ярд вперед. – Баббо тоже встал и оправил жилет. – Не хочешь ли с нами, Лючия?

Я грустно посмотрела на свои распухшие ноги, обмотанные бинтами.

– Не глупи, Джим. Девчонка не может и шага ступить! Положи ночью ноги повыше, Лючия. Нужно, чтобы они хорошенько отдохнули, а не то тебе уже никогда не придется танцевать. Чаю выпьешь, Джим?

– Нет времени. Я должен нанять мистера Беккета как можно скорее. Нужно ковать железо, пока оно горячо, Нора. Мистер Беккет необходим мне, как воздух. Не найдешь ли ты мою шляпу и трость? И поторопись, Нора! Поторопись! – Вытянув перед собой руки, баббо двинулся к двери.

– Матерь Божья! Да что ж мне, и чай не допить? – Мама с театральным отчаянием вскинула руки. – Скажи Джорджо, что в кладовой лежит отличный кусок мяса, Лючия. И поджарь его для брата. С луком и картофелем.

Я услышала, как удаляются вниз по лестнице их шаги, проковыляла к плите и снова поставила чайник на огонь. Мысли метались в голове, словно маленькие вихри: что, если мистер Беккет и вправду станет работать на Робьяк-сквер; Эмиль… а как же Эмиль; баббо и его возмутительное предложение заняться переплетением книг… я все еще сердилась на него. И все лишь потому, что я не должна танцевать для кого-то другого! Почему и мама, и баббо как будто бы ощущают какую-то неловкость из-за того, что я выступаю на сцене? Их восхищало то, что Джорджо будет петь перед большим залом. Почему же они не чувствовали ничего подобного в отношении меня?

Меня вдруг охватило неодолимое желание танцевать. Сделать это как следует мне мешал толстый слой бинтов, но я опустилась на пол и исполнила джазовую импровизацию, извиваясь и раскачиваясь, ломая руки и разрезая воздух ногами. К тому времени, как закипел чайник, издавая пронзительный свист, я немного успокоилась. Отмеряя чай и заливая его кипятком, я думала только о мистере Беккете. Пожалуйста, Господи, молила я, пусть мистер Беккет согласится работать с баббо… пожалуйста, Господи…