Читать книгу Дочь того самого Джойса - Аннабел Эббс - Страница 7

Дочь того самого Джойса
роман
Глава 5

Оглавление

Декабрь 1928 года

Париж


В первый рабочий день мистера Беккета я пораньше ускользнула с урока, принеслась домой и уселась в прихожей в продуманно-небрежной позе. Я знала, что он прибудет минута в минуту. Не только потому, что было очевидно, как он восхищается моим отцом; было в нем нечто крайне педантичное. Я не смогла бы объяснить, почему так в этом уверена, но я бы руку дала на отсечение, что мистер Беккет ценит порядок и точность. И действительно, как только пробили часы, раздался звонок в дверь. На пороге стоял он, серьезный, яркоглазый, с толстой книгой под мышкой.

– Здравствуйте, Сэм, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.

– Добрый день, мисс Джойс… Лючия. – Он вошел в прихожую и остановился, глядя на меня.

– Вы купили это для баббо? – Я кивком показала на книгу.

– «Большие надежды». Там есть отрывок про реку Темзу, который я хотел бы зачитать вашему отцу. – Он умолк и через мое плечо посмотрел на дверь отцовского кабинета, как будто призывал ее отвориться, словно вход в пещеру Аладдина.

– О да, ему это понравится. Мама говорит, если он упомянет еще хоть одну реку, она сойдет с ума. Он знает их все – каждую реку в мире. И в тот момент, когда меньше всего этого ожидаешь, он вдруг начинает их перечислять. Одну за другой, без остановки.

– В самом деле? – Глаза мистера Беккета скользнули по мне, а затем он снова уставился на дверь.

– Нил… – прошептала я драматическим тоном. – …По… Амазонка… Янцзы… Темза… Эйвон… Сена… Не говоря уж о величайшей реке на свете – Лиффи.

– Ах да, Лиффи, – эхом отозвался мистер Беккет и быстро взглянул на часы.

– Когда мы встречались на прошлой неделе, я забыла рассказать вам о библиотеке мисс Бич. Она – та самая леди, что опубликовала «Улисса». Это лучшая библиотека и книжный магазин во всем Париже. «Шекспир и Компания», на рю де ль'Одеон.

Мистер Беккет переминался с ноги на ногу, словно в ботинках у него было полно иголок и булавок.

– Без нее мы бы пропали, – продолжила я. – Так как вам нравится Город огней, Сэм?

Мистер Беккет снова нервно взглянул через мое плечо.

– Я не хочу опоздать к началу рабочего дня. Вы думаете, мне постучать?

Из кабинета донесся хриплый незнакомый голос, и он недоуменно нахмурился.

Я засмеялась:

– Он учит испанский. На слух, по граммофону. Сегодня у него уже был урок русского с мистером Понизовским, а теперь вот испанский.

Мистер Беккет почти вытаращил глаза.

– На скольких же языках он говорит?

– Он постоянно изучает новые. В каждом отпуске мы куда-нибудь едем, чтобы он мог провести исследования для своей книги, и он всякий раз старается выучить еще один язык. Фламандский, уэльский, провансальский диалект… – Я закатила глаза и беспомощно пожала плечами, показывая, как это непросто – жить с гением.

Мистер Беккет откашлялся и в очередной раз посмотрел на часы. Я уже собиралась рассказать ему историю о том, как мы с баббо вместе учили голландский, но тут появилась мама, сердито нахмуренная, с блестящими от мыла руками.

– Лючия, проводи мистера Беккета в кабинет. Сейчас же. Джим ждал его все эти пять минут. Мистер Беккет, проходите. – Она хлопнула в ладоши, будто разгоняя двух сцепившихся дворовых кошек. Полетели клочья мыльной пены.

– Он слушает урок испанского, – запротестовала я. – Кроме того, я как раз говорила Сэму о книжном магазине мисс Бич.

Но мистер Беккет уже прошел вперед по коридору и теперь стучал в дверь кабинета баббо. А мама сверлила меня яростным взглядом.

– В этом доме он – мистер Беккет, – твердо сказала она. – А теперь, бога ради, помоги мне со стиркой. Твоему отцу нужна свежая наволочка каждый день – так сильно у него гноятся глаза. А эти боли в животе меня просто убивают. Клянусь небом, завтра я, наверное, уже буду лежать в гробу. – Мама сердито вытерла руки о фартук и вернулась в кухню.

Часом позже она застала меня под дверью кабинета – я с наслаждением слушала звучный голос мистера Беккета, читавшего вслух.

– Что еще ты тут делаешь, девчонка? Бьюсь об заклад, подслушиваешь! – Мама с отчаянием покачала головой.

– Я лишь жду, когда они закончат, чтобы предложить им напитки, – негодующе возразила я.

В конце концов послышался скрежет стульев по полу и мистер Беккет сказал, что ему пора уходить. Мое сердце пустилось в уже хорошо знакомый мне галоп. Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, но мама принялась жарить почки, и запах жира забил мне легкие. Меня слегка затошнило.

– Приветствую вас снова, – удивленно, но и с удовольствием проговорил мистер Беккет, выйдя из кабинета. Выглядел он куда более расслабленным и довольным, чем по прибытии.

– Понравился ли баббо Чарльз Диккенс?

– Я полагаю, мои старания были оценены. – Мистер Беккет осторожно провел рукой по волосам и задержал ее на затылке.

– Как ваши комнаты? Может, вам чего-нибудь не хватает? – Я стояла так близко к нему, как только позволялось приличиями, и про себя кляла маму, которой вздумалось жарить почки именно теперь! Если бы не она, я могла бы чувствовать запах мистера Беккета.

– Там холодно. – Он поежился. – И запирают слишком рано.

– Запирают?

– Да, они закрывают ворота на замок в одиннадцать часов. Мне редко удается попасть домой к этому времени, так что приходится перепрыгивать через ограду. – Он сконфуженно улыбнулся, и у него сделался совершенно мальчишеский вид. Однако в то же время он выглядел и настоящим мужчиной.

Мне ужасно захотелось дотронуться до него, но я сплела руки, чтобы избежать искушения, и спросила, не могу ли я помочь ему с прыжками.

– Поскольку я танцовщица, у меня отлично получаются прыжки, – провозгласила я, помня слова Киттен о том, что нужно быть менее скромной.

– В самом деле? – Он чуть наклонил голову вперед и пристально взглянул на меня исподлобья.

На минуту мне показалось, что я плаваю в его немигающих синих глазах, – странное, но отнюдь не неприятное ощущение. И меня внезапно пронзила мысль: хотя он довольно-таки малоразговорчив, его глаза сообщают мне гораздо больше, чем любые слова.

Я сделала небольшое шассе[7].

– Самое главное – это правильно приземлиться. Иначе можно потянуть колени и щиколотки. Вам нужно сделать довольно высокий прыжок, чтобы перескочить через эту ограду. Возможно, вам поможет гранд жете[8]. Хотите, я вам продемонстрирую?

Мистер Беккет прижался к стене, словно испугался, что я нечаянно ударю его ногой.

– А вы не можете возвращаться домой, пока ворота еще открыты? – Я почувствовала, что невольно становлюсь на мыски. Все эти разговоры о прыжках, теснота прихожей и невозможный запах жарящейся требухи, от которого некуда было спрятаться, возбудили во мне неодолимое желание двигаться.

– Я дурно сплю по ночам. Так что иного выбора у меня нет – только прыгать.

– Бессонница? – сочувственно поинтересовалась я и обвила одну ногу вокруг другой. – Или вы просто ночная птица – сова?

– И то и другое. – Он двинулся к двери, и я инстинктивно протянула руки ему вслед. Но неожиданно он обернулся, так крепко сжимая «Большие надежды», что на тыльной стороне его рук проступили голубые вены. – Не хотели бы вы выпить у меня чаю? Через две недели?

– Это было бы замечательно, мистер Беккет. Сэм.

Приложив неимоверные усилия, я заставила себя ответить ровно и плавно, хотя моя кровь тут же вскипела и быстрее побежала по венам. А потом он ушел, и в прихожей застыла тишина, которую нарушало только тиканье часов. Я вскинула руки вверх, на бегу делая пируэты, поспешила к окну гостиной, а затем прижалась лбом к стеклу и увидела, как мистер Беккет вышел из подъезда и повернул на рю де Гренель. Мне вспомнились слова месье Берлина о том, что самые сильные эмоции нужно выражать через танец, я закружилась по гостиной, вздымая руки и ноги и замирая в эффектных позах.

– Никаких танцев в моей лучшей комнате! – возопила мама, но мне было все равно. В кои-то веки я решила послать все к черту. Сэм Беккет пригласил меня выпить с ним чаю, и никакие мамины слова или поступки не могли меня остановить.


Мистер Беккет прибывал ровно в пять часов каждый день. И когда он уходил, совсем уже вечером, мне казалось, что в доме гасли все огни. Несколько минут я не могла прийти в себя от грусти, медленно привыкая к квартире, в которой нет его. Это было крайне странное, тягостное чувство. Но мысль о том, что он пригласил меня на чай, и уверенность, что наши судьбы неразрывно связаны, помогали мне поддерживать бодрость духа.

Несколькими днями позже, когда я как раз сидела в гостиной, переживая уже привычные печальные минуты после ухода мистера Беккета, в дверь снова позвонили. Думая, что это он – вернулся за книгой или забытым шарфом, – я бросилась открывать. Однако это был не мистер Беккет. На пороге стоял Эмиль Фернандес. Мое сердце сжалось от разочарования, но я уже давно не видела Эмиля, к тому же мне не хотелось задеть его чувства, и поэтому я ослепительно улыбнулась. Баббо всегда называл эту мою улыбку «витринной».

В прихожую вышла мама, с только что уложенными в прическу волосами и свежей блестящей помадой на губах.

– Добрый день, мистер Фернандес. Мы с вами уже с месяц как не видались. – Она стояла очень прямо, расправив плечи и приподняв подбородок.

– Прошу меня простить. Я был очень занят – работал над новой оперой, миссис Джойс. – Эмиль слегка поклонился. – Надеюсь, вы пребываете в добром здоровье?

– Нет. У меня страшные боли, а у мистера Джойса ужасно плохо с глазами. Не знаю даже, что с ним станется. Или со мной. – Мама театрально вздохнула. – С минуты на минуту должна прийти миссис Флейшман, чтобы перепечатать его записи, – он делает их мелком. Но у нас найдется время выпить чашечку чая, не так ли, Лючия?

Эмиль прошел вслед за нами в гостиную, и ему пришлось подождать, пока мы с мамой убирали карты, которые баббо разложил по всему дивану.

– Я не знаю, что у всех не так с глазами в этой семье, – пробормотала мама и бросила на меня осуждающий взгляд.

– Мы все очень боимся, что баббо может совсем ослепнуть к концу года. – Я сделала жест в сторону освобожденного от карт дивана.

Эмиль продолжал стоять, сжимая в обеих руках шляпу и сильно моргая. От того, что он так явно нервничал, я тоже ощутила некоторое стеснение. Таким я его еще не видела.

– Пожалуйста, садитесь, – сказала я. – Мне хочется услышать все об этой новой опере, что вы сочиняете.

– Иди и приготовь нам чаю, Лючия. – Мама уже собиралась опуститься в кресло-качалку, как раздался еще один звонок в дверь. – А вот это уж точно миссис Флейшман. Подожди здесь, Лючия, вдруг и она захочет чаю.

Эмиль присел на краешек дивана и быстро облизнул губы. Его пальцы продолжали терзать поля шляпы.

Я ожидала, что сейчас он начнет рассказывать о новой опере, но Эмиль молчал, и тишина уже становилась неловкой.

– Мама не очень хорошо себя чувствует, – наконец выдавила я. – Возможно, ей придется лечь в больницу. Врачи думают, что ей, кажется, нужна операция.

– О, я очень сожалею. Ей, должно быть, сейчас нелегко, – отозвался Эмиль. – Но как вы, Лючия? Джорджо говорит, вы постоянно танцуете. Работаете над чем-то новым? – Произнося слово «танцуете», он чуть-чуть пошевелил пальцами, и его руки отчего-то напомнили мне крылышки едва оперившихся птенцов.

– Да, – с облегчением сказала я. Слава богу, что эта затянувшаяся пауза прервалась. – Я пытаюсь поставить танец для моей труппы, где танцовщицы будут превращаться в радугу. Хочу обить черной клеенкой всю сцену и потолок. И может быть, использовать неоновые лампы, чтобы создать такой эффект, будто лучи солнца прорываются сквозь затянутое тучами небо, то есть через клеенку. – Я хотела спросить Эмиля, не напишет ли он для меня музыку, но заметила, что у него очень странное, какое-то застывшее выражение лица. – Вам не нравится то, что я задумала? – обиженно поинтересовалась я.

– Нет-нет, что вы. Но я хотел задать вам один вопрос. – Его пальцы пробежались по шляпе, по коленям и поднялись к полосатому галстуку. Он немного потеребил складки и довольно громко сглотнул.

– Не хотите ли перекусить? – предложила я.

У Эмиля был вид человека, который вот-вот потеряет сознание, словно он уже несколько дней ничего не ел. Он проговорил что-то в ответ, но я ничего не разобрала. Тогда, видя мое непонимающее выражение лица, Эмиль поднялся с дивана и подошел к двери, где я стояла в ожидании, что мама прикажет мне приготовить чай для миссис Флейшман. Совершенно неожиданно он опустился на одно колено и сжал мои руки в своих.

– Лючия, я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Я прислонилась к косяку и некрасиво приоткрыла рот. В одно мгновение все, что я знала об Эмиле, вихрем пронеслось у меня в голове: его огромный, наполненный солнцем дом с персидскими коврами, роялями и цветами из оранжереи, его бабушка, которая целыми днями сидела в бальной зале, увешанная бриллиантами, его знаменитый кузен-композитор со своей не менее знаменитой женой-актрисой.

– Лючия? Лючия? Что такое?

– Мне… мне оч-чень жаль, – заикаясь, пробубнила я. Перед глазами, затмив образы дома Эмиля и его известной семьи, возникло совсем другое видение. Мы работаем вместе. Я кружусь по бальной зале, его пальцы лежат на клавишах рояля. Мы вместе склоняемся над нотами; я отбиваю ритм ногой, а он размахивает в воздухе карандашом, словно это палочка дирижера. А баббо аплодирует нам из угла. Именно такое будущее я себе рисовала. Но эта мечта поблекла, утонула в синем океане глаз мистера Беккета… ее заслонили его худые загорелые руки, светлые волосы, зачесанные назад, словно их сдул со лба порыв ирландского ветра. Мои глаза наполнились слезами. Я попыталась не думать о мистере Беккете, но это было безнадежно.

– Я не хотел тебя расстраивать. – Эмиль снова сглотнул и поймал мои ладони. – Я думал, что нравлюсь тебе… Джорджо сказал… Джорджо был уверен… – Он стыдливо замолчал. Мы слышали голос мамы в прихожей, и он все приближался и приближался – она вела миссис Флейшман к гостиной. Я закусила губу и быстро отерла глаза. Нужно успеть сказать все до их появления.

– Но ты же еврей, Эмиль! – выпалила я. – Пожалуйста, сядь на диван, как будто ничего не происходит. Быстрее! Пока не пришла мама.

Эмиль попятился обратно к дивану. На его лице были написаны изумление и боль.

– Я не знал, что для тебя это препятствие.

– Ты не можешь жениться на мне – я ведь не еврейка! Ради бога, да сядь же! Мама идет!

– Но моя семья хочет, чтобы я взял тебя в жены. Им все равно, что ты не еврейка.

– Я… просто не могу, Эмиль. – Я покачала головой и отодвинулась в сторону, освобождая проход маме и миссис Флейшман. – Мистер Фернандес уже уходит. – Я не хотела быть такой грубой и жестокой, но слова, резкие и безжалостные, будто сами по себе выпрыгнули у меня изо рта.

Лицо Эмиля вытянулось, а в глазах мелькнуло настоящее страдание.

– До свидания, миссис Джойс. До свидания, Лючия. – Он взял шляпу и трость и напоследок еще раз умоляюще взглянул на меня.

Я уставилась в пол, стараясь уложить все случившееся в голове. Почему я ответила так решительно? Почему вела себя настолько бессердечно? Секундой позже до меня донесся звук затворившейся двери. Это означало, что Эмиль ушел, возможно, навсегда. Мама с любопытством посмотрела на меня.

– Быстровато он ушел. И даже не захотел чаю, Лючия? – Она повернулась к миссис Флейшман: – Почему бы вам сразу не пройти к Джиму? Сегодня много чего нужно напечатать, если вы, конечно, сумеете это разобрать. Он писал голубым мелком. Понятия не имею, как он отличает один конец от другого.

Миссис Флейшман тоже на меня посмотрела – довольно странно, будто заметила следы слез на моем лице.

– С вами все хорошо, Лючия? – с деланым сочувствием спросила она.

Я взглянула на ее серое, цвета крыла голубки, бархатное платье с кружевной отделкой и крохотными перламутровыми пуговками, на несколько нитей крупных жемчужных бус, нежно переливавшихся на шее, на соболье манто, перекинутое через руку. Эту уверенность, манеру держать себя могло дать только богатство. Я молча покачала головой и вышла.


Первым о предложении Эмиля – и моем отказе – услышал Джордже За несколько дней до того, как мы должны были встретиться с мистером Беккетом за чаем, он неожиданно ввалился в мою спальню. Я сидела за туалетным столиком в ночной сорочке, расчесывала волосы и обдумывала па для танца, который про себя уже называла «Танец радуги». Днем Киттен протанцевала для меня короткий отрывок на куске черной клеенки, который я бесстыдной лестью выманила у жены торговца рыбой. Свет отражался от нее бесподобно, но меня беспокоило, что это будет отвлекать танцовщиц. И не осложнит ли это движения, которые я придумала? Как сделать так, чтобы танцовщицы точно не поскользнулись? Вокруг зеркала я приколола фотографии танцоров, которыми больше всех восхищалась: Анна Павлова, Айседора Дункан, ее брат Раймонд и сестра Элизабет, Мадика, Вацлав Нижинский, Архентина. Там же висел портрет и моей новой героини – англичанки Маргарет Моррис. Я часто смотрела на них, чтобы придать себе уверенности. Именно в тот момент, когда я разглядывала снимки, и появился Джордже.

– Сегодня вечером я виделся с Эмилем. – Нетвердым шагом он двинулся ко мне, одной рукой ослабляя узел галстука. Его лицо было немного одутловатым и каким-то темным.

Я хотела спросить, как там Эмиль, но выражение Джордже не располагало к дружескому любопытству, поэтому я промолчала и продолжила расчесывать волосы.

– Он сказал, что попросил твоей руки, а ты ему отказала. Это правда, Лючия?

Я кивнула. Джорджо должен меня понять – нужно только сказать, что я не люблю Эмиля. В детстве мы часто придумывали истории любви о Наполеоне и Жозефине и сравнивали их с романтическим побегом мамы и баббо. Но Джорджо не дал мне ответить. Он качнулся ко мне.

– Ты с ума сошла? – Капельки слюны обрызгали мою голую руку. – Ты знаешь, как богата семья Фернандес? Как ты могла быть богата? Как мы могли быть богаты? – У Джорджо заплетался язык, и вокруг него, словно ядовитое облако, стоял запах алкоголя и пота. – Так в чем дело?

Что не так? Причина не в Эмиле. Эмиль всегда всем нравится.

Я покачала головой, изумленная этой едва подавляемой яростью и разочарованием.

– Ты думаешь, что на тебя посыплются предложения? Так ведь? Может быть, гораздо более выгодные предложения? – Он презрительно фыркнул. – Ради бога, Лючия! Ты забыла о войне? Забыла, как мало мужчин осталось?

Я собралась ответить, но Джорджо снова не дал мне заговорить, осыпав новыми вопросами.

– А тебе известно, сколько красивых девушек выскочили бы замуж за Эмиля, щелкни он только пальцами? Богатых еврейских девушек, у которых не косят глаза! Он может взять в жены любую, какую пожелает. – Он с силой дернул узел галстука и наконец развязал его. – У тебя был шанс сбежать отсюда, принести в дом настоящие деньги. Его семья могла бы нам помочь самыми разными способами. Ты вообще когда-нибудь думала об этом? – Горячее дыхание Джорджо, его гнев обжигали мне шею. Но внезапно его голос смягчился. – Еще не поздно все исправить. Я скажу ему, что это была ошибка и что ты передумала. Разве тебе не хочется иметь все, о чем ты когда-либо мечтала?

Я опять покачала головой, совершенно раздавленная. Мне хотелось спросить, как Эмиль, узнать, потеряла ли я навсегда его дружбу. Но злоба Джорджо так меня расстроила, что я вызвала в памяти лицо мистера Беккета и ухватилась за его образ, как утопающий цепляется за проплывающую мимо ветку.

– У тебя могут быть меховые пальто и машина с шофером. Подумай, как семья Фернандес могла бы помочь отцу! И всем нам! – Он замолчал, и я поняла, что он думает не только о деньгах Фернандесов, но и о том, как связи Эмиля в музыкальном мире могли бы способствовать его собственной карьере певца. Через минуту, показавшуюся мне часом, Джорджо заговорил снова. Вкрадчиво, медоточиво: – Может быть, еще не слишком поздно. Мы можем сказать Эмилю, что ты изменила решение.

– Я не могу выйти за Эмиля, – прошептала я.

– Но почему? – загремел Джорджо. Он начал расхаживать по спальне, со злостью впечатывая каблуки в пол. – Что. Не так. С Эмилем.

– С Эмилем все хорошо. Я просто не люблю его. – Я так сильно провела щеткой по волосам, что оцарапала голову.

– Это неслыханно! Ты забыла, через что нам пришлось пройти? Все эти годы, когда мы никогда не ели досыта, жили в грязных вонючих комнатенках, меняли одну завшивленную постель на другую? – Джорджо остановился возле табурета, где я сидела, нагнулся и заглянул мне в глаза. Его взгляд стал мягче, добрее, он как будто взывал к близости и дружбе, что так крепко связывали нас в детстве.

Мои мысли вернулись в прошлое, к тем мрачным, унылым дням, когда мама брала белье в стирку, а баббо учил, а потом писал весь день и пил всю ночь. А мы с Джорджо сидели, час за часом слушали, как скребутся мыши за стеной, и играли в домино. Если я проигрывала, то в ярости швыряла костяшки об пол, а Джорджо терпеливо собирал их, раскладывал и в следующий раз позволял мне выиграть. Где же теперь тот Джорджо?

Он наклонился еще ниже. От него сильно пахло бренди, и что-то темное и нехорошее шевельнулось в глубинах моей памяти. Я вздрогнула и отстранилась. Но он опять придвинулся ближе.

– Помнишь старые дни в Цюрихе, Лючия? Когда мать и отец отправились выпивать и оставили нас одних, как поросят в свинарнике? Помнишь, как ты чуть не упала с балкона, пока мы кричали им вслед?

От слов Джорджо картина предстала передо мной так ясно, что на секунду мне почудилось, будто мы и вправду снова в Цюрихе, в той старой квартирке. Я с силой замотала головой. Я не хотела думать о прошлом. Оно забыто. Закончено.

– Я спас тебе жизнь.

Я положила щетку и искоса взглянула на него. Зачем он напомнил мне об этом? Хитрая уловка, попытка сказать мне, что мы снова можем оказаться в том же ужасном положении? В нищете и грязи?

– Я думал, что не удержу тебя там, на балконе, Лючия.

Джорджо положил руку мне на колено. На минуту мне показалось, что, возможно, мне стоит быть с ним честной. Не обращать внимания на растущую брешь между нами и рассказать все о мистере Беккете. Но в его глазах вдруг засветились враждебность и холодное любопытство.

– А… это кто-то другой, верно? Вот почему ты отказала бедному старому Эмилю! Я вижу это по твоему лицу. Ты ждешь предложения от другого! – Он выпрямился, торжествующий и самодовольный. – Так кто же это, Лючия? Для кого ты себя бережешь?

Я качнула головой. Ничего я ему не скажу. Я хочу, чтобы вернулся мой прежний Джордже А этот, новый, пьяный, ушел. Что-то в нем пугало меня.

– Могу только надеяться, что он богат, – произнес он горько, словно его в чем-то надули.

Я схватила щетку и сжала ее так крепко, что заболели костяшки пальцев.

– Почему все должно сводиться к деньгам, и только к деньгам? А как же любовь? Помнишь, как мы с тобой говорили о любви, о том, каково это – влюбиться? Что с тобой случилось, Джорджо?

Он направился к двери.

– Потому что на свете нет ничего, кроме денег. Наша бедность так постыдна, так унизительна. Это ощущение преследует меня, Лючия. – Джорджо обернулся, и я заметила, что в его затуманенных алкоголем глазах темнеет страх. – То, как отец просит денег… Он думает, что в этом нет ничего страшного – брать деньги у чужих людей и пускать их на ветер. Но мне кажется, что это такой позор…

Я едва не вскрикнула от жалости. Но Джорджо, пошатываясь, снова подошел ко мне.

– Мы с тобой не гении. У нас нет и не будет богатых покровителей, как у отца. Ты не можешь притвориться, что любишь Эмиля? У аристократов это получается. Они женятся ради денег и продолжения рода. И в аду они видали эту любовь!

Я поразилась.

– Ты считаешь, что мне следует выйти замуж за Эмиля, не любя его? Только из-за его денег?

– И из-за… из-за его связей! – прошипел Джорджо. – Чтобы помочь всем нам. Ты в самом деле хочешь навсегда остаться девочкой на побегушках в этом доме? – Он отвернулся и нетвердым шагом побрел к двери.

– Я танцовщица! – с негодованием воскликнула я. Жестокие слова Джорджа и его презрение к моим занятиям повергли меня в шок. – Я буду знаменита! И я помогаю баббо, потому что он нехорошо себя чувствует и нуждается во мне. И это не означает, что я – девочка на побегушках! – Фотографии моих кумиров смотрели на меня, придавая смелости. – Мои танцы его вдохновляют, и ты это знаешь. Для меня это самое важное в жизни.

Джорджо сердито хмыкнул, и в уголке его рта выступила слюна.

– А я думал обо всех этих бесконечных письмах, что ты за него пишешь, о постоянных «сходи», «принеси», «сделай»… Эмиль предложил тебе выход из положения, а ты оказалась так глупа, что отвергла его. Как ты могла поступить настолько эгоистично! – Раскачиваясь, он стоял в дверях. – Подумай об этом, Лючия.

И лишь тогда мне вспомнилось то, о чем Джорджо говорил раньше, – его намеки на то, что у меня есть тайный поклонник. Из меня будто выпустили воздух. Значит, моим тайным поклонником на самом деле был Эмиль? Или я все же смею надеяться, что это мистер Беккет?

– Мой тайный поклонник… – просипела я, но слова застревали в горле.

Сильно хлопнула дверь спальни, а из коридора донеслись раздраженные шаги Джорджо.


В ту ночь мне снилась Ирландия. Зеленая, влажная, словно приглаженная дождем. И мистер Беккет. Его рот походил на спелую сливу, а вздыбленные ветром волосы стояли над головой, как корона. Он звал меня из тумана, такого белого и густого, что я не видела ничего – только синее пламя его глаз. А затем рядом со мной в напоенном солью воздухе возникло его лицо – тела я разглядеть не могла. Оно будто подплыло ко мне и застыло. Зависло в тугих складках тумана. Он звал меня к себе. Я слышала его дыхание – редкое и тяжелое, как будто он сражался с туманом, как будто туман проникал в его глаза, нос, рот, просачивался в горло, легкие, сердце, душил его. Я тоже выкрикивала его имя, снова, снова и снова. Я протянула к нему руки. Но было слишком поздно. Белая дымка утаскивала его за собой, обволакивая, как мантия, – клубящиеся одежды призрака. Его уносило все дальше и дальше в море. И я осталась одна. Я стояла на мокрой траве и продолжала звать его. Но отвечало мне лишь эхо.

Потом я обернулась и увидела, что туман рассеялся, кругом было зелено и чисто. Мистер Беккет стоял рядом, обнимая меня за талию. А далеко в море виднелась маленькая фигурка, цепляющаяся за фортепиано.

– Помаши Эмилю, – велел мистер Беккет, и я почувствовала, как его пальцы бродят по моей спине. – Помаши, Лючия! Нужно всегда махать тонущим.

И его тон был столь повелительным, что я повиновалась и помахала рукой. Но маленький человечек и его фортепиано уже исчезли. Поверхность моря была блестящей и гладкой, как стекло.

7

Шассе – в балете прыжок с собиранием вытянутых ног в воздухе в V-позиции и одновременным продвижением в каком-либо на правлении.

8

Гранд жете – в балете прыжок с одной ноги на другую, во время которого ноги раскрываются в шпагате.

Дочь того самого Джойса

Подняться наверх