Читать книгу Обреченные пылать - Anne Dar - Страница 7

Посторонние люди, не имеющие никакого представления о моей семье, считают, что моя сестра Пени глухонемая. С момента, когда родители заподозрили неладное в чрезмерной тишине своего второго ребёнка, появившегося на свет спустя два года и семь месяцев после Энтони, её немоту никто не может объяснить. Доктора списали отсутствие речи на тугоухость, выявленную в младенчестве и считающуюся врожденной. Третья степень потери слуха – это неспособность слышать большинство звуков. С таким диагнозом Пени могла и должна была рано или поздно заговорить, ведь она не была абсолютно глухой, а степень её глухоты даже не достигала четвёртого уровня, но она продолжала упорно молчать. Пени не исполнилось и пяти лет, когда доктора впервые решили списать её немоту на несуществующую психологическую травму.

В любом случае, за свои двадцать восемь лет жизни Пени в итоге не произнесла ни единого слова. Зато каким смехом она обладает! Он всегда казался мне волшебным.

В детстве мне часто было жаль, что Пени не может разговаривать, но я так сильно хотела общаться с этой невероятно милой девочкой, что уже в три года на зубок выучила дактилологию – азбуку пальцев, специальный знаковый язык, при помощи которого родители общались с моей старшей сестрой. Да, Пени не была глухой и, если я говорила ей прямо на ухо или очень громко кричала ей что-то со своего горшка, она могла расслышать мои слова, но отвечала она исключительно на пальцах. Тогда я впервые в своей жизни сдалась и уже в двухлетнем возрасте начала обучаться разговаривать на языке сестры.

И всё же Пени понимала речь, так почему же она так и не заговорила? Загадка, которую не смогли разгадать ни британские медики, ни французские и даже немецкие.

…Не смотря на свой недуг Пени росла весьма жизнерадостным ребенком. Я до сих пор твёрдо убеждена в том, что в моей старшей сестре, солнечной, неподдельной детской радости больше, чем может уместиться в десятке взрослых людей. Отчасти её теплота не расплескалась благодаря её вовремя возникшим отношениям с Рупертом МакГратом, но это произошло гораздо позже…

Моё первое детское воспоминание о Пени связано с тощей старой таксой. Мне было полтора года, когда пятилетняя Пени притащила домой какое-то страшно грязное, костлявое существо с огромными плачущими глазками и тремя лапами. По-видимому такса долгое время бродяжничала и совсем недавно потеряла правую переднюю лапу, из которой всё ещё струилась алая жидкость. Когда я увидела, как Пени аккуратно кладет неведомое мне существо под лавку в прихожей, у меня изо рта выпала пустышка – настолько сильно я раззявила рот.

Отец сделал для таксы протез в виде колеса, и она прожила в нашей семье ещё два года, прежде чем скончалась от старости. До сих пор помню, как Пени выбирала самую красивую коробку из-под бабушкиной обуви, чтобы похоронить в ней эту таксу. Кто хоронит собак в коробках? Да ещё и перламутрового цвета…

Пени минимум один раз в год притаскивала в наш дом какое-нибудь существо, которое нуждалось в крыше над головой. Подозреваю, что эта её привычка давала о себе знать ещё до моего рождения, и старая такса не являлась её первенцем. В разные периоды у нас жила пятёрка разномастных собак, три кота, выброшенная соседями карликовая черепаха, искалеченная морская свинка, спасенный от ворон хомяк, сбежавший из зоомагазина, цыпленок выросший в полноценную курицу и даже прибившийся к отцовской мастерской ёж-альбинос. Как ни странно, родители не запрещали Пени тащить весь этот зоопарк в дом. Сейчас же я понимаю, что это было связано с их особой любовью к своему второму ребенку. Пени ещё в детстве своей неподдельной добротой завоевала звания любимой дочери, лучшей сестры и подруги, со временем пополнив общий список должностями идеальной жены и нежной матери. Единственное звание, которое она добродушно уступила мне – это звание лучшей тёти, и-то относительное. Жасмин и Мия считали меня “лучшей тётей” лишь потому, что я больше остальных своих братьев и сестёр провозилась с ними в их детстве. Что ж, хоть для кого-то в какой-то момент я смогла показаться лучшей, хотя и подозреваю, что это всего лишь очередное детское заблуждение моих племянниц. Подобных заблуждений было достаточно и в моём детстве…

Однажды жарким летом, когда мне было не больше пяти лет, родители отпустили нас играть на задний двор. Они всегда так делали, когда хотели запереться в своей спальне на пару часов – просто выпроваживали нас на улицу, прося старших детей присмотреть за младшими. Но так как наш задний двор не был отделен от двора дяди Генри, мы носились и по нашему, и по соседскому двору одновременно.

Снова оказавшись под присмотром старших детей, на сей раз я не доставляла никому из них проблем – накануне я неудачно упала с велосипеда и теперь моя правая нога до колена и всё правое запястье были перемотаны эластичным бинтом, и всё ещё доставляли мне дискомфорт. Чтобы лишний раз не чувствовать неприятную, тягучую боль, я сидела на старом самодельном шезлонге под окном дома дяди Генри и наблюдала за тем, как остальные дети носятся по газону, играя в догонялки.

Прошло примерно полчаса, когда Энтони решил без разрешения взрослых наполнить водой большой надувной бассейн, стоящий на заднем дворе дяди Генри. Всё закончилось тем, что все дети пришли домой мокрые с головы до пят, а Джереми ещё и с разбитым носом – поскользнулся, когда вылезал из бассейна. Сухими остались только я и Пени, и-то благодаря тому, что первая боялась лишний раз шевелить пострадавшей рукой, а вторая не умела плавать. Возможно родители и вовсе не разозлились бы на детское своеволие, если бы не хлещущая из носа Джереми кровь. Энтони, как инициатор свершившегося хаоса, был на волоске от наказания посредством домашнего ареста, когда Пени взяла вину на себя, на пальцах сообщив отцу, что это она предложила детям оккупировать бассейн. Отец мгновенно смягчился, так как любил Пени больше, чем других своих детей вместе взятых (возможно я преувеличиваю, однако любовь отца к Пени действительно была и остается безграничной), но что-то мне подсказывает, что он ни на секунду не поверил в то, что зачинщиком опасного беспорядка могла быть его любимая тихоня-дочь. Тогда я поняла, что доброта Пени способна не только спасать жизни бездомных животных или задницы окружающих её детей, но и смягчать сердца взрослых.

Над немотой сестры в нашей семье никто и никогда не смел явно, и тем более тайно подшучивать. Данный пункт никогда не обсуждался, так как в этом попросту не было необходимости: наша всеобщая любовь к Пени затмевала даже допущение мысли о том, что над ней можно смеяться и, тем более, смеяться над её проблемами со слухом и речью.

Все дети в нашей семье имели прекрасный музыкальный слух и каждый ребенок, за исключением, естественно, Пени, играл хотя бы на одном музыкальном инструменте. Энтони до десяти лет занимался игрой на трубе, но так как ему музыка давалась тяжелее, чем остальным детям, он забросил это дело в пользу баскетбола, но и его к шестнадцати годам оставил. После Энтони в нашей семье по старшинству шла Пени, и так как она не могла заниматься музыкой, она всерьез увлеклась рисованием – талант, который в полной мере передала ей наша мать. Джереми же, в отличие от Энтони, добился успехов и в занятиях с саксофоном, и в баскетболе. Хьюи начал с игры на фортепиано и, впоследствии, с головой ушел в синтезатор, в то время как Миша и я серьёзно занялись скрипкой. Каждый ребёнок в семье умел обращаться со старым фортепиано, стоявшем в углу гостиной, и, в итоге, хотя я и занималась клавишами лишь в рамках любительства, под руководством матери я смогла достичь определенного мастерства, в то время как Хьюи к тринадцати годам стал неплохо управляться с моим смычком.

Именно наши музыкальные способности однажды стали серьёзным поводом для столь редких конфликтов в нашей сплочённой семье.

Миша в одиночку готовилась к конкурсу по игре на скрипке, снова и снова прогоняя по струнам одну и ту же мелодию, снова и снова фальшивя на одном и том же отрезке, что её в тот момент безумно злило. Хотя в музыкальной академии мы с Мишей и считались эталоном для подражания по классу скрипки не только среди ровесников, но и среди детей старших возрастов, и взрослые возлагали на нас весьма большие надежды в мире музыки, у меня всегда получалось обойти Мишу хотя бы на полшага, благодаря чему я в тот момент уже разучила необходимую мелодию и, сидя за столом в столовой, меланхолично смотрела в окно, ожидая, пока сестра наконец осилит нужную ноту.

Миша начинала нешуточно злиться, что отразилось в последней её попытке сыграть ровно, как вдруг сидящий на полу в гостиной Энтони произнёс что-то вроде того, что даже глухонемая Пени сыграла бы эту мелодию лучше нее. Эти слова услышали не только Миша, я и Джереми, играющий в углу гостиной с котом, но и вошедшие в этот момент в комнату родители. Пени же, мирно сидящая на диване и, как всегда, с головой ушедшая в поглощение “взрослой” литературы (кажется, ей тогда было двенадцать и она читала “451 градус по Фаренгейту”), естественно ничего не расслышала и даже глазом не повела в сторону брата. Впоследствии она говорила отцу, что слова Энтони не несли в себе негатива и не оскорбили бы её, даже если бы Энтони нарочно желал её уязвить, однако это был тот редкий случай, когда отец был неумолим даже перед своей любимицей. Он всегда слишком остро воспринимал замечания посторонних людей по поводу немоты Пени и особенно больно реагировал на слово “глухонемая”, на которое Пени вообще не обращала никакого внимания. Отец готов был рвать на себе рубашку, доказывая всем, что Пени не глухая, а немая, и что это не означает отсталая, и, кажется, все знакомые нашей семьи уже давно засекли у себя на носу, что эту папину дочку лучше не обижать даже намёком.

Слова же Энтони отец всерьез расценил как оскорбление Пени. В итоге он не разговаривал со своим старшим сыном ровно неделю. Все дети сочувственно смотрели на поникшего брата и умоляюще на грозно молчащего в его сторону отца, но отец был непоколебим в своём тяжеловесном выговоре. Это страшное “немое” наказание продлилось бы еще неизвестное количество дней, а, зная целеустремленность и усидчивость отца, может даже и недель, если бы Джереми, играя в баскетбол на соседней улице, не сломал себе руку. Пока Джереми накладывали на руку гипс, отец и Энтони вновь нашли общий язык, а уже на следующий день на порог нашего дома явилась нервная дама, заявив, что Энтони разбил её сыну губу сразу после того, как тот случайно толкнул Джереми, что и послужило причиной его перелома. Отец тогда так и не смог решить, наказывать ли Энтони за распускание рук или хвалить его за защиту брата.

В шестнадцать лет Пени твёрдо знала, какую именно профессию она хочет освоить. Когда она озвучила, насколько это возможно сделать жестами пальцев, своё желание оставить школу и не продолжать необходимое для поступления в университет обучение, отец не только ни слова не сказал против её желания, но даже поддержал её мечты освоить профессию визажиста, которой она бредила уже несколько лет, пересматривая все возможные каналы на ютюбе и практикуясь на сёстрах, подругах и одноклассницах. Восемнадцатилетнего Энтони разочаровала подобная реакция родителей, совсем недавно оспоривших его желание отказаться от поступления в университет в пользу волонтёрской работы в заповеднике Кении, оплату которой, по его понятиям, они должны были взять на себя с не меньшим энтузиазмом, чем оплату его образования. В итоге Энтони так и не получил образование юриста, но это было позже, а пока он с горем пополам учился на первом курсе юридического факультета, в то время как Пени постепенно становилась профессиональным визажистом. Она с детства мечтала стать тем самым визажистом, который раскрасит сестёр и невест братьев на их свадьбах. Что ж, её мечта исполнилась только наполовину – она действительно стала первоклассным визажистом, однако никто из нас, за исключением её самой, до сих пор так и не вышел замуж, и не женился.

Во время своего обучения в Лондоне Пени познакомилась с неким Рупертом МакГратом. Сначала она упомянула о нём один раз, потом ещё раз и ещё раз, а потом вдруг этот огромный мужчина возник на пороге нашего дома. Говоря “огромный мужчина” я не преувеличиваю. Высокий (выше Пени на две головы) и раскаченный едва ли не до умопомрачения, отчего не знаешь с какой стороны его обойти, чтобы не ушибиться об его бицепс… “Самый настоящий бык”, – раздраженно ворчал отец, скрестив руки на своей груди в ожидании, пока закипит чайник. Его любимая доченька, не ожидавшая прихода своего нового знакомого, так называемого “быка”, только что надела своё любимое платье и ушла гулять с этим… Бородатым незнакомцем!.. Отец, всю жизнь лелеющий свою “жемчужинку”, явно не был готов передать свою сияющую нежным блеском драгоценность в копыта какого-то “быка”… В тот момент он даже не подозревал, что впоследствии именно этот парень станет лучшей партией для его дочери и идеальным зятем для него самого. Тогда же было только начало мая, Руперту, тянувшему минимум на двадцать семь лет от роду, шёл двадцать третий год, а до восемнадцатилетия Пени оставалось ещё целых пять месяцев.

Было забавно наблюдать за тем, как отец хмурится и громко ставит чашку на блюдце при виде Руперта, и как “бык” напрягается при каждом лишнем звуке со стороны отца его возлюбленной, и словно пытается вжать все свои прокаченные мышцы поглубже в себя, будто извиняясь за то, что занимает слишком много пространства в нашем домике, оборудованном не иначе как для гномов. Но что действительно заставляло всех улыбаться до ушей, кроме, естественно, напряжённого отца и отсутствующего Энтони, в тот момент уже второй год учащегося и живущего в Лондоне, так это то, как этот громадный мужик буквально “на пальчиках” разговаривает с Пени. Он, как и я в своё время, так сильно жаждал общения с моей сестрой, что ради неё всего за несколько недель вызубрил язык жестов, но всё ещё владел им слишком уж неуверенно. Этот амбал вообще был “мистер неуверенность в себе”, когда на его горизонте появлялась Пени или хотя бы звучало её имя. Пени же, выглядящая на фоне Руперта хрупкой веточкой, долгое время считала, будто Руперт действительно просто очень хороший человек и просто хочет с ней подружиться, пока не выяснилось, что этот гигант преследует корыстные цели, о которых отец настойчиво сигнализировал нашей матери, беспечно улыбающейся новому знакомому своей дочери, и которых он так СИЛЬНО опасался.

В общем, примерно где-то в первой половине июня Руперт всё-таки решился поцеловать Пени и поцеловал её прямо в губы. Об этом узнала только я, так как всегда находилась в статусе родственной души, которой Пени доверяла больше остальных. Рассказывая мне об этом головокружительном происшествии, пунцовая от стеснения Пени едва не пищала от испытанного ею восторга.

То, какими стеснительными в самом начале своих отношений эти двое становились при виде друг друга и какими счастливыми они стали впоследствии, заставляет меня улыбаться всякий раз, когда я думаю об их отношениях, и даже верить в то, что, возможно, настоящая любовь и вправду может существовать.

Они впервые переспали почти спустя три месяца после того, как Пени исполнилось восемнадцать. Это произошло сразу после Рождества, на день рождения Руперта, за которым вскоре следовал Новый год. Зная Руперта, едва ли этот “уверенный в себе бык” решился бы сделать “это” со своим предметом обожания раньше её совершеннолетия, и зная Пени, едва ли она рассказала бы о подобном кому-либо, даже мне, но к тому времени абсолютно всё в нашей семье изменилось и, предполагаю, она пыталась меня поддержать хоть какими-то положительными эмоциями, разделив со мной своё тайное счастье…

Пени едва исполнился двадцать один год, когда Руперт МакГрат надел на её безымянный палец кольцо, превратив отцовскую мисс Грэхэм в свою миссис МакГрат. Счастью в нашей семье не было предела, тем более мы к тому времени в нем слишком остро нуждались, но со стороны семейства МакГрат всё было не так гладко.

Союз Руперта и Пени нельзя назвать ничем иначе, как только судьбой. Руперт МакГрат был родом из нашего города, но так как он был намного старше нас (Энтони, самый старший ребенок в нашей семье, был на четыре года младше Руперта, а остальные дети, в арифметической прогрессии, ещё младше), наши пути с этим “взрослым парнем” прежде не пересекались. Если честно, наши семьи вообще не знали о существовании друг друга, пока Руперт не познакомился с Пени в Лондоне и позже не выяснилось, что они являются земляками.

К моменту же, когда Руперт решил познакомить Пени со своими родителями, те уже успели нарыть информацию о семье, из которой происходила его возлюбленная. Неудивительно, что они остались недовольны тем, что узнали о нас, так как к тому времени о нашей семье уже весь город гремел – мы были на языках даже у маленьких детей. Плюс ко всему родители Руперта присмотрели своему единственному сыну “отличную партию” в лице четвёртой дочери какого-то столичного дипломата, от которой сейчас они сами пребывают в шоке – в итоге, к своим тридцати годам, девушка из высшего общества превратилась едва ли не в алкоголичку, при этом успев четырежды развестись и при этом умудриться не завести ни единого ребёнка. Мать Руперта до сих пор хлопает в ладоши и возводит взгляд к небесам, когда благодарит высшие силы за то, что её сына миновала сия чаша. Но прежде она умоляла те же силы, чтобы Руперт бросил “ущербную”, “неполноценную”, немую девчонку из неблагополучной семьи. Родители Руперта даже не побрезговали его страшить тем, что от “неполноценно развитой” девушки могут родиться аналогичные дети, что, в итоге, закончилось для них хотя и непродолжительным, но серьёзным разрывом с сыном – Руперт прервал своё общение с родителями на год, но Пени, сразу после обручения с возлюбленным, уговорила его на примирение с родителями.

У мистера и миссис МакГрат было ровно десять месяцев перед назначенной датой свадьбы, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что их сын женится на той, кого выбрало его сердце, либо они с лёгкостью могли потерять его навсегда – других вариантов Руперт им попросту не предоставил. За это время мистер МакГрат и наш отец без проблем смогли найти общий язык посредством совместной рыбалки, однако миссис МакГрат, не смотря на все свои действительно искренние старания, за прошедшие десять месяцев так и не смогла принять Пени.

Отношение свёкра и, в отдельности, свекрови к Пени кардинально изменилось только после того, как она впервые забеременела. Миссис МакГрат словно оттаивала, наблюдая за тем, как у моей сестры растёт живот. Говорят, что когда миссис МакГрат узнала о том, что у неё будет первый внук, она взвизгнула и едва ли удержалась, чтобы не подпрыгнуть к потолку. Первая беременность Пени определённо улучшила её отношения с родителями Руперта – их буквально магнитило к её животу.

К моменту этой беременности Руперт, не без помощи своих достаточно обеспеченных родителей (отец – судья, мать – журналист) достроил дом на улице, примыкающей к той, на которой выросла его жена, и они с Пени перебрались из съёмной квартиры Лондона обратно на свою малую родину, уже в личные апартаменты. Пени не хотела уезжать далеко от отца, и Руперт только поэтому решился строиться в этом городе, до этого желая перебраться в окрестности Бирмингема, запавшие ему в душу ещё в детстве. Данный факт заставил миссис МакГрат, уже не надеющуюся отговорить сына уезжать так далеко, сделать ещё один шаг в сторону своей невестки. Впоследствии, Руперт, в компании обоих отцов, завершил строительство своего дома уже спустя восемь месяцев кропотливого труда.

И хотя Пени всего лишь переехала на соседнюю от нас улицу, казалось, будто она перекочевала в совершенно иной мир: уютный двухэтажный домик с просторными комнатами, верандой и балконом, красивым палисадником, белым заборчиком и прудом с золотыми рыбками на заднем дворе. Я любила зависать здесь после занятий в старшей школе. Казалось, будто Руперт создал для моей сестры отдельный, идеальный мир, только чтобы видеть, как она улыбается ему одному. И у него были причины желать подобного.

Не смотря на свою немоту, Пени была словно магнит для мужских взглядов. Все дети в нашей семье были красивыми, но особенно красивыми были девочки. У Пени ещё в школе было много поклонников, на которых она не обращала никакого внимания, занимаясь вышивкой, рисованием или просто читая лучшие из книг всех времён. В то время как Энтони в свои восемнадцать лет перецеловал не один десяток девчонок, а четырнадцатилетний Джереми косо смотрел на каждую девчачью юбку, шестнадцатилетняя Пени, в отличие от своих ровесниц, словно даже и не думала о том, чтобы завести с кем-нибудь отношения. Родители даже начинали немного переживать о её половой зрелости, как вдруг на пороге нашего дома нарисовался Руперт и у неё всё сложилось с ним с первого раза, словно его одного она и ждала. Вот только Пени не рассказывала родителям о том, что Руперту буквально стопками приходилось отстранять от неё назойливых ухажеров, что зачастую разжигало в нём нешуточную ревность. Доходило до того, что вместо запланированного похода в кино или бар, где на его девушку неизбежно заглядывались другие парни, он выпрашивал у Пени выходные, безобидно проведённые с ним в постели.

На самом деле поводов для ревности у Руперта была масса: какой-то парень начал подкатывать к Пени в метро, пока он отвлёкся на покупку проездных билетов, ещё один попросил номер её телефона пока Руперт расплачивался с официантом и ещё один напрямую предложил ей свидание в момент, когда Руперт отошёл к тележке с мороженым. И это всё в течении одной недели, после которой Руперт месяц не отходил от Пени, буквально прижимая её к себе в общественных местах. Подобные инциденты не прекращались и после их помолвки, и после свадьбы, в общем, до тех пор, пока Пени не переехала из большого города обратно в глушь, после чего Руперт словно вздохнул с облегчением, спрятав свою драгоценность подальше от чужих глаз. Пени только потому и согласилась выйти так рано замуж, чтобы Руперт прекратил дергаться по поводу того, что она может уйти к другому мужчине. Он не мог просто принять тот факт, что она не может жить без него. Да, многих парней впоследствии отталкивала её немота (многих, но не всех), но основным фактором её зацикленности на Руперте была невероятная, безмерная, я бы даже сказала настоящая любовь. Их брак был основан именно на ней. И всё же что-то мне подсказывает, что Руперт до сих пор боится потерять мою сестру. Столь сильный страх в его сердце зародился после того случая, когда они едва не порвали спустя год своих невероятно чувственных отношений.

Толчком к до сих пор единственной их сильной размолвке стала именно ревность. Друг Руперта, теперь уже бывший, начал делать весьма многозначительные комплименты в сторону Пени, на которые она отвечала лишь улыбкой, а уже спустя неделю после их знакомства этот парень наизусть выучил одну-единственную фразу жестами, от которой у Руперта буквально пар из ушей пошёл. Это произошло в пятничный вечер в одном из столичных баров: Руперт пересекся с парой-тройкой своих друзей, некоторые из них пришли со своими девушками. Среди друзей было и несколько одиноких парней, в состав которых входил и неравнодушно смотревший на Пени блондин. Когда все уже достаточно залились пивом, этот парень, не стесняясь Руперта, обратился к недавно пришедшей Пени и языком жестов произнес: “У тебя настолько красивые глаза, что я хотел бы утопать в них вечность”. Руперт мгновенно вытащил парня за шкирки из бара, однако Пени успела разнять их прежде, чем они наделали бы глупостей. В итоге Руперт около получаса отчитывал Пени за то, что она когда-то улыбалась этому идиоту, на что Пени не выдержала и сбежала из их съёмной квартиры к подруге, которую недавно, как визажист, оформляла невестой. Не прошло и суток, как гнев Руперта сменился страхом. Прожив же неделю без Пени под мышкой, он едва ли не обезумел от ужаса, лишь на восьмой день разыскав её на квартире общей знакомой. Они были на грани, от которой оба едва не сошли с ума. Больше эти двое никогда не отпускали друг друга. В буквальном смысле никогда. Руперт даже присутствовал на родах своих детей.

Рэйчел родилась абсолютно здоровым ребёнком уже спустя два дня после шумно отмеченного нами двадцатитрехлетия Пени. Хотя все и молчали об этом, всё же мы все опасались того, что немота Пени может передаться и её ребенку тоже, но, хвала небесам, ничего подобного не произошло.

Руперт, прежде носившийся с беременной женой, словно с лебединым пёрышком, стал точь-в-точь так же носиться и с Рэйчел, с ещё более помешанной улыбкой заглядывая в глаза моей сестры. Со временем стало понятно, что верхнюю часть своего личика Рэйчел скопировала у матери, а вот нижнюю часть своего фейса она явно отсканировала с отца. Правда заметить невооруженным взглядом схожесть четырехлетней Рэйчел с её отцом сейчас практически невозможно, так как Руперт отрастил себе идеально подстриженную густую чёрную бороду, а вот сходство полуторагодовалого Барни с ним настолько режет глаза, что они могут даже заслезиться.

Когда обожающая свою единственную и неповторимую внучку миссис МакГрат узнала о том, что Пени беременна ещё одним её внуком, мистеру МакГрату пришлось искать нюхательную соль, чтобы привести жену в чувства. В своё время миссис МакГрат так и не решилась завести второго ребёнка, из-за полученной после трудных родов психологической неуверенности, отчего пришла в величайший восторг от решительности своей невестки.

После рождения Барни мистер и миссис МакГрат стали души не чаять в Пени, с ужасом вспоминая ту девицу, которую изначально прочили Руперту в невесты. Кажется, миссис МакГрат даже слишком сильно полюбила Пени, что наталкивает меня на мысль о том, что счастливая бабушка двух внуков возможно надеется на то, что её невестка через пару-тройку лет вновь захочет подарить их семейству ещё одного младенца. Кто знает… Я же считаю, что счастье стоит того, чтобы на него надеяться.