Читать книгу Вариант Вселенной - Anne Dar - Страница 37

Мы становимся крепче там, где ломаемся:

кости умные – они знают, зачем срастаются.

На надломанных сантиметрах образуются узлы,

которые не перегрызть, не перерубить. Увы,

больно дважды в одном месте не бывает —

один лишь раз болит, второй не замечает,

потому что немеет, черствеет душа

от преданных слов: “Не предам никогда”.

Ведь верить людям – всё равно что точить

остриё ножа, которому тебя и пронзить.

И всё же без веры человеку не жить,

и потому верь не людям —

            в их и в своё умение прощать и простить.

Облака печали меня знали

и лучи солнца лечили-залечивали.

Боли больше нет. Одни латки да медали

ничего не стоящие – я не воевала,

я была контужена заблудившись в стужу,

вся была наружу, нужная-ненужная.

Бомбы отгрохотали.

Боли больше нет. И на ней лучи латку поставили.

                       Исполосовали.

Вам не искать себя в неинтересных лицах,

ваша любовь с неинтересным человеком не случится,

неинтересную картину вы не приобретёте,

неинтересную книгу не дочтёте.

Всё в интересе дело. Пусть не только в нём, и всё же,

он будет управлять и сможет

вам очень много рассказать о важном —

о том, о чём другие чувства вам не скажут.

Чистоколов в душу мне не забивать

Тем, кто пляшет у огня мирского.

Памятных лет мне не забывать,

Хотя забыть хотелось бы много.

Венки из полевых цветов на головах

Всё тяжелеют с каждым годом.

Один цветок за один год. Счета

Насчитывают тех цветков в моём венке пока не много.

А что же будет в день когда,

Венок вновь на один цветок потяжелеет?

Надеюсь выдержу. Надеюсь и тогда

Не наклонится моя голова. Не треснет шея.

Я оставалась сильной, когда слабые упали,

я притворялась онемевшей, хоть душа болела,

и я прощала тех, кто не прощали,

и не заметила когда и как вдруг уцелела.

Теперь о пепле прошлых дней не вспоминаю —

там всё давно истлело и остыло.

Простят ли меня? Я не знаю,

но знаю – там у всех болело.

Так пусть же стану хоть чуть-чуть мудрее,

хотя б на миллиметр добрее…

Вся эта боль пусть станет верой

в способность стать хоть чуть светлее.

Зато теперь я знаю точно,

что бить могу и без прицела

и что биение всё ложно:

кто не ударит – тот и смелый.

Жалеть, конечно, обо многом можно,

но на ошибках строят вековые замки.

Так пусть же будет крепок мой фундамент —

в нём благодарность.

           Значит будет всё в порядке.

…Сколько истоптано моими ногами…

На ногах, на руках, на душе шрамы.

Сколько ещё мне топтать, сколько полосовать —

за каждый шаг, за каждый шрам “спасибо” и “прости”

хочу заранее сказать.

Я вас прошу – не надо драмы.

Жизнь не кино – здесь паузы нет на рекламу.

Хотите стенать – стенайте в себя,

не нужно стоящего рядом обременять.

Хватит пустых и дурных разговоров,

все дураки, кто не нюхал тот порох,

что нам под нос опыт нагло втирает.

В дёсна втерла. Меня опыт знает.

Итак, успокойтесь, у всех свои тараканы:

кто-то злобой берёт, кто-то шармом.

Будьте не тем, кто беря не даёт.

Спасибо скажите. Это жизнь.

           Никто от неё живым не уйдёт.

Танцуя на красивейших граблях

и набивая синяки поверх старых кровоподтёков,

нау́чится любой искусству прятаться в мечтах,

вместо того, чтоб выйти на дорогу

расчищенную от безжалостных граблей,

своих или чужих нелепых уговоров

ещё раз станцевать с убогой ей —

надеждой на зелёный свет у светофоров,

которые всегда лишь алым бьют,

и кровь из носа хлещет…

Слепцов чужие взгляды не спасут,

а ложь, как будто бы от них хотя бы станет легче,

всего лишь слабым и глупцам приют.

Граблей удары не помогут никому расправить плечи.

Сложнее всего писать о своей боли —

это сколько же нужно воли,

чтобы хоть процент её заново пережить

и не начать курить или пить!

Болью я закодирована. Едва-едва

дрогнет над бокалом или в дыму моя рука,

сразу понятно – всё это мимо меня.

Упал – отжался – вот в чём я.

Сколько забыто – о, Господь!

Спасибо, что памятью даровал превозмочь!

Спасибо за доброе сердце и за мощь,

что словами должна победу одержать смочь!

И поднимая взгляд к небесам,

немо и громко кричу-шепчу вне, и в себя:

“Прости всех, прошу, и меня”.

Раскаянием за боль, нанесённую мной и не мной, крещена.

Сейчас буду в глупости признаваться:

была глупа и, честно, не один раз,

была мала, была слаба, но разве это повод, чтобы сдаться?

Я выросла. И вот уже сейчас

я понимаю: снова повторятся

мои слова о глупости и прочей чепухе

лет в девяносто, когда я снова не смогу сдаться,

даже в конце во всеуслышанье провозгласив: весь смысл в борьбе.

И, знаете, оно того предельно точно стоит:

бороться до потери пульса и до беспамятства любить

за тех, кто дорог, и тех, кто сердцу послан —

это и значит честно, по-настоящему прожить.

…И справедливости жаждал юнец,

смотря на человеческие лица,

и думал: “Ну когда же наконец

закончится весь беспредел и сколько будет длиться

маразматический театр, театр теней, театр абсурда?”.

Он всё ещё не понимал: нет правды. И то блюдо,

которое правдой зовут, всего лишь сладкая пилюля:

у правды столько лиц, что чудится, как будто

лицо одно. Но правда в том, что правды нет. И будет

всяк думать: вот оно правдивое лицо…

Но нет лица. То на лице у лжи лишь пудра.

…И сколько бы я ни написала,

и каких бы ни достигла высот,

и какую бы я глубину ни взяла,

позади меня отыщется тот,

кто от зависти ногти и локти сгрызёт.

Пусть каждый свою лишь жизнь проживёт.

Смотрю вам в глаза и растягиваю губы в улыбке —

кто сказал вам, что нельзя полюбить свои ошибки?

Я читаю в вашем понимании ошибок чистый бред.

Уберите все свои ошибки – и опыта у вас отныне нет.

Вы ещё хотите мне сказать о суевериях,

тех, что в стадном большинстве иль меньшинстве зовётся мнением?

Не смешите меня этой альтер правдой – чепухой.

Будешь что-то делать – ты уже людям плохой.

А по поводу любви, надежд, вер и “кристальной” честности —

всем они свои. Не стоит здесь искать моей взаимности.

Всё относительно. И мудрецы порою врут —

кому-то объясняя жизнь, не знают где, когда и как умрут.

Всё относительно касательно твоих лишь взглядов:

поверил человеку – сам виновен и его корить не надо

в предательстве. Ты предал сам себя:

ему не он, а ты когда-то доверял.

Итак, живи по своим верным шатким принципам:

твори добро, впрягайся в веру, правду – колесницы их

толкай вперёд себя увереннийшим шагом.

Кто знает, может обернётся тебе это раем, а не адом.

Сломить пытается, но не ломает,

бьёт, но не убивает.

Нанеся рану – тут же исцеляет.

Мой опыт меня закаляет.

Мой опыт – дырявая лодчонка,

и из-за дыр своих она ловчее

тех кораблей, что мачтами отполированными блещут

идя ко дну из-за недостачи трещин.

Мой опыт – сбитые костяшки,

чем больше сбиты – тем мощнее.

Подобный опыт отражается и на мордашке,

и на зубах, что стиснуты всё крепче, всё сильнее.

Ни красота, ни ум мне так не помогали,

как опыт это дело делал.

Пинали ли или убивали —

вы промахнулись. Поздравляю.

Один удар – сто отражений,

один замах – плюс сто к моей же силе.

Да, я боец, а значит для меня не существует поражений.

Всё опыт. Всё для высшей цели.

За самыми красивыми словами сказанными вскользь,

прячется обычно или правда, или ложь,

и потому я только правду в красоте произношу,

чтобы не заблудиться в своих мыслях самому.

Ещё есть странность в громогласной доброте —

правдивое добро творят совсем не те,

кто о содеянном направо и налево распевает,

а тот, кто молча делает, на похвалы себя не распинаясь.

Как много странностей: за лицемерие хотят выдать добро,

а доброту всё чаще путают с дерьмом,

его ещё и отстранённо мненьем называют.

Смотрю на это всё и, руки поднимая,

кричу: “Я не сдаюсь! Я просто в это не играю!”.

Искусство не должно опускаться до уровня общества —

искусство должно тянуть общество вверх.

Мне на этом тонком льду не поскользнуться,

и вам советую: ни для кого не приглушайте свой смех.

В моём понимании жизнь – ежедневное учение.

Прервал его пока дышал – заранее погиб.

Пока прислушиваться будете к общественному мнению,

себя забудете услышать. А это перегиб.

Я всё пыталась понять суть,

постичь былое и грядущее.

И поняла: поступки наши то несут,

что худшее иль лучшее

для нас… Для остальных лишь остальные разберут,

те, коих мы заметно иль не видя зацепили.

Они наверняка на свой манер поймут

зачем мы рядом с ними жили.

Никому не верь.

Лучше сразу запри те двери

из которых человек-зверь

в твой мир войдёт и заставит поверить,

что ему можно доверять

словно самому близкому другу…

Никому не верь.

Ты уже проверял —

человеческим существам нельзя свою жизнь доверить.

Или

протяни руку,

позволь её укусить,

или сжать сильнее.

Это твоя рука и тебе с нею жить,

выбирай: бить ею, держать или сжимать кулак сильнее.

<…>

Запомни: в этом мире странность есть —

Контрасты рука об руку шагают.

И бить тебя, и чаянно любить

Тебя одни и те же люди будут.

И стрелы вынимала из души – не пала,

и отбивала кулаки – и устояла,

по пустошам минувших дней гуляла —

и выжила. И начала сначала.

И не внимала клевете – держалась,

и люди были все не те, терялись,

и били волны по душе, смеялись,

но я не рухнула. Я устояла.

Когда-нибудь я вспомню это,

как я боролась, что теряла.

Теперь меж мной и прошлым светом

проведена черта – меня в нём нету,

меня не вспомнить, ушла навечно,

была в печали, возмужала…

Простите… Я вас попрощала.

Всё кончено. Я новой стала.

Не нервы, а стальные канаты,

натянутые до предела.

Там, где другие ставят заплатки,

я не задумываясь разорвала.

Мне далеко до самообмана —

слишком глубокие раны.

Я всё решила давно: это не травмы,

это опыта с мудростью лавры.

У меня не было цели забыть.

Подсознание само всё решило.

Теперь всё, что хотелось лишь переплыть,

напрочь волнами памяти смыло,

теперь всё, что болело, стало пустым,

пустота, правда, брешью в груди зияет…

Если бы не было всей этой пустоты,

может была бы улыбчивей, кто его знает.

Что ещё не забыто, ещё болит,

что вдруг вспомнится – с болью ноет.

Тот лишь миру и людям настежь открыт,

по ком боли ещё не ударил молот.