Читать книгу Выжига, или Золотое руно судьбы - АНОНИМУС - Страница 3

1944 год, август. Первый Белорусский фронт, N-ская отдельная разведрота, Польша

Денек нынче выдался отличный – солнечный, теплый, по-настоящему летний. Ни единого дуновения ветерка, глянцевые листочки на березах не дрогнут, как будто на картине нарисованные, и даже голубые небеса замерли в полуденной истоме. Жаркое солнце щедро заливает землю теплом и светом, кажется, не то что береза на нейтральной полосе – каждая былинка дает резкую, четкую, словно из камня вырезанную, тень. А еще чудится, что ты не на линии фронта в польских лесах, а где-то на черноморском курорте и за выгибом холма набегают на берег морские волны – синие, как глаза лейтенанта Мазура.

Командир второго взвода отдельной разведроты старший лейтенант Андрей Иванович Мазур, или, как звала его на польский манер тетка Луиза, Анджей не торопясь выбрался из блиндажа комроты капитана Апраксина. Худощавый, невысокий, волосы светлые, чуть волнистые, нос прямой, черты лица интеллигентные, правильные. За год, проведенный на войне, и лицо, и весь облик вчерашнего аспиранта получили суровую завершенность и хорошую, без полутонов, ясность. На лейтенанте ладно сидела выцветшая пехотная форма без знаков различия. Да и к чему тут, в разведроте, эти самые знаки? Все, кому нужно, и так знают, какие на ком погоны, а остальным без надобности.

Трава под жарким солнцем выгорела, но кое-где сохранялись еще зеленые островки. На таком вот островке в десяти шагах от блиндажа уютно разлегся на животе старшина Протопопов – бритый наголо крепкий дядька лет сорока. Он лениво щурился на солнце и жевал сухую травинку. Любой штатский, без сомнения, решил бы, что старшина просто отдыхает после недавних праведных трудов по истреблению фашистского гада на многострадальной польской земле, однако человек более опытный наверняка бы догадался, что Протопопов ведет наблюдение и зоркие его, как оптический прицел, глаза глядят сейчас не просто в горизонт, который, согласно марксистско-ленинской науке, есть не что иное, как воображаемая линия, а в направлении врага, скрытого за небольшой изумрудной рощицей. При этом, похоже, хитрый разведчицкий глаз Протопопова имел какую-то особенную оптику – мог смотреть одновременно в разные стороны и даже, может быть, глядеть назад, туда, откуда шел к нему лейтенант Мазур.

Это стало ясно, когда комвзвода все тем же неторопливым шагом подошел к старшине вплотную. Не оборачиваясь, Протопопов разглядел и хмурую складку между пшеничных бровей командира, и огорченный изгиб его упрямого рта.

– Злобится майор? – спросил он вполголоса, когда Мазур уселся на траву прямо рядом с ним.

– Есть немного, – с неохотой отвечал Мазур.

– Языка требует?

– Требует, – согласился Андрей Иванович.

По штатским понятиям, уважительное это именование не очень подходило молодому еще человеку двадцати семи лет от роду. Однако на войне время течет несколько иначе, и Аркадий, например, Гайдар, как известно, в шестнадцать лет целым полком командовал, Александр Македонский в этом же возрасте отразил нападение фракийцев, а Карл Двенадцатый и вовсе стал французским королем. Понятно, что взвод разведки из пятнадцати человек поменьше будет, чем родина галлов, но задачи он иной раз решает посерьезнее, чем целый полк и даже дивизия. Так что обращение «Андрей Иванович» к командиру взвода разведчиков было не много и не мало, а как раз по уставу.

То, что прибывший из штаба остроухий, как лисица, майор будет требовать языка, было ясно сразу – и к бабке не ходи. Без всякой прорицательницы можно было предсказать и его недовольство разведчиками. Все, что можно было разведать, так сказать, вприглядку и самолетами, было разведано давным-давно. Однако для дальнейшего наступления требовался язык и непременно в офицерском звании.

Именно это на повышенных тонах и пытался втолковать майор офицерам разведки, для убедительности разбавляя скучные бюрократические пассажи энергичными выражениями вроде «сгною» и «уничтожу».

Самое неприятное было в том, что майор оказался не свой, штабной – он явился из особого отдела, который, вообще говоря, не военной стратегией и тактикой должен бы заниматься, а искать изменников, диверсантов, шпионов, террористов и контриков. Были, впрочем, у особистов и другие обязанности, например наблюдение за политическим и моральным состоянием бойцов. А чтобы никто не сомневался в компетенции особых отделов, было им дано особенное право – расстреливать дезертиров на месте.

И хотя в разведроте дезертиров не найти было днем с огнем, но мысль о том, что тебя могут просто взять и без лишних разговоров шлепнуть, вносила смущение даже в самые отчаянные умы. Вот потому с таким напряжением слушали сейчас майора командиры взводов и сам комроты капитан Апраксин.

В раздражении особист снял фуражку и бросил на стол, и было видно, как острые лисьи уши его зловеще подрагивают при каждом слове.

– Грядущему наступлению командование придает особенное значение, – говорил майор скрипуче. – А некоторые отдельно взятые офицеры не хотят этого понять и, более того, фактически саботируют подготовительную работу! Говоря проще, нужен язык, а языка до сих пор нет… То есть не то чтобы совсем нет, но то, что имеется, несерьезно, все это мелочь пузатая.

Это все, впрочем, было ясно и без майора. Дело было не в том, что говорил особист, дело было в том, как он это говорил.

А говорил он это нехорошо, некрасиво. И с каждым словом, которое брезгливо выплевывали холодные тонкие губы, с каждым предложением, которое висло на разведчиках, как вериги, делалось ясно, что майор напрочь не понимал, что такое разведка. Говорил он с ними как с простой пехотой, давил, запугивал – а с разведкой так нельзя.

Любой из сидевших сейчас в блиндаже офицеров мог объяснить особисту, что разведка – это особая статья. Если есть на фронте элита, то это не царица полей артиллерия, не танки и даже не авиация, а именно что войсковая разведка. Белая кость и голубая кровь войны, кругозор, ловкость, быстрота реакции… В разведчики брали самых лихих, умных, храбрых, ни Бога, ни черта не боявшихся. Войсковая разведка – это шик и форс, даже внешне их видать, с пехотой ни за что не перепутаешь, да и вообще ни с кем. Потому что каждый день своей жизнью рискуют, но не наобум, на кого Бог пошлет, а осознанно. А еще потому, что без разведки глуха и слепа огромная армия и не способна выполнить поставленные перед ней задачи.

– Значит, штрафбатом угрожал майор, – задумчиво повторил старшина. – Смешно, ничего не скажешь. А он в курсе, что полразведки как раз из штрафбата и набраны?

Наверняка майор это знал, ну просто не мог не знать. Может, конечно, забыл с течением времени. А может, просто привык на фронте всех штрафбатом пугать. Но разведчика штрафбатом не запугаешь: и штрафнику, и разведчику смерть почти гарантирована – не сегодня, так завтра, не завтра, так через год.

Вот потому и неправ был майор-особист. Разведке угрожать не надо, она и без того между жизнью и смертью ходит. Все свои это отлично понимают. И если, например, есть у человека плохое предчувствие, если говорит ему внутренний голос: не ходи сегодня на задание, пропадешь – он и не идет. И никто, никакой командир – ни взводный, ни ротный – ни попрекнуть, ни заставить его не посмеют.

Слава богу, всегда есть кем заменить бойца, народу во взводе хватает. Всего с командиром пятнадцать человек, на задание ходят восемь-девять, много – десять. Группа захвата – трое, группа обеспечения – трое, группа прикрытия – тоже трое. В самом пиковом случае еще одну группу обеспечения могут дать – в качестве усиления, но и не более того. В общем, всегда есть резерв. На худой конец, бойцов можно и у соседей попросить, в смысле – у соседней роты. Не откажут: на войне, как и в мирное время, принцип простой – ты мне, я тебе.

А тут, понимаешь ли, майор явился со своими угрозами. Обидно, товарищи офицеры, оскорбительно даже. Конечно, смерть в штрафбате – дело не сильно почетное, но ведь и это не самый край. Особый отдел и подальше штрафбата заслать может, подальше самой смерти. Заведет дело, под трибунал подведет да и в лагерь отправит, с уголовниками и каэрами на общих работах корячиться и пустую баланду хлебать. Для боевого офицера перспектива такая пострашнее будет, чем честно пасть на поле боя.

– А раз так, то, значит, вывернись наизнанку, а приказ исполни, языка возьми, – задумчиво подытожил старшина Протопопов.

Комвзвода только кивнул рассеянно: так-то оно так, да вот только где его, собаку, взять?

Для рассеянности его были свои причины. Пришлый особист, меча громы и молнии, все поглядывал на лейтенанта искоса, а потом вдруг ощерился по-волчьи:

– А что думает старший лейтенант Мазур? Знаю, что по части поговорить он большой мастак, а вот как насчет дела?

Стыдно сказать, но при этих словах в груди комвзвода неприятно екнуло. В каком это смысле он поговорить мастак? В словах майора почуял он какой-то странный намек и тяжелое неодобрение… Однако чувствуй там или нет, а отвечать на вопрос старшего по званию необходимо.

– Конечно. – Лейтенант встал и одернул гимнастерку. – Конечно, товарищ майор, языка добыть совершенно необходимо. И разумеется, в идеале это должен быть офицер.

– Разумеется, – хмыкнул майор, и желчное его, длинное лицо неприятно покривилось. – В идеале… Сразу видно человека с высшим образованием. А если не в идеале, если в реальности?

А в реальности было так. Три ночи перед этим разведрота ходила за линию фронта за языком как на работу. В первую ночь, надо сказать, дело почти выгорело. Группа захвата взяла тепленьким какого-то гауптмана. Но уж больно он, черт, оказался здоровым, настоящий бык! Так стал отбиваться и орать, что на миг опешили даже ко всему привычные разведчики. Втроем взялись его вязать – и не смогли. То ли он чемпионом по борьбе был, то ли каким тяжелоатлетом, но выдирался, как медведь, а сержанту Усову чуть шею не сломал.

Пришлось этому гаду ноги прострелить, а ему хоть бы хны – только громче ревет и врагов в разные стороны расшвыривает. Тут, на наше несчастье, подоспел немецкий дозор, и пришлось окровавленного и воющего, как оборотень, гауптмана бросить и отступать несолоно хлебавши.

Какими словами потом честил их капитан Апраксин! Таких слов не найдешь даже у Пушкина в «Евгении Онегине», а это как-никак энциклопедия русской жизни…

После этого устыженные разведчики сделали еще две попытки, но немцы уже были настороже, стрелять начинали не задумываясь. На всей этой истории рота потеряла двух человек – убили ефрейтора Калинина и тяжело ранили рядового Гоцмана. Однако потери потерями, а языка взять нужно было кровь из носу. И при этом, разумеется, самим не пропасть, потому что если всякий раз за языка отдавать двух разведчиков, то никакой разведки не напасешься.

От неприятных воспоминаний к действительности старлея вернул старшина Протопопов. Он, похоже, совершенно забыл о разговоре – наблюдал за огромным рыжим муравьем, который метался в зеленой траве прямо перед носом. Тело муравья, словно выточенное из темного янтаря, было пронизано солнечным светом и, если глянуть на просвет, казалось наполненным золотым сиянием. Мураш заблудился в высокой траве, как в джунглях, рыскал из стороны в сторону, но никак не мог разобраться, куда ему бежать.

– Плохой из тебя разведчик, – вздохнул Протопопов, подставил палец муравью и подсадил его на растущую из земли былинку, которая несколько возвышалась над прочей травой-муравой.

Мураш, оказавшись наверху, некоторое время ворочал огромной головой, водил усиками, шевелил жвалами, а потом, определившись с направлением, ссыпался вниз по былинке и сгинул в зеленой траве.

– Главное дело, – огорченно сказал Мазур, проводив муравья глазами, – главное дело – теперь уж хоть ты вдребезги разбейся, а языка все равно не видать как своих ушей. А все почему? А все потому, что фашисты уже настороже, и врасплох их не застанешь.

Старшина кивнул. К сожалению, командование немецкое отлично понимало, что наступление русских зависит от того, сколько мы будем знать о противнике. Фрицы усилили дисциплину, и теперь личный состав врага по ночам не спал.

– Вот именно! – Протопопов поднял указательный палец.

– Что «именно»? – переспросил Мазур, который в задумчивости ломал в пальцах спичку, вперившись голубым своим глазом в невидимый за темно-зеленой рощей горизонт. – Что конкретно значит это твое «именно»?

– То, что ночью не спят, – сказал Протопопов и торжествующе добавил: – Сами подумайте: если фриц не спит ночью, когда ему еще спать?

Мазур пожал плечами: намекаешь, что он спит днем?

Протопопов отвечал, что не намекает, а прямо говорит. Совсем без сна никто не сдюжит, даже самый отъявленный фашист. И уж если ты не спишь ночью, значит, как миленький задрыхнешь днем.

– Интересная концепция, – хмыкнул Мазур, – однако в корне неверная. Во-первых, вряд ли ночью бодрствует весь личный состав противника. А раз так, то и днем отсыпаются тоже не все, а, скажем, только половина.

Но старшина с командиром не согласился.

– Нужно учесть повадку врага, – заметил он важно. – Фашист – человек систематический. Даже на войне он живет привычным обычаем: пообедал – и на боковую. Фашист не дурак, он же понимает, что мы не идиоты, чтобы лезть к нему в окопы среди бела дня. Именно поэтому ночью он бодрствует, а днем спит. Проще говоря, не полсостава, а весь наличный фашист спит днем – и нам это хорошо известно. Так почему бы не попробовать и не взять его тепленьким прямо днем?

Лейтенант поглядел на подчиненного с неодобрением: чистое самоубийство предлагает старшина. Если разведчиков обнаружат ночью, они хотя бы могут уползти под прикрытием темноты. А если днем? Куда они уползут, прямиком на тот свет?

– Это если заметят, – упрямо пробурчал Протопопов. – А если нет?

– Да не могут они нас не заметить, – отвечал Мазур и в доказательство своей правоты стал загибать пальцы, под ногтями которых еще чернела земля, не отмытая с ночного рейда. – У нас три группы на дело идет, в каждой по три человека. Группа захвата – трое, группа обеспечения – еще трое. Ну и группа прикрытия – тоже как минимум три бойца. Итого девять человек. Это тебе не иголка в стоге сена, в мешке не затеряется.

Протопопов согласился, что девятерых, конечно, заметят, особенно нагло лезущих посреди бела дня через линию фронта. Ну а если людей будет не девять, а двое, а еще лучше – один? Одного-то заметить гораздо труднее.

Лейтенант кивнул: заметить, конечно, труднее. Но ведь и взять языка в одиночку, а уж тем более доставить его будет вдвойне нелегко.

– Нелегко, но можно, – гнул свое старшина. – Фашист за рощей, бежать недалёко, при хорошем везении за полчаса управиться можно. Главное – бойца покрепче отправить.

Мазур поглядел на старшину внимательно: это он на кого намекает?

– На вас, товарищ старший лейтенант, на кого же еще, – отвечал Протопопов не моргнув глазом.

Лейтенант криво усмехнулся: а ты, старшина, юморист. Вот только шутки твои сейчас не кажутся особенно смешными.

И действительно, лейтенант, как и всякий разведчик, хоть и был человеком тренированным, но назвать его Голиафом вряд ли бы кто решился. Рост чуть ниже среднего, сложение худощавое. А язык ведь мог попасться какой угодно – и сто килограммов, и даже больше. Разведчик при всех его талантах все же не муравей, который поднимает вес в сто раз тяжелее себя самого.

– Ну а раз так, значит, идти мне, – с готовностью заключил старшина. – Я мужик жилистый, серьезный, в молодости даже штангой увлекался, имею первый спортивный разряд.

– Первый разряд – это хорошо, – согласился Андрей Иванович. – Вот только фриц все равно убить может и на разряд даже не посмотрит. Что, Кондрат Петрович, прикажешь делать, если тебя убьют?

Протопопов пожевал губами и сообщил, что в таком случае придется его похоронить с воинскими почестями и отослать письмо старушке-матери, что, дескать, так и так, сын ее, героический старшина Протопопов, погиб, защищая родину. Одним словом, со святыми упокой и все в таком роде.

– Нет уж, извини – подвинься, – лейтенант решительно покачал головой. – Мне как командиру за тебя отвечать. Хотя вообще идея твоя, хоть и дикая, мне нравится. Есть в ней разумное зерно. Так что в разведку пойду я. И рисковать тоже буду я.

Говоря так, Мазур не уточнил, что особенного выбора у него не оставалось. После слов майора он просто обязан был либо пойти со всем своим взводом на задание в ночь и, скорее всего, погибнуть под вражескими пулями, либо попробовать реализовать безумную, хотя по-своему и очень логичную идею старшины. И если все равно суждено ему умереть, так пусть лучше умрет он один, а не со всем взводом.

– Тем более матери-старушки у меня нет, – заключил он, – я сирота, так что и плакать обо мне будет некому.

Говоря так, Андрей Иванович лукавил. Отца своего он и в самом деле не знал, а вот мать у него была. Правда, мать свою, Анну Казимировну Мазур, чью фамилию он носил, старший лейтенант не видел почти с самого рождения. Мать по происхождению была полячкой, родом из-под Кракова, хотя много лет жила в Санкт-Петербурге. В декабре восемнадцатого ей пришла телеграмма о том, что отец ее, живший в Польше, тяжело заболел и, вероятно, в ближайшее время покинет сей бренный мир. Анна Казимировна оставила годовалого сына на попечение двоюродной сестры, а сама отправилась в Польшу.

Однако вернуться назад уже не смогла: началась русско-польская война, а когда война закончилась, Анну Казимировну разбил инсульт. К счастью, мать осталась жива, но приехать обратно в Россию уже не могла – ни сил не было, ни здоровья. Вот так и вышло, что взрастила и воспитала Мазура двоюродная тетка, Луиза Владиславовна. Таким образом, случись чего, будет все-таки кому оплакать бедовую головушку старшего лейтенанта Андрея Ивановича Мазура.

Однако умирать старший лейтенант все же не собирался, ему было зачем жить. Кроме тетки Луизы, ждала его в Ленинграде на Выборгской стороне девушка Маша, Мария Антонова…

Тут комвзвода от посторонних мыслей отвлек солидный баритон старшины Протопопова.

– Ну а когда пойдете в таком разе? – спрашивал тот. – То есть за языком, я имею в виду.

Старший лейтенант поглядел на часы. Обед у фрицев уже закончился, сейчас ложатся спать, значит, минут через сорок самое будет время к ним в гости и нагрянуть…