Читать книгу Черный кабриолет, или кабриолет без дверцы. Из четверологии романа «Франсуа и Мальвази» - Анри Коломон - Страница 4

Часть I. Начало
Глава II. Каменный мешок

Оглавление

Открыв тяжелые веки слегка зудящих глаз и еще окончательно не придя в себя после наркотического сна, захотел снова забыться сном, чтобы не чувствовать того тяжелого внутреннего состояния, когда здоровым сном уже вряд ли можно заснуть.


Побаливала голова, давило в виски, болезненная слабость давлела над телом. Доза опия была слишком сильной, чтобы после нее можно было сразу отойти, или хотя бы прийти в себя. Глаза невозможно держать закрытыми, но и открытыми они слипались. Вместе с тем нельзя было не заметить, что пробуждение молодого организма брало верх над слабостью и полуобморочным состоянием.


Подумалось, что нужно бы встать, или по крайней мере немного пошевелиться, дабы окончательно скинуть с себя немощное состояние, но прошло несколько минут, прежде чем он приподнялся, облокотившись на руку.


Головокружение, звон и пятна в глазах снова захватили его в свои невыносимые тиски, сковывающие движения.


Придя немного в себя и перестав пошатываться, почувствовал, что ногами находится на толстой, но не мягкой материи в каком-то кругу, ограниченном кирпичными стенами. Поднял глаза выше и увидел через решетку лунный свет.


Вместе с тем чувствовалось, что наверху покрапывает дождик и на него падают водяные брызги, разбивающиеся о прутья решетки.


Вскоре луна скрылась, стало темнее, дождь зарядил еще сильнее, донося единый шелестящий гул, многократно преобразуемый акустикой пористых стен. Стало еще более свежо и холодней, наверное, оттого, что вернулись чувства.


С большим усилием и головокружением поднялся на ноги и пошел, пнув под ногами не замеченный кувшин.


Благодаря сильной выпуклости боков сосуда, вода из него вылилась не вся. Подхватив его с мокрого пола, Франсуа поднес горлышко к губам. Холодная вода приятно освежила, придала силы и ясность ума, хотя все еще давило на виски.


«Где же он?» – вертелся у него один вопрос, вспоминая, чем закончилась прошлая ночь. По неопределенному чувству, какое сопутствует каждому пробудившемуся, знать хоть примерно, сколько длился сон, Франсуа был уверен в том, что спал он долго. Тогда ночь была не дождливой, что лишний раз подтверждало тот факт, что привезли его сюда не этой ночью.


Значит, он проспал сутки?! Если не двое, но последнее предположение было им исключено.


Зачем его держат в этой дыре? Но ответ на этот вопрос и предшествующие, и последующие другие вопросы могло разрешить только время. Решив более не задавать себе вопросов, Франсуа получше всмотрелся в то, где он находился: каменный мешок, да и только.


Если проникнуть через решетку наверх, чего никак не мог сделать узник со своего глубокого дна; и дождаться когда луна снова войдет в роль ночного светила, только тогда можно будет окинуть взором, насколько это возможно, широкое и ровное пространство очень большого двора, окруженное сплошными высокими стенами, кое-где с хозяйственными постройками, которые сходились, а точнее терялись в темноте, в той стороне куда вела дорожка.


Если присмотреться повнимательней, то в темноте той стороны можно отличить еще более темную заднюю сторону двухэтажного дома, которую отгораживали эти хозяйственные постройки, образуя внутренний дворик, с которого по боковому проходу можно было попасть на внешний дворик.


Сей дворик огражденный, как и неширокий проход продолжением внешних стен, находился перед лицевой стороной дома, окнами глядящего на улицу, которую и таковой-то нельзя было назвать, потому что она очень расширялась, а дома, составлявшие ее, были беспорядочно разбросаны, и единственное, что их связывало – это обширные беспорядочные ограды.


Сия местность лишь чем-то смахивающая на улицу, была что ни есть самой окраиной предместья Бельвилль, так что если с окон дома за высокими глухими стенами, смотреть влево, то впереди уже более не замечалось никаких городских построек, разве что, глянув в подзорную трубу можно было заметить сельские.


Однако же вернемся к фасаду замеченного ранее дома, а вернее, к переднему дворику, или еще вернее к воротам в него, к которым с внешней стороны в данный момент незаметно подошли две фигуры и бесшумно прошли через калитку, открытую собственным ключом.


Представший перед ними дом, при свете луны казался пустым и заброшенным, но это нисколько не остановило тех людей от намерений войти.


Внутри здания недостатка в неярком ровном свете свечей не наблюдалось, так же как не было недостатка и в темных шторах, наглухо задрапировавших все окна.


Вошедшие стряхнули со своих плащей влагу от дождя и не снимая своей грязной обуви прошли наверх. Входя в ярко освещенную комнату, низкий коренастый человек характерного китайского происхождения снял с головы шляпу, оголив еще небольшую лысину.


Сидевший перед ними вразвалочку на глубоком кресле мужчина в черном костюме с жесткими острыми чертами лица, перевел взгляд с китайца и его традиционной восточной учтивости на небритого здоровяка Дармаглота, никогда учтивостью не страдавшего.


Перед ними сидел Картуш, хотя сказать просто Картуш, и не сказать сам Картуш, было бы большой несправедливостью по отношению к той легендарной личности, какую он собой являл; уже в свои теперешние двадцать пять лет, прочно усевшийся на шаткий трон главы преступного мира воров и грабителей Парижа.


При чем он был непросто незаурядным матерым преступником, умеющим удержать у себя в подчинении, но он и умел наводить знакомства с власть придержащими мира сего, обретать в них друзей и верных помощников, все более тесно связываясь с высшими кругами общества. Вот быть может почему казнен был Картуш в год смерти Людовика ХIV, после смерти которого в эшелонах власти произошли большие перестановки.


Неизвестно как выбравшись наверх по неиерархической лестнице преступного мира, Картуш умело управлял своими подданными, теми невидимыми механизмами, которые он умело запускал в ход, вследствие чего раскинул по всему подвластному ему городу свои сети, в которые с каждым годом налавливалось все больше и больше доходов.


Несомненно Картуш был человеком с выдающимися организаторскими способностями. Родись он столетием позже, кто знает как бы проявился его гений и каких бы высот он достиг, но это время воспитало его бессовестным малым, подлецом до корней волос, обладателем в совершенстве всех низких человеческих пороков, имевший на своем счету и много практики, начиная от разврата и кончая убийствами. Не собираясь перечислять далее все презренные недостатки и пороки (а их у него было сильно много, если не сказать все), скажем лишь, что вместе с отрицательными, как и во всякой другой человеческой душе, у него имелись и положительные черты, как например в особенности романтические, отчего после казни на Гревской площади его кличка, превратившаяся в легендарное имя никогда не забывалась во Франции.


Изредка, с большим для себя риском, человек со дна, бывал на различных балах, особенно предпочитая маскарады, когда можно себя совершенно скрыть. И для этого требовалась не только роскошная карета со слугой и щегольский костюм, но и изысканность манер… Поэтому, если мысленно начать составлять символический образ: невинность доверяется коварству, то для сей умозрительной картины лучше всего подошел бы олицетворявший собой коварство Картуш, стоящий на приступке экипажа своей новой знакомой и ведущий с ней интимные доверительные беседы.


В своей повседневной деловой жизни манеры Картуша порой и кишели и вульгарным и отталкивающим, но при общении с представителями низов это только шло на пользу, а на людей, к таковым не относящимся, поразительно действовала его живая натура, подкрепленная интересной оборотистостью речи и резким голосом, во многом действующим на психику простого человеческого материала, с которым ему постоянно приходилось работать.


– О, Шеф! – поприветствовал Дармаглот, так как и этот возглас можно было считать крайней степенью вежливости этого простого и неприметного грубого человека. Китаец второй раз удовольствовал сидящего в кресле Картуша легким кивком головы. Говоря со страшным трудом и не менее страшным акцентом на певучий манер, он все же говорил вполне сносно, хотя предпочитал там где можно вообще не говорить, обретая восточную философскую мудрость, заключающуюся в молчании.. – Почему бросили экипаж?? – Шеф, мы кровью искупим, – проговорил Дармаглот с простой интонацией, заранее заготовленную фразу, как если бы сказал: «Просто было много фараонов…»


Чтобы не допустить того, чтобы Картуш вспылил, вошедшие состроили на своих лицах лицемерные выражения страха. Провал был действительно не шуточным.


– … И вы искупите! Вы искупите!


– В той партии был чудный опий?


– Шеф, мы еле сами ноги унесли, – взмолился китаец, молитвенно сложив руки, – Мы не виноваты…


– А кто виноват, я говорил вам менять маршруты и больше у того фонаря не заворачивать?… И сколько я должен купцу за груз, да и за транспорт?


– О, шеф, – вступился Дармаглот, – Лучше о деньгах забудь, не трави душу ни себе, ни людям.


– А ты, что скажешь? – обратился Картуш к китайцу.


– Я думаю, замнем это дело.


– Замну и взыщу, и не забуду как вы меня ни слова не говоря бросили…


– Ты сам не маленький, как тебя за ручку выводить?


– Ха! Просыпаюсь, головой чуть не проломил стенку, ничего не понимаю, никого нет. Хватаю мешочки, сваливаю. Ну, какого? Предводитель вам на что? Как дурак с мешочками бегал, – возмущался уже серьезно Картуш.


– И от кого вы бежали? При чем самым наипозорнейшим образом! Парень так помог хорошо.


– …Глянь! – указал Саидке на диван, который Картушу помог раздвинуть Дармаглот.


Переглянувшись они перевели взгляд с груза в полной целостности и сохранности лежащего перед ними, уставились на своего шефа.


– ??


– Я думаю что это любезный подарок предводителя (в данном случае имелся ввиду министр полиции), так что лазутчика следует убрать, и этим следует заняться тебе Саидка, поупражняйся на нем немного смертным боем.


– Где он есть? – спросил Саидка посуровевшим тоном.


– В яме, я назначу время потом. Сейчас есть дела поважнее. Есть на примете хороший особнячок, – делился своими планами вслух Картуш. – Четыре тысячи просят, в хорошем месте. Прейскурант будет. Карконта за него кругляк обещала.


– Прейскурант – это клиенты?


– Это проценты… « Какой у меня сброд разноликий».


– … Э, стоп друзья! Диван в зубы и вперед, можно с песней.


Провинившиеся схватили ухабистый диван, и насаживаясь, понесли его вниз, как выразился Картуш «меблировать» храм любви.


Вытащив диван во двор двое несущих попятились к конюшням, что находились поблизости. Опускать не разрешалось и посему им пришлось ждать, когда Картуш преспокойно выведет на середину двора рыдван и откроет вместе с дверцей часть самоотдвигающейся стенки в корпусе.


«Упаковавшись», рыдван тронулся в совсем другую сторону, чем ожидалось. Они проехали узкий проход между боковой стеной дома и сараями, прижатыми к внешней стене, и далее углубились в обширное газонное пространство, к тому месту, где стены сходились к неприметным на первый взгляд воротцам, за которыми тянулся узкий проход, выполненный двумя параллельными друг другу стенами той же блочной конструкции, и дорогой, зажатой этими стенами до самых следующих ворот.


За всеми этими сооружениями, как дряблой паутиной окутавшими всю эту забытую местность, далее шел старинный запущенный сад, через который пробраться на дорогу было весьма трудно, но достигнув цели поехали в большой Париж, успев попасть туда еще до закрытия застав.


По пути им предстояло еще заехать к домику художника, где взять рулон бумаги, а также заехать по пути еще в одно место – освободиться от дивана, далее безостановочно направившись в кафе де Пари.


А в это время: во дворце министерства полиции, в своем рабочем кабинете граф д`Аржансон принимал у себя лейтенанта полиции Зэрука, того самого, который принял Франсуа и Рено – за бандитов Картуша, и даже за него самого.


И застаем мы их в то самое время, когда они оба что-то пишут. Лейтенант Зэрук давал подробнейшие письменные показания обо всем что произошло в ту злосчастную ночь, описывал приметы людей, собирал в памяти все, что могло считаться важным и полезным. Министр же полиции тоже писал, но уже свои выводы, в папке по делу Картуша и его банды.


Когда Зэрук кончил писать и подал свои показания, граф д`Аржансон, не читая вложил исписанный листок в папку, которую сразу же захлопнул. Необходимости ознакомиться с показаниями не было, так как слышал уже исповедь опростоволосившегося лейтенанта.


– И все же как вы так могли ударить лицом, как говориться: в грязь, в обоих смыслах, месье Зэрук?


Лейтенант покраснел ушами и счел нужным улыбнуться над издевкой.


– Не хотите на этот вопрос отвечать, вот вам другой: вы знаете, что такое опий?


– Слышал что-то краем уха… извините. На востоке это, но не знаю…


– Уже и здесь на западе.


– Значит я такой гадостью был усыплен?


– А знаете ли вы из чего делается эта гадость?


– Боюсь ошибиться, ваше сиятельство.


– Из мака, и скорее всего вы были усыплены именно французским маком, я так подозреваю. Так что я ставлю перед вами задачу разыскать плантации мака, раз уж вы заучаствованы в этих делах и сведущи.


– Что могу и не могу, сделаю, ваше сиятельство.


– Мне кажется вам понятно, что разглашать то, что вы ищете не следует. Несколько взмахов косы и лавочка свернута. Сначала следует обыскать окраины Ла-Шапель, Ла-Виллет и Бельвилль, а также сельскую местность близ них. И еще, вы должны иметь ввиду, что все-таки опий может поступать извне, от восточных купцов… хотя не это ваша работа, этим займутся отдельно… Вот я выписал вам санкции… Дальше, двое ваших подчиненных так и останутся при вас. В главной конюшне полицейского управления вы получите экипаж. Начинайте прямо с завтрашнего утра. Многие малые сады осматривайте через ограды, и предупреждаю вас, следует искать не красное марево, а чаще всего зеленые или сохлые головки на тонких стеблях, и еще, нужно всегда смотреть на самую землю, от маков всегда остается стерня. Вообще-то, как вы знаете, маки сеят небольшими участками, но только не думайте, что опийные маки это тоже самое, что на булках и в присказке: «Сто лет Бог мака не родил, никто с голоду не помирал», Опийный мак имеет свои отличия. С гербарием ознакомитесь потом, а пока садитесь-ка, ознакомтесь с делом Картуша, иначе, если вы не ознакомитесь с «практикой» этого типа вы никогда не сможете даже встать у него на пути.


Рыдван в коем находились Саидка, Дармаглот и Картуш остановили неподалеку от кафе де Пари, нельзя сказать, что в темном месте, так как то была улица Елисейские поля, полностью залитая светом, и в частности светом знаменитого вышеупомянутого кафе, в котором собирался цвет золотой молодежи и вообще высшего дворянства.


Саидка и Дармаглот были уже приодеты; а их шеф остался сидеть и наблюдал за ними из смотрового оконца.


Свет, музыка, разговоры, танцы, сцена – вот что собой представляло преуспевающее в то время кафе.


Войдя первым, Дармаглот возвестил:


– Индийский факир Ибн-Саид.


Все взоры поворотились и обратились на вошедшего в восточном одеянии Саидку. Подходя ближе к сцене, а значит к публике, Дармаглот стал разворачивать рулон бумаги.


– Может ли быть такое? – спросил он.


– Убирайся отсюда, шарлатан несчастный, – крикнул кто-то из зала, – Пусть сегодня царит кан-кан!


Конечно, на хорошеньких девушек пляшущих с подниманием ног, а значит и с возможным задиранием юбок, смотреть было куда веселее, но разрядка нужна и веселью, тем более что циркачи предложили такой номер, от которого захватило дух, и затихла музыка, которая предоставила тишине быть аккопаннементом представлению.


Дармаглот продолжал:


– Можем даже дать посидеть на животе. Только просьба ногами не раскачивать, я ужасно этого не переношу!!!


– Такое не может быть, – проговорило несколько голосов.


– Такое будет… но, господа, – не за просто так. Раз уж кафе это Пари, то и давайте заключим пари. Пять тысяч с каждой стороны. От нашей мы ставим это бриллиантовое кольцо с перстнем… о-о, с камнем.


– Идет! Идет! – закричали восторженные голоса, желавшие в этом скучном разнообразном мире хоть один раз увидеть чудо, вовсе не думая о кольце с поддельным бриллиантом.


Дармаглот уже направлялся им навстречу с колпаком-цилиндром твердого картона, быть может, раннего прообраза христоматийного головного убора буржуазии.


Из гущи зала вылетел тугой кошелек и точно влепился в отверстие цилиндра, чуть не выбив его из руки держащего. Впрочем, Дармаглот был готов к приему и даже немного подставил; иначе старому подвыпившему барону Монморанси не заоплодировали бы со всех сторон за такую меткость в такие годы, а главное за молодецкие замашки.


В подражание ему в Дармаглота полетели еще два кошелька, но только первый был с трудом, но пойман цилиндром, как сачком, другой же пришлось поднимать с пола, поднимая этим всеобщий смех.


Более никто не кидал, и Дармаглот, как прозрачная тень пошел по столам самым настоящим образом побираться, всем своим видом, а также и протянутой рукой с цилиндром, вымогая деньги, в которых ему никто не мог отказать, дабы не впасть в неловкое положение. Впрочем, большое исключение составляли дамы, в обыкновении которых никогда не входило платить на ветер и не платить когда рядом могут заплатить мужчины. Глядя на дамское платье, невозможно подумать, что у ее обладательницы могут быть деньги.


Поэтому, подумай Дармаглот о том, что можно протянуть свой цилиндр даме, он бы сам очень удивился этой своей мысли, как чему-то не совместимому. Он даже и не замечал присутствия самих дам, замечая лишь наряды.


Переходя от столика к столику Дармаглот на глазах наполнял цилиндр благородным металлом, и казалось, чем больше собиралось золота, тем с большим удовольствием накидывали еще.


Перейдя к следующему столику, Дармаглот неожиданно обнаружил перед собой герцога Орлеанского, сидевшего в окружении барона Монморанси и графа д`Олона, от которых он попятился в нижайшем поклоне и тем более нижайшем для него самого, оттого что низко нагинался он без всякой на то привычки. На общество его судьба забросила впервые в жизни.


Саидка стоял как каменный на сцене и с беспристрастностью восточного мага взирал на все происходящее, заложив руку за руку. Номер его программы назывался человек-лавка, о чем свидетельствовала надпись на развернутом рулоне бумаги.


В кафе оказалось много богатых и щедрых посетителей, поэтому Дармаглот вернулся с чуть ли не полным цилиндром собранного.


Цилиндр был если и не убран, то поставлен от глаз как можно дальше, дабы не дразнил.


– А теперь, сиятельные господа, смотрите! Человек-лавка!


Принесенные ранее два стула были раставлены друг от друга на расстояние роста Дармаглота.


В течение следующего времени зрители воочию убедились, что такое возможно: Дармаглот загипнотизированный Саидкой, опираясь на спинки стульев лишь ступнями и краешком головы, тем не менее находился в горизонтальном положении, даже когда на него посадили мальчика пажа.


Номер состоялся, но чудо – нет.


Стоявшие у стекол кафе кучера и прочие слуги, после просмотра программы в большинстве своем отошли подальше, не отошел лишь Рено, внимательно приглядывавшийся к человеку, свершившему таинство, а в особенности к тому, кто только что встал на пол.


Мальчишка-паж в своей роскошной ливрее был также воодружен и оставлен в висячем положении. Он восторгов вызвал больше может быть потому что от него не ожидалось обмана, и еще потому что закостенев, мальчишка побелел и был похож на покойника. Саидка после требования посадить на него кого-нибудь и после требования «не надо», выхватил одну из танцовщиц и несмотря на ее визг подвел к месту действия.


– Не хочу на костяного! – артистично закричала она снова, когда Дармаглот, залепив ватными тампонами уши мальчику-лавке, отошел в сторону.


Из-за столика раздался более неуместный и даже пошляцкий выкрик возбудившегося франта, своим привставанием перекосившего многих.


– Женить их!


Еще более повторный дурной крик танцовщицы.


– Не хочу за костяного!…


…Вызвал бурю хохота даже на улице, и в частности у Рено.


Когда же танцовщицу все-таки усадили, то недолго просидев она свалилась с бедным мальчиком на пол.


– Верим! – не унимался нализавшийся франт, несший заплетающимся языком все что приходило на ум. – Такая и на бревне бы не усидела…


Пока все слушали говорящего, Саидка и Дармаглот вместе с цилиндром незаметно исчезли с поля зрения. Рено, отпрянул от стекол, направился в одному ему ведомую сторону.


У рыдвана шарлатанов поджидал Картуш.


– Шеф, прошу вас, – взмолился Дармаглот, – вам только пять.


– А тебе нечего волноваться. Успокойся, – говорил Картуш, забирая цилиндр «буржуа». Сколько получишь столько и получишь. Отваливай. К тетке Карконте!


Подсчет «навара» велся здесь же в рыдване при свете фонаря и во время качки.


– Я представляю зверскую рожу Дармаглота, это же надо столько собрать, ну бессовестный ты вымогатель.


Картуш стал досчитывать золотое содержимое кошеля.


– А это герцог Орлеанский выложил? В Версале узнают какой он мот, так Монтемон к себе близко не подпустит…


– … Значит как договорились, пять тысяч мне, остальное вам.


В ответ недовольное молчание.. – Не страдайте, так уж и быть по пятьсот получите.


Громоздкий экипаж, ведомый Дармаглотом, в прошлом уличным гаменом, а потому досконально разбиравшемуся в пути, уверенно ехал по темным улицам.


Доехав по улице до дома называемого «Паламбула» Картуш слез, отправив Саидку и Дармаглота на место, откуда они приехали.


Улица, на которой он остался совсем один, была в традициях таких улиц полностью затемнена, так как почти не имела постоянных жителей, но будучи заставленной все больше отличными домами и домиками, отнюдь не была заброшенной. К публичным домам, которые располагались в одной стороне этой улицы, никогда не забывалась дорога.


В одном конце тихая (в котором и находилась Паламбула), в другом конце улица была более чем многолюдна от стоящих в выжидании размалеванных красоток, проходя возле которых Картуш вряд ли мог не обратить на них внимание. Шел самый гнусный торг и выбор.


В одном из темных углов на заднем плане стоял господин, торговал еще молоденькими дочерьми. Интересней было даже глянуть на самого господина, чем на девушек в неброских легких платьицах. Все отвратительное привлекает: мелкое живое лицо с прямыми грязно-желтыми волосами, зачесанными назад, представляло собой лицо обыкновенного мерзавца, гадкого на словах и отвратительного в делах.


Стоящие на бульваре девицы, выразительно глядели на Картуша, вызывающе старались преградить ему дорогу, но уличным девкам, он предпочитал знакомых жриц из храма, именуемого «Паламбула», куда сейчас и направлялся.


Наконец пробравшись, вошел в двери при помощи собственного ключа; поднялся по лестнице к настоятельнице публичных домов, уже упоминавшейся Карконте – мощной грузной старухе, от вида которой веяло силой и напором.


Та ужинала и никак не ожидала вторичного, столь позднего визита. Свою неподготовленность решила исправить тем большим гостеприимством, подогреваемым еще и тем, что очень много задолжала.


Усаженный Картуш, почти тут же получил приборы, а затем и присоединился к ужину.


– Как поживаешь? – услышала настоятельница вопрос, не предвещающий ничего хорошего.


– Да, что уж там… расхворалась.


– Я не об этом, доходы какие?


– Какие доходы, одни убытки.


– Ты, надеюсь, не забыла, сколько мне должна? Тысячу восемьсот только по набежавшим процентам за этот месяц и плюс за девчонку сто.


– У меня нет таких денег… А девчонку твою так и некуда пристроить, живет и объедает только. Свободных номеров нет для нее. Вот покупай скорее дом…


– Ты еще протянешь немного, и тебе этот дом мне продать придеться. Ты думай, дура, какие проценты набегают. А я шутить не буду, быстро всего лишишься… Небось припрятала тысчонку-другую на черный день.


…Так, повытряхивай свои кубышки…


– Кого там, какие кубышки? Неужто я не понимаю… Что было, все тебе в долг ушло. Все выбрал. Лучше бы я и не брала твои дома, слишком от них я мало получаю. Только этим домом и держусь. Сейчас ни су.


– Ну, да! Такая тишина и у нее вдруг навара нет. Смотри же, я предупреждаю тебя по Гомеру: «Грядет возмездие, настанет час расплаты».


– Ох, не пугай, милый! Пуганая я. Вон девки какой мне скандал устроили. Взбунтоваться дуры решили всем скопом. Так живо всех разогнала.


– Ты сыкономить на них решила? Смотри как бы больше не потеряла. Не оберешься неприятностей от их цеха. Разбегутся, потом не соберешь.


– Ох, заткнулся бы ты. Без тебя тошно.


После установившегося на минуту затишья в прениях, Картуш спросил:


– Что ты мне скажешь на счет дома?


– Что я могу сказать, как было четыре двести, так и осталось.


– Прошлый раз ты мне меньшую сумму называла. Ну, так что: даешь три тысячи в год?


– Восемьдесят процентов? Даже и не думай. Устала я уже от этих домов. С него хлопот не оберешься. Хватит меня как липку обдирать!


Сжав в злости губы, Картуш оглушающим ударом заехал Карконте по уху.


– Хватит препираться, сиплая карга! Как говорю, так и будет! Будешь дергаться – сейчас же по векселям платить заставлю.


– Не стану я платить, и судом не вытянешь.


– У меня свой есть суд, быстрый! Прирежу! – проговорил Картуш со скрежетом зубов, поднося к ее горлу неизвестно откуда взявшийся нож. Своевременная угроза успокоила старуху и она решила далее не препираться.


– Дура, ты на этом доме чистоганом получать будешь. Я даю тебе возможность из долгов вылезти. Сколько пар мучается, что встретиться негде! Запомни, отсталая: начинается эра рогоносцев. Да, тебе только так отваливать будут. В таком тихом месте такой домик, как картиночка.


– Ладно, будет тебе на мозги капать. Заливать ты умеешь. …Только шестьсот.


Картуш уставился на нее, долго думая к чему может относиться эта цифра? Когда же ему дошло, что – к четверти года, хотел было набавить, но затем решил, что и остальная часть дохода пойдет к нему в карман…


– Хотя, даже нет… Смотрителю3 платить.


– Его я приструню, тем более ты дом арендуешь! Мне из-за твоей скаредности за базу следующий пай вносить нечем! Ты, я вижу, в конец меня извести хочешь?! Я чувствую, ты с такими взглядами на жизнь донос фараонам на меня накатаешь! Стерва подколодная… Так!!?


– Ты не ори! Не ори. С гонором нашелся. Видали таких, брось глотку драть. Давай обсудим по хорошему, выпей, – наливала Карконта вина в стакан, глядя на молодчика. Лицо Картуша приняло совсем другие черты: нос и подбородок обвисли и стали, как картошка. Изменять выражение лица до неузнаваемости, так же является необходимым мастерством для преступника.


– Ты смотри мне, – продолжал горячиться Картуш, – Если что, я и тебя с собой потяну!


– Не бойся. Я своя. Что ты выдумал? Ты мне как сын родной теперь стал. Разве ты забыл, сколько ночей у нас с приятностью провел?


Картуш чокнулся с ней стаканом…


К ним вошла заспанная Николь.


– Я побежал, а утром зайди, я поговорю с тобой на счет одного открывшегося дела. Сразу говорю двадцать процентов мои.


Дармаглот, очень уставший за этот день, решил сократить дорогу до базы тем, что выбрал путь не в объезд, а с улицы, да и погнал к тому же быстрее, иначе без встряски так бы и заснул на ходу с возжами в руках.


Подъехав к воротам, ссадил Саидку, чтобы тот открыл их ему для дальнейшего проезда, что тот и сделал, далее устремившись к дверям дома.


Рыдван же, ведомый Дармаглотом, проехав перед фасадом, свернул налево в проход и еще левее к конюшне, ворота которой так и оставались открытыми.


Рыдван медленно стал въезжать во внутрь. С его высокой крыши из углубления для вещей встал во весь рост темный силуэт человека и по ходу осторожно залез на крышу сарая.

3

[1] Смотритель публичных заведений или иначе говоря домов терпимости (должность)

Черный кабриолет, или кабриолет без дверцы. Из четверологии романа «Франсуа и Мальвази»

Подняться наверх