Читать книгу Истории, рассказанные негромко… - Антология, Питер Хёг - Страница 11

В животе кита он, тот остров,

(А совсем не на краю света)

Где пророки режутся в теннис,

А любимые живут вечно,

Где сияние воды млечно

Под ивовой слюдяной гривой,

И глядит в окно, недоверчив,

Сглатывая горечь догадки,

Вольный пленник спящего тела —

На шаманство рук и вой лок левкоя.

Океан почти что спокоен.

– Спи, Ниневия, меня отпускают.

Не святым мне быть – а счастливым

(Ведь она почти что узнала)

Не глаголом жечь – поцелуем

(А она летит к дверям, спотыкаясь)

Выстрел, шина, или щелкнет щеколда —

Призракам не страшно – щекотно.

Спи, Ниневия, у Бога на блюде,

Я – чужой тебе, а ей – подотчетный.

Улыбнулся кит, да каак – плюнет…

С днем рождения, долгая истина, путь запоздалый,

Цезаринка пространства, вплетенная морем в косу.

И библейская сакура в бликах вечерней Вальхаллы

Растворяется в небе салютом огня на весу.

С днем рождения, синих веков рыжеватые волны

В акведуках ушедших жасминовый ветер осел

На вчерашних полночных кострах раскаляется полдень

И невидимых букв над пустыней спускается сеть.

С днем рождения, поздней любви смертоносное Солнце,

В двуязычье вселенной всем клином вколоченный клин

Ты продлило мой сон – только дрогнули веки спросонок,

Но когда поднимусь, разлетятся с волос корабли.

Такая частота расстрелов

Не делает привычней казнь,

Я стала умирать быстрее

И появляюсь как на кастинг

На две строки с глагольной рифмой

От тел моих теснее в яме.

Пли! – я была отчасти вами

Чеканкой пули бровью шрифта

Стеной полуулыбки плотью

Той, что не плачет и не платит,

А ваш конвой ный пусть проглотит,

Что я попалась в том же платье.

Мешок с моими тонкими костями,

На память в Лету брошенная медь…

И снова в моде лен – просторною холстиной

Я натяну до подбородка смерть.

Она давно насквозь меня проходит

И пальцы холодит.

Так беззащитен зверь, дичает потихоньку,

Вгрызаясь глубже в дверь на любящей груди.

И стонет человек, высвобождаясь,

Впервые в жизни для любви к своим.

И мертвая влетает как живая

К тебе на свет и дым.

И когда последнюю желтую бабочку размажет январь спросонок,

И стены монастыря сплюнут немую ложь,

Я окажусь на земле раздавленным скорпионом,

Сглатывая с кровью свое «не трожь».

Не потому, что поздно или от века мечен,

Родственных душ там, или голодных тел

Не перечесть под насыпью – мало ли, больше, меньше,

Что кочегару знать, куда паровоз летел.

Пусть господа подрядчики дружно взрывают рельсы,

Гиперактивный мальчик множит чердачный бред,

Мир без тебя огромен, ярко неинтересен,

Сын открывает веки. Матери нет как нет.

Опять бессонницу ты цедишь,

Мой грозный и счастливый маг,

Град Китеж, кипеш, или фетиш —

Да по́лно, скалит угли тьма.

Наина и Фаина рядом

Спят в заколдованном кругу,

И нежно светит под лампадой

Воло́с подсеребренных жгут.

Мост узок, да и место гибло,

Но ты взлетаешь, не дыша,

Когда над вязкой тьмой Египта

Маячит раскаленный шар.

Опять бессонницу ты цедишь,

И зря пустили на постой.

Быть может век еще до цели,

Но полшага́ как за чертой.

Беспонтовый портовый фарт

Убивает зачаток тела,

Был фасад – оказался фронт,

Битва принята. Не задело.

Было ль тело – уже не факт,

И не слишком-то поседела —

Или зеркало снова врет.

Только ноет рубец мечты

Там где грезилась завязь пло́ да,

Как в нору истекаю в тыл

До весны уходя под воду.

И волочет венок поток,

Да русалочья рябь колотит,

И пластмассовый мыс лото

Надо мною врастает в льды.

…и пока

ковыряю стену карандашом,

чей-то нежный лоб прорубает дверь —

и графит рассыпался по траве —

близоруко слезами плывут врата.

вот, на ярус дальше, в тупик вошел

и стоит и молится под стеной,

и стена растворяется. сквозь портал

уползают состав за составом вверх

и течет река из закрытых век.

бим

бом

дом поэта опять сгорел,

ибо нефиг курить в постели

и пить в постели

и тосковать в постели,

встань, поэт,

где-то к концу недели

будет куда идти

это не тот расстрел

бим

бом

а знаешь, в том первом сгоревшем доме

стихи были в общем лучше,

да и горели ярче

тем рукописным томиком

был интернет замучен

этим, увы, загажен

бим

бом

если часто горит дом,

надо что-то менять

в проводке,

в водке,

в последних по итогам сводки

несгораемых рукописях —

но не один же ты

в общем горишь —

просто ты очевиден на грани басни

надо срочно дать руку тому кто тонет —

и все погаснет

и пепелище зальют ручьи,

заболтают птицы

непониманье спасительным выдохом зубы стиснет

и не закуришь больше в постели и не допьешься до стона,

дом устоит, и дым

закатан в квадрат бетона.

невыносимая река меня выносит на задворки драмы

пустая рама с надписью «обед»

подтеки времени и рано

угаснет свет

чьи руки делят хлеб – Офелия, не ты ли

но все жуют на голубом глазу

и снятый с кожей реквизит – хвосты рептилий

блестит в тазу

дежурный тишины на берег сцены вылез

следы геройства убраны и мы

несем свою ответственность на вырост

и мир навстречу сыт, надут, размыт.

Слушайте наш потолок со струйкой песка сквозь щель

близок к груди как вдох

на перекос щедр

наперевес добр

Там наверху в яром до пьяни воздухе точит зубило смерд

катит колеса черт

тихо садится смерть

солнышком за плечо

Мячик молитвы стеной отбитый вновь забивает рот

схлопывается земля

как говорушки рост

гниение ковыля

Ищущих голоса только открыта дверь нас уже больше нет

травы сквозь свежий пласт

полно мы просто свет

растворенный в вас.