Читать книгу Певчий ангел - Антология - Страница 36

Орфей, куда ты меня ведешь?

Мне страшно, и не видно ни зги…

Я чувствую Геи глухую дрожь

Каждым пальцем босой ноги;

Мне чудится блеск не огня, а – дня,

И шелест крыльев стрекоз – не сов…

Орфей, зачем ты позвал меня?

Зачем пошла я на этот зов?

Я здесь забыла звучанье слов,

Значенье звуков, цветов цвета…

Теченьем Стикса меня снесло:

Я ещё – не там, но уже – не та.

Ты мне уже не вернёшь – меня!

Я слышу в плеске летейских струй:

Тень рук не сможет тебя обнять,

Тень губ не возвратит поцелуй.

Не склеить с веткой опавший лист,

Не нужен свет для потухших глаз…

Ну что же медлишь ты? Оглянись —

Чтоб тебя увидеть в последний раз!

О, как вы насмехались надо мной,

страшась и ненавидя втихомолку!

Ну что, троянцы, много ль было толку

в слепой гордыне вам? Агамемно́н

влачит теперь, в лохмотьях и рубцах,

её остатки жалкие в Микены…

И смерть моя, и гибель Поликсены —

последние штрихи того резца,

который завершает мрачный труд —

гробницу славы и величья Трои.

Не строить – рушить призваны герои,

не сеять – пожинать за трупом труп.

Там, где героев боги создают,

взяв деву – силой, а жену – обманом,

там смертным сыновей рожать не надо —

они обречены полечь в бою.

Стать в гекатомбе жертвенным тельцом —

вот участь их, рождённых в век героев…

А впрочем, сам герой – не что иное,

как бык-вожак, отобранный жрецом,

чтоб, розы на челе неся и лавр,

на смерть вести восторженное стадо.

А какова за подвиги награда —

расскажут вам Тесей или Геракл…

Какой, однако, славный саркофаг —

когда-то неприступной Трои стены!

Цена пожухлых прелестей Елены

не слишком ли, герои, высока?

О, мне она известна лучше всех,

поскольку эту цену назначали

не вы. Да и не боги. Изначально

её мерилом был тот самый смех,

который – за спиной или в лицо —

как тень, сопровождал меня повсюду…

Я прорицала? Что ж, скрывать не буду —

я проклинала вас, толпа глупцов!

Надменные, закрывшие глаза,

чтобы не видеть, уши – чтоб не слышать,

ведо́мые тем, что пупка пониже…

Вам ве́дом лишь охотничий азарт,

вам крови вкус и страха запах мил?

Надеюсь, вам их досыта хватило…

Что мне Эреб, когда Тартара силы

я заклинала в безднах вечной тьмы!

Я не имела больше ничего,

лишь слово! Но его никто не слушал…

Мне, значит, не дано читать в грядущем?

Ну что ж, я создала́ для вас его!

…Всё кончено. Пора и мне к теням —

дневного света не выносят совы…

Но помните – в начале было слово,

и это слово было у меня!

Ну вот и нисан, и первый пасхальный Седер,

А нас за столом тринадцать (ох, не к добру!)

Лица невеселы. Вяло течёт беседа.

Мне нужно собраться. Я знаю, что завтра умру.

Чему суждено свершиться, должно свершиться…

(О, только б сдержаться! Не измениться в лице!)

Эта история белыми нитками шита,

И я не уверен, что будет достигнута цель.

Искупленье – липкое слово. Словно по смете,

Принимается жертва в уплату суммы грехов.

Но разве можно за жизнь рассчитаться смертью,

Как меняла за сребреник пригоршней медяков?

Неужто, Отче, с людьми нельзя по-другому?

(Из этой же чаши, помнится, пил Сократ…)

Ни один из вас не пойдёт со мной на Голгофу,

Ни один не узнает, когда я вернусь назад.

Храм разрушен давно, и новый будет едва ли,

Зато расплодилось торгующих, будто тлей…

В Гефсиманском саду сегодня опять стреляли…

Не пойду я туда, пожалуй… Иуда, налей!

Скомканная чужая постель.

Скомканное чужое лицо.

Лучше б ты не смотрел на неё теперь

Из-под век, налитых ночным свинцом…

Скомканные пустые чулки.

Скомканные пустые слова.

На безымянном её правой руки

Тонкий след кольца заметен едва.

Ну, что ж, ты выиграл, Дон Жуан!

Ты счастлив? Этого ты хотел?

Командор не придёт. Он мёртв. А ты пьян,

И здесь не театр, а дрянной отель.

Тебе не уйти со сцены, хоть плачь!

Твой приговор пострашней галер:

Сам себе режиссёр (а точней – палач),

Прикованный к амплуа «жюн премьер»…

Она тебя старше годков на пять,

(Утренний свет жесток – се ла ви!)

И она не умеет ни ткать, ни ждать,

И не то чтоб очень ловка в любви.

Не научилась ни шить, ни жить,

Не получилось детей рожать…

Почему так тупы, чёрт возьми, ножи?!

Командор не придёт. Он мёртв. А жаль…

Скомканная чужая постель…

Скомканные пустые слова…

Так устала я, Господи, от потерь,

Что осталось только идти ва-банк!

Я хной подкрашу седую прядь,

Кармином губы я подведу…

Я уже потеряла страх потерять,

Но боюсь найти на свою беду.

На свою, на его ли беду

Напою нас двоих допьяна́…

За одну эту ночь мне гореть в аду —

Так пускай уж тысяча и одна!

Но тот, кто рядом со мной лежит,

Не может ни давать, ни дарить:

Он глотает, давясь, и любовь, и жизнь,

Будто наперегонки, на пари.

Он не умеет пить, как гурман —

Не торопясь, смакуя глотки…

Победитель!.. Мне жаль тебя, Дон Жуан —

Остатки не сладки. Они горьки.

Они сухи, как мои глаза,

И ядовитей змеиных жал…

Пей же! Это вино ты сам заказал!

Командор не придёт. Он мёртв. А жаль…

Скомканная пустая постель.

Скомканные чужие слова…

При жизни я двери сорвал бы с пете́ль,

Но смерть всегда – пораженье в правах.

Мёртвые сраму не имут… Честь? —

Пустое, так же, как месть и страсть…

А впрочем, одно преимущество есть:

Мертвеца нельзя убить ещё раз.

Не знаю, зачем я пришёл сюда…

(Скука – проклятие мертвецов!)

Не для поединка и не для суда,

А просто – увидеть её лицо…

Что ж, mea culpa – моя вина!

Я не успел (или не сумел…)

Ей объяснить, что любовь – не война,

Где после сражения – груда тел.

А Дон Хуан – не учитель ей,

Он сам невежествен, как монах…

Я готов пережить хоть сотню смертей,

Чтобы ей помочь, но – увы и ах!

Она простит эту ночь ему,

Но не себе… Куда ей бежать?

Дверь за́перта. Окно раскрыто во тьму.

Командор пришёл, но он мёртв. А жаль…

Послушай, Крысолов, зачем ты снова в Гамельн?

Тут крысы не живут с тех самых дней лихих,

И тут тебя не ждут, но и не бросят камень

В тебя за все твои и не твои грехи.

Изношен твой кафтан и стоптаны ботинки,

И дудочка твоя срывается на хрип;

В глазах твоих судьбы нетающие льдинки,

В кармане – медный грош, в котомке – сухари…

Что ты пришёл узнать (а может быть, поведать?) —

Покаяться ли в чём, оспорить ли вину?

Тут все уже давно отплакали по детям,

Попутно не забыв пересчитать казну.

…А дети шли с тобой, смеясь и подпевая,

И ветер раздувал огонь сиявших глаз,

И с туч живой водой стекала дождевая,

И мир рождался вновь, как будто в первый раз…

Но латаный кафтан не заменяет латы,

И дудка – не копьё, хоть мельниц и полно…

А дети нынче тут с рожденья глуховаты

И песенки твоей не слышат всё равно.