Читать книгу Вход и выход. Антология мистики - Антология - Страница 8

Несколько минут мой друг молчал, устремив взгляд в самую сердцевину алого пламени камина, а потом сказал:

– Только в семнадцать лет я вновь увидел зеленую дверь. Она внезапно возникла передо мной в третий раз, когда я ехал на Паддингтонский вокзал, направляясь в Оксфорд сдавать вступительный экзамен. Это было мимолетное воплощение мечты. Я курил, склонившись над низкой дверцей моего двухколесного экипажа, считая себя, без сомнения, безупречным джентльменом. Как вдруг – стена и дверь, и сразу ожили незабываемые воспоминания о том, что так мне дорого и все еще достижимо.

Мы прогрохотали мимо. Я был слишком удивлен, чтобы остановить кэб, и только когда мы отъехали уже довольно далеко и завернули за угол, у меня появилось странное двойственное чувство внутренней борьбы с самим собой. Доставая из кармана часы, я постучал, чтобы привлечь внимание кучера. «Да, сэр?» – тут же откликнулся он. «Э-э… любезный… впрочем, ничего, – крикнул я. – Это ошибка, моя ошибка! Я тороплюсь! Поезжайте!» И мы продолжили путь…

Я получил стипендию. Вечером того же дня, когда мне сообщили об этом, я сидел в родительском доме у камина в своем маленьком кабинете наверху, и похвала отца, столь редкая похвала, и его разумные советы звучали у меня в ушах, а я курил мою любимую трубку, внушительного размера трубку, которой баловался в юности, и размышлял о двери в длинной белой стене. «Если бы я велел извозчику остановиться, – думал я, – то не поступил бы в Оксфорд, не получил бы стипендию и перечеркнул бы все надежды на блестящую карьеру». Я стал по-другому смотреть на жизнь. И в тот момент, пытаясь разобраться в путаных мыслях, я ни секунды не сомневался, что карьера стоит жертв.

Те дорогие моему сердцу друзья и тот невероятно светлый совершенный мир, в котором я когда-то побывал, казались мне чарующими и прекрасными, но странно далекими, ибо теперь передо мной открывалась другая дверь – дверь моей карьеры.

Уоллес снова устремил взгляд на огонь, пылающий в камине, и в мерцании ярких алых всполохов лицо его на какой-то трепещущий миг приобрело выражение непреклонной решимости, тут же исчезнувшей, как только он повернулся ко мне.

– Итак, – со вздохом произнес Уоллес, – я полностью посвятил себя карьере. Я много и упорно работал. Но постоянно грезил о зачарованном саде и даже четыре раза видел дверь, ведущую туда, хотя и мельком. Да, четыре раза. Какое-то время реальный мир был для меня таким ярким, интересным и значительным, столько в нем таилось возможностей, что наполовину стершееся в памяти очарование сада по сравнению с ним казалось иллюзорным и расплывчатым. Кому захочется ласкать каких-то пантер вместо званого обеда с хорошенькими женщинами и выдающимися мужчинами?

Окончив Оксфорд, я, исполненный надежд, вернулся в Лондон; меня ожидало радужное перспективное будущее, для приближения которого я уже успел кое-что сделать. Кое-что… Однако случались и разочарования…

Дважды я влюблялся; не буду подробно останавливаться на этом, скажу лишь, что в один из тех памятных дней, направляясь к некой особе – которая, как мне было известно, сомневалась, осмелюсь ли я к ней прийти, – я наугад срезал путь близ Эрлс-Корт и кратчайшей дорогой неожиданно вышел к знакомой белой стене с зеленой дверью. «Странно! – удивился я. – Ведь мне всегда казалось, что мой зачарованный сад где-то рядом с Кэмпден-Хилл. Почему-то найти это тайное место, это воплощение моих грез, так же трудно, как сосчитать камни Стоунхенджа». И я прошел мимо, поскольку тогда настойчиво стремился к совсем другой цели. Дверь не манила меня в тот день.

Правда, на секунду мне захотелось проверить, открыта ли она – и нужно-то было сделать не более трех шагов в сторону, – впрочем, в глубине души я не сомневался, что она распахнется передо мной, но это могло задержать меня, а мне нельзя было опаздывать на свидание, которое, как я считал, затрагивало мою честь. Впоследствии я пожалел, что так торопился, ведь можно было хотя бы заглянуть за дверь и помахать рукой пантерам, однако к тому времени жизненный опыт уже научил меня не гоняться за тем, что недостижимо. Да… и все-таки это оставило во мне горький осадок…

Потом последовали годы упорного труда, когда мысли о двери отошли на второй план. И лишь недавно она снова напомнила о себе, да так зримо, что мной овладело чувство, будто весь мой мир заволокло какой-то тонкой тусклой пеленой. И я думал о ней с тоской и печалью, полагая, что больше никогда уже не увижу ее. Возможно, я был слегка переутомлен, а может, у меня наступил кризис среднего возраста. Не знаю. Но яркие краски бытия, всегда наполнявшие меня энергией, неожиданно померкли, и это теперь, когда назревают важные политические события и нужно особенно интенсивно работать. Странно, не правда ли? Я начинаю уставать от жизни, и все ее дары при ближайшем рассмотрении кажутся мне ничтожными. С некоторых пор я вновь испытываю мучительное желание вернуться в зачарованный сад. Да… моему взору еще три раза было ниспослано вожделенное видение.

– Сада?

– Нет, двери. И я не вошел.

Уоллес наклонился ко мне через стол, и, когда он опять заговорил, в его голосе звучала неизбывная печаль.

– Трижды у меня был шанс – трижды! Я поклялся, что, если когда-нибудь заветная дверь окажется предо мной, непременно войду в нее, убежав от всей этой суеты и накала страстей, от блестящей мишуры тщеславия и утомительной тщеты. Войду и уже не вернусь. Останусь там навсегда. Я поклялся, и мог это сделать, но… так и не вошел.

Три раза в течение одного года мне была дарована такая возможность, и все-таки я не вошел в зеленую дверь. Три раза за минувший год.

Первый раз это случилось в тот вечер, когда произошел резкий раскол при обсуждении Закона о выкупе арендных земель, правительству тогда удалось спастись благодаря перевесу всего в три голоса. Помнишь? Никто из нас – как, полагаю, и большинство со стороны оппозиции – не ожидал, что будет рассматриваться этот вопрос. И мнения раскололись, подобно яичной скорлупе.

В тот вечер мы с Хочкиссом обедали у его кузена в Брентфорде, оба были без дам, и, когда нас вызвали по телефону, мы, воспользовавшись машиной хозяина, сразу помчались в парламент, едва успев к голосованию. По пути мы проехали мимо двери в стене – призрачной в лунном сиянии и в то же время абсолютно реальной, с яркими желтыми бликами в свете фар нашей машины. Несомненно, это была она – «моя» дверь! «Бог мой!» – воскликнул я. «Что?» – спросил Хочкисс. «Ничего!» – ответил я. Момент был упущен.

«Я принес огромную жертву», – сказал я руководителю нашей партии, когда прибыл. «Все мы чем-то пожертвовали!» – бросил он на бегу и поспешил дальше.

Не думаю, что я мог тогда поступить иначе.

Второй шанс мне представился, когда я спешил к умирающему отцу, чтобы попрощаться с моим суровым стариком. И опять же – требования жизни в тот момент были для меня превыше всего.

Но в третий раз обстоятельства не препятствовали мне. Случилось это неделю назад. Я испытываю глубокое раскаяние, вспоминая о произошедшем. Я был с Гаркером и Ральфсом – теперь уже не секрет, что у меня состоялся разговор с Гаркером. Мы обедали у Фробишера, и беседа наша приняла личный характер. Мое участие в новом, реорганизованном, кабинете было еще на стадии обсуждения. Да, да. Теперь уже все решено. Об этом пока не следует говорить, но и скрывать от тебя нет причин… Да, спасибо, спасибо! Однако позволь досказать.

Тем вечером интересующий меня вопрос буквально витал в воздухе. Мое положение было крайне щекотливым. Я очень хотел расспросить Гаркера, узнать от него что-то более определенное, но мешало присутствие Ральфса. Мне стоило огромных усилий поддерживать легкий, непринужденный разговор, не касаясь впрямую волнующей меня темы. И, тем не менее, пришлось. Дальнейшее поведение Ральфса подтвердило, что я был прав, проявив осторожность… За Кенсингтон-Хай-стрит Ральфс собирался покинуть нас, вот тогда-то я и огорошу Гаркера внезапной прямотой. Иной раз жизнь вынуждает нас прибегать к такого рода уловкам… И именно в этот момент я краем глаза уловил белую стену с зеленой дверью…

Разговаривая, мы прошли мимо стены. Я прошел мимо. Как сейчас вижу на белой стене темную тень четко очерченного профиля Гаркера, его складной цилиндр над выступающим носом, мягкие складки его кашне, а следом – моя тень и тень Ральфса.

Я прошел в каких-нибудь двадцати дюймах от двери. «Что, если, попрощавшись с ними, взять и войти в эту дверь?» – спросил я себя, не в силах отделаться от возбуждения в предвкушении разговора с Гаркером. В ворохе одолевавших меня проблем, мне так и не удалось найти ответ на этот вопрос. «Они решат, что я сошел с ума», – пронеслась в голове отрезвляющая мысль. «Предположим, я сейчас исчезну… – продолжал я размышлять. – Загадочное исчезновение видного политика!» И выбор был сделан. В критический момент чашу весов перевесили мелкие светские условности, которые во множестве своем тонкой паутиной опутали мое сознание.

Уоллес посмотрел на меня с грустной улыбкой и сказал:

– Я по-прежнему здесь. Здесь, – повторил он. – Я упустил свое счастье. Три раза в этом году мне была дарована возможность войти в заветную дверь, ведущую в мир гармонии, покоя, согласия, блаженства, невообразимой красоты и такой бесконечной любви, какую ни один человек на земле не способен даже представить. И я отверг это, Редмонд, и уже никогда не смогу попасть туда…

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Да, знаю. Теперь мне остается лишь честно выполнять свой долг, решая проблемы, которые так сильно удерживали меня в судьбоносные моменты моего жизненного пути. Ты говоришь, я добился успеха – этой вульгарной, докучливой мишуры, неизменно вызывающей у всех зависть. Ну, добился.

Уоллес сжал в кулаке грецкий орех и протянул мне свою большую ладонь с раздавленными кусочками скорлупы и ядер.

– Вот он, мой успех! Я должен тебе кое-что сказать, Редмонд. Потеряв возможность вернуться в зачарованный сад, я словно утратил частичку самого себя. Уже два месяца, вернее, почти десять недель, я практически не работаю – так, минимум необходимого по самым неотложным делам. В моей душе нет покоя – лишь неуемное сожаление. По ночам, когда меньше риска с кем-нибудь встретиться, я выхожу из дома. И брожу по улицам. Да… Интересно, что подумали бы люди, узнав об этом? Член совета министров, глава самого ответственного департамента, бродит, горюя, в одиночестве, чуть ли не во весь голос сокрушаясь о какой-то двери и каком-то саде!