Читать книгу Тропинка в дивный сад - Антология, Питер Хёг - Страница 14

Этюд

полночный

изобильно

светел

тревожным

откровеньем муки

лика:

ах,

или

богом дан?

ах, или

ливень

еще не смолк,

танцуя на ветру?

Горит Октябрь любви воспоминаньем…

листочки, словно флаги на ветвях,

разбросаны с уходом второпях, —

любовью ль это? или любованьем?

Каким-то свежим вновь очарованьем

дохнул закат в березовых лучах —

так значит, праздник Солнца не зачах!

неистощимо леса дарованье…

Примолкли птицы, только крик сорок

пророчит теплым дням недолгий срок,

вещает снегопада приближенье;

растет запас моих цветных свечей,

готовится иное наважденье

в тумане дней и шорохе ночей.

В тумане дней и шорохе ночей

приходит к нам нежданная тревога

и словно пес, садится у порога,

скулит и воет – слезы из очей.

Я призову к тебе моих врачей,

пускай подлечат старенького дога,

а если будешь плакать слишком долго —

я приглашу знакомых палачей.

Мой верный пес, печаль моя земная,

не надо выть, твои невзгоды знаю,

взгляни: какая полная луна!

ни звука… Спит медведь, уснул ручей;

лишь тишина – пронзительно слышна

и чистый Голос, явственно Ничей.

И чистый Голос, явственно ничей,

Поет невыразимые красоты,

берет недостижимые высоты —

нет, не Алябьев! Нет, не Соловей!

Не надо мне спасительных огней,

оставьте в ульях восковые соты —

не в первый раз, не в пятый и не в сотый

проглянет тьма из-за святых дверей.

Душа моя не в храме обрела,

а в суете – два праведных крыла;

но этот г о л о с… Тайный и греховный…

непостижимый, чистый и верховный,

поющий об угаданном желанье,

манит меня последним упованьем.

Манит меня последним упованьем

нелепая и дерзкая мечта:

твой путь пересечет моя верста

и с ног собьет негаданным свиданьем.

Я знаю – время правит расстояньем,

а временем разлука иль рассвет;

давно утрачен мной иммунитет

в стремленье духа слиться с мирозданьем;

Давно истлевших ликов ликованьем,

бессонных лет тревожным начинаньем

мне грезилось виденье наяву:

скулит метель… с тоскливым подвывньем…

и ждет, когда отчаясь – позову

я именем Тебя или названьем.

Туман плывет,

ревниво

огибая

еще горючий

куст

рябины пленной…

ах, в городе

твоем

навеки

осень,

оранжевые

кудри

новой стыни

о гиблых снах…

Я именем тебя или названьем

не потревожу, память бередя —

пускай другие на слезах дождя

о встречах забавляются гаданьем.

Меня ж почтило лето назиданьем

искать свои приметы загодя —

в стихах и письмах строки находя,

звучащие далеким предсказаньем.

Но в чем последний искус, в чем испуг?

на символе каком сомкнется круг?

мелькают предо мной в потоке дней

машины, шины… Горные вершины…

а может, просто – веточку крушины

запечатлею в памяти моей.

Запечатлею в памяти моей,

как будто в амбразуре сновиденья —

пальбу войны в зеленом отдаленье

и взмыленные крупы лошадей.

А сердца стук больней-больней-больней,

предчувствую последнее сраженье,

и вот он, взрыв!.. Немое пробужденье,

и лица озаренные друзей.

В который раз – смертельное рожденье!

но вслед за тем я слышу мертвых пенье:

о сколько их погибло в миг борьбы!

когда тебя на копьях пронесут,

не предрешит, мой Стих, твоей судьбы

ни суд друзей моих, ни высший суд.

Ни высший суд, грядущий от веков,

ни суд мирской, творящий преткновенья,

не усмирят неясного волненья

под парусом вдали от берегов.

Земля пылает в Зареве Снегов,

занявшихся от ветра дуновенья —

Стихия дня! Приливом вдохновенья!

рисует Риск! – расплавленных оков…

Рискованны пути в моря наитий,

и между окровеньем и отплытьем

алеет кровь в уключине ладьи;

Но не страшусь! Упиться притязаньем, —

и пусть его усердие судьи

заведомо не освятит признаньем.

Заведомо не освятит признаньем

мои права, неясные, как сон,

моих сомнений разноцветный сонм —

твой резкий взгляд, отточенный вниманьем.

Но гаммой вздохов, в унисон ворчанью —

два тона, полутон и снова тон —

до времени смирить свой вещий стон

соната и сонет верны призванью.

Что может быть естественней в роду,

чем пребывать со временем в ладу?

пока мои скворцы не прилетели —

я буду грезить прошлому вослед;

ты скажешь: непростительно без цели —

но что мне в том, простишь ты или нет.

О гиблых снах, о

сумрачной

теснине прошедших вдоль

еще не отворенных

кровавых кладовых

лепнины старой;

еще?

навесы вечных

истин

ЛАГ’а,

пылающая

лестница Зари;

еще? – ах, в городе твоем —

не я ли?

Но что мне в том, простишь ты или нет

осенним дням туманное горенье,

и музыки тревожное паренье,

и памяти неистовый балет?

Вот в вихре улиц мчит кабриолет —

наперерез ветрам и треволненьям

и осенен невидимым знаменьем

игрок, чей козырь – пиковый валет!

О, пиковая масть! О, вороная

четверка! Осень – без конца и края!

червонным золотом обрызган пируэт

дождя на площади, и под туманной сенью

кружится в торжестве освобожденья

Огонь Летящий Через Бездны Лет!

Огонь, летящий через бездны лет

на эти опустевшие поляны,

окутанные маревом туманным,

тебе – мое родство и мой привет!

Не мной столь вдохновенно был воспет

ваш нежный лик, сомнительный и странный,

ваш томный стан, пришелец чужестранный —

иных времен романтик и поэт!

Но облик тот хранит хмельная Осень

в златых кудрях берез, с очами в просинь

и в тонких, гибких линиях ветвей;

как вдруг, не помышляя о преграде,

луч Солнца вспыхнул! – прямо у корней,

сжигающий и листья, и тетради.

Сжигающий и листья, и тетради —

повремени сводить концы на нет,

перелистни страницы дальних лет,

мелькающих, как лица на параде.

Еще и запах вихрем не украден,

еще звучит под Солнцем Неба цвет,

еще струится первозданный свет

поэзии в неконченной балладе.

О живопись и звукопись времен,

истекших кровью боевых знамен

ловлю твои звучанья и значенья;

Бушует ветер на пустом юру,

и охраняя Памяти свеченья,

я разложу костер мой на ветру.

Не я ли твой предел…

еще?

речений

венчально

неотъемлемой

отчизны,

истекшей страхом

на излете мысли;

ах,

лунным светом

естества

глагола

касаясь сущности;

еще?

Я разложу костер мой на ветру

и тихо поведу с Огнем беседу,

и мысленно, по огненному следу,

восстановлю недетскую Игру:

Гори-гори, Огонь, мой ясный друг!

язык твой вещий уподоблю бреду —

высокому, как Сполох, как… ПОБЕДА! —

на миг все прояснившая вокруг.

Погиб поэт! – и жалуется лето

на то, что смерть поэта столь нелепа,

и дым, как саван, стелется окрест;

но смерти вопреки, но жизни ради

среди берез – не вдов и не невест —

сегодня Осень в свадебном наряде.

Сегодня Осень в свадебном наряде,

на ней багрец и золото горит,

яснее утра Зарево ланит,

и глубина бездонная во взгляде.

Но не к лицу ручьящейся наяде

убор столь пышный и степенный вид —

звенит волшебный голос и струит

лучей прозрачных огненные пряди.

О Лореляй! О призрак на пути

пловца! Пока не поздно – отпусти,

останови зловещее мгновенье!..

последние усилья соберу

и – обогну тот камень преткновенья;

а завтра, может статься, я умру.

А завтра, может статься, я умру.

не то чтоб мнилось смерти приближенье,

но где-то же настигнет на миру

последнее души преображенье.

Одолевая времени круженье,

мы все гостили на хмельном пиру

созвездий, – но ни кисти, ни перу

не превозмочь земное притяженье.

Пусть так! Но живы ветры на земле,

и не уснут костры в сырой золе,

но вечно будут жечь своим сияньем;

И Музыки Стихия не умрет,

покуда над землей – из года в год —

горит Октябрь любви воспоминаньем.