Читать книгу Большевики. 1917 - Антон Антонов-Овсеенко - Страница 6

Что общего между событиями вокруг Порт-Артура на Квантунском полуострове 27 января 1904 г. и в Пёрл-Харборе на гавайском острове Оаху 7 декабря 1941 г.? И в чём их отличие? И в том и в другом случае Япония совершила «вероломное», как принято говорить, нападение на корабли противника. В 1904 г. японский флот внезапно ночью напал на русскую Тихоокеанскую эскадру Балтийского флота, стоявшую на рейде Порт-Артура. В 1941 г. японцы так же внезапно разгромили с воздуха базу Тихоокеанского флота США. Но в первом случае война окончилась поражением противника Японии – России, во втором Япония, наоборот, проиграла войну. То есть главное, чем отличаются друг от друга два этих события, – это своими последствиями для геополитической обстановки. Всё остальное до боли похоже.

Тревожные, пугающие сообщения поступали из расположения русских войск в течение той странной войны с Японией начала века. Так, «Русские ведомости» сообщали в номере от 10 января 1905 г.: «Чансямутун. 8 час. 10 мин. утра. По-прежнему тёплая погода. Со времени движения отряда генерала Мищенка столкновений не было, зато артиллерийская стрельба становится сильнее. На левом фланге четыре солдата, отделившиеся от партии, собиравшей скот у китайцев, были схвачены китайцами и сожжены на костре». В другом сообщении говорилось, что в Хуаншане 7 января «происходила ружейная перестрелка с партией японских разведчиков в сторожевом охранении. Кроме того, наши охотники, выдвинувшиеся вперёд, также имели перестрелку с японцами. В этот день артиллерийским огнём японцы обстреливали Новгородскую и Путиловскую сопки, деревни Хауда, Неделин и редут, месторасположения пехотного полка».

В это же самое время в самой России назревали события ещё более угрожающего характера, хотя поначалу никто не взялся бы утверждать, что трагедия в столице 9 января 1905 г. – расстрел направлявшихся с петицией к царю демонстрантов – станет преддверием затяжной кровавой революции. Выходившее в Москве издание либерального толка (впоследствии кадетской ориентации) «Русские ведомости» опубликовало на 3-й странице на сей счёт лаконичное сообщение без заголовка: «Из Петербурга получены известия, что 9 января в разных частях столицы происходило массовое движение рабочих, вызвавшее вмешательство войск. Говорят о большом количестве убитых и раненых».

Несмотря на значительную территориальную отдалённость, события этой продолжавшейся на востоке бесславной войны и фактически начавшейся в Петербурге революции были накрепко связаны между собой: происходившее от непомерной тяжести военных расходов ухудшение экономики провоцировало углубление социального неравенства и вызывало в итоге возмущение пролетариев в городе и крестьян на селе. И уже по окончании войны для России её поражение возымело особенно масштабные и далеко идущие последствия. Во-первых, страна попала в экономическую и политическую зависимость от своих европейских союзников, Англии и Франции прежде всего. Огромные займы, потребовавшиеся для компенсации потерь, и ориентация на более мощные державы во внешней политике привели к необходимости выполнять непосильные обязательства уже в Первой мировой войне: в итоге и в 1905 г., и в 1917-м разваленная войнами экономика напрямую провоцировала массовые волнения внутри страны. Символично, что именно орудие крейсера «Аврора», чудом уцелевшего в разгромном Цусимском сражении в мае 1905-го, использовалось затем для сигнала к штурму Зимнего дворца в октябре 1917-го.

А тогда, в июне 1905 г., всего через месяц после поражения русской эскадры в Цусимском сражении, произошёл бунт на броненосце «Князь Потёмкин-Таврический», вызвавший особую радость будущего вождя мирового пролетариата, который в предисловии к книге «Две тактики социал-демократии в демократической революции»[12] прямо напишет, что «эти события заставили даже тех социал-демократов, которые создали теорию восстания-процесса и отрицали программу временного революционного правительства, перейти или начать переходить фактически на сторону своих оппонентов».

По крайней мере три немаловажных события следует отметить в этой насыщенной революционным пафосом тираде Ленина. Во-первых, хотя у Ленина об этом ничего не сказано, началом революционных событий 1905–1907 гг. стало не восстание на «Потёмкине» в Одессе, а «кровавое воскресенье» 9 января 1905 г., когда войскам был отдан приказ к расстрелу демонстрации в Петербурге: демонстранты были безоружны, с православными хоругвями они двигались по городу с целью передать царю петицию с просьбой об улучшении своего бедственного положения. Именно в тот день упование на «доброго» царя было уничтожено его недальновидными царедворцами, – вместо хоругвей пролетарии взялись за оружие, и революция началась.

Во-вторых, стачкам и демонстрациям городских пролетариев, волнениям на кораблях в самом деле сопутствовала масса крестьянских выступлений.

В-третьих, «крестьянская буржуазия», которой Ленин изначально тщился противопоставить «крестьянский пролетариат», совершенно очевидно происходила самым естественным образом от этого самого «крестьянского пролетариата», а иначе откуда бы ей ещё взяться? Однако этот очевидно ошибочный ленинский тезис – о разделении на классы единородного по сути крестьянства – с «успехом» использовали его прямые последователи, когда отправляли в ссылку (хорошо, если не на расстрел) деревенских «кулаков», эксплуатировавших на своих полях деревенских же пролетариев. «Кулакам», однако, их «богатство» доставалось не по наследству, как дворянам их поместья, а в результате упорного труда на земле, и только затем уже появлялась возможность найма дополнительной рабочей силы, необходимой для развития. На «кулаках» держалось снабжение города, но ленинским последователям, принимавшим его тезисы, относившиеся к началу века, за догму, – так же, как он сам до того воспринимал буквально тезисы Маркса, – это становилось очевидным только тогда, когда в результате голода погибали миллионы по всей стране…

Но вернёмся к событиям Первой русской революции. Впечатляет уже один только их географический размах – от Польши до Армении и от Финляндии до Белой Руси: по всей огромной империи перекатывался гром стачек и забастовок, вооружённых восстаний, погромов и политических убийств. Только в октябре 1905 г. по стране бастовали 2 млн. человек. Именно тогда напуганный размахом волнений Николай II поручает премьеру Сергею Витте, который летом того же года возглавлял русскую делегацию на подписании Портсмутского мирного договора с Японией, подготовить Манифест, вошедший в историю как Манифест 17 октября. За этим документом последовал указ «О временных Правилах о повременных изданиях» от 24 ноября 1905 г.: его текст, как и текст Манифеста, демонстрировал вящие опасения самодержавия в том, что его текущее противостояние с народом может приобрести ещё более ожесточённые формы (для повременных изданий отменялись постановления об административных взысканиях, правила о залогах, ответственность за преступления в печати определялась отныне в судебном порядке и т. п.). Хотя куда уж больше – если в ряде районов шли настоящие бои рабочих с правительственными войсками. Тем не менее при рассмотрении событий 1905–1907 гг. необходимо всегда помнить, что первым боевые действия против собственного народа начало именно царское правительство – сначала при расстреле мирной демонстрации 9 января, а затем в середине октября 1905 г., когда петербуржский губернатор генерал Д. Ф. Трепов велел расклеить по городу листовки, недвусмысленно сообщавшие об указании полиции «не жалеть патронов».

Но было очевидно и положительное в пусть и явственно беспорядочных действиях правительства. Во-первых, в 1906 г. под руководством нового премьера П. А. Столыпина, занимавшего до того пост министра внутренних дел, начались реформы на селе: крестьянам передавались наделы земли, выделялись кредиты, правительство скупало земли помещиков для последующей их перепродажи крестьянам на льготных условиях. Во-вторых, в стране произошёл настоящий всплеск политической активности: именно с принятием Манифеста 17 октября, декларировавшего «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собрания и союзов», возникли первые советы рабочих депутатов. Появились партии – конституционных демократов, октябристов, социалистов-революционеров. То есть, строго говоря, началась политическая жизнь, появилось легальное гражданское общество, часть которого, однако, постоянно колебалась на границе «света» и «тени», поскольку такие его представители, как большевики и радикальные эсеры, изначально избрали для себя путь исключительно подпольной работы.

Отдельного рассмотрения в связи с этим заслуживает и вопрос о нарастании, особенно в течение первого этапа революции, политической активности еврейского населения, точнее – о тяжёлых последствиях этой активности. Деятельность также вновь созданных в ту пору Бунда (еврейской рабочей организации) и Социалистической еврейской рабочей партии оказалась столь заметной, что спровоцировала в качестве ответной политической меры возникновение право-монархического Союза русского народа, а в качестве уголовной – массовые погромы. Только в октябре 1905 г. были убиты 4 тыс. евреев, раненых было ещё больше. Но и в этом случае, как в случае с тем, кто и как спровоцировал пролитие крови в революции 1905–1907 гг. в целом, нужно усматривать причину. Настоящей же причиной погромов была отнюдь не вдруг начавшая проявляться гражданская активность еврейского населения, а политика правительства, ранее насильно, в течение длительного времени ограничивавшего в правах представителей этой нации. С 1791 г. по всей империи действовал указ Екатерины II, которым для евреев была определена черта осёдлости: проживание за границами этой территории было разрешено только купцам (и только 1-й гильдии), служивым и ремесленникам. Основной массе евреев запрещалось проживать в городах и в сельской местности, а разрешалось – только в так называемых «местечках» городского типа. Активность еврейского населения (впрочем, не вооружённую, в отличие от «патриотически» настроенных погромщиков) провоцировали и такие циничные положения из правоустанавливающих документов царизма, как нормы о печати, по которым назначенным на должность ответственного редактора повременного (периодического) издания, например, мог быть только русский по национальности от 25 лет. Даром, что ещё в Уставе о цензуре и печати от 1890 г. не допускались к печати публикации, возбуждавшие «неприязнь и ненависть одного сословия к другому», или заключались «оскорбительные насмешки над целыми сословиями».

Тем не менее расчёт царского правительства, возглавляемого в 1905–1906 гг. Сергеем Витте, а затем Петром Столыпиным, состоял в том, что либерализация экономики на селе и политики в городах обеспечит спад волнений, в том числе на национальной почве. Но меры эти были восприняты в обществе как проявление слабости правительства, и одновременно – силы самого гражданского общества, слишком долго заключённого в рамках полицейского государства, каким была Российская империя в начале ХХ в. Тотчас появился лозунг «Добить правительство!», под воздействием которого и начались восстания в военных гарнизонах, в городах и сельской местности. И прав был Ленин, когда, в своей работе «Две тактики социал-демократии в демократической революции» ещё летом 1905 г. среди прочего утверждал, что «революция учит… с такой быстротой и такой основательностью, которые кажутся невероятными в мирные эпохи политического развития… Не подлежит никакому сомнению, что революция научит рабочие массы в России социал-демократизму». При этом под «социал-демократизмом» Ленин подразумевал, конечно же, менее всего теорию, но прежде всего – практику боевого противостояния с властью.

Очень скоро, осенью того же, 1905 г. стихийно начавшиеся волнения обрели организованную форму в виде Петербургского совета рабочих депутатов, в котором наибольшим влиянием пользовались две социал-демократические фракции – меньшевиков и большевиков, фактически вновь объединившихся на ниве противостояния царизму (как это часто случается, когда появляется общий враг). Ленин в своих трудах продолжал активно «сдабривать» политическую и организационную почву восстания, изо всех сил подталкивая развитие событий. Так, в опубликованной в «Новой жизни» 23 ноября 1905 г. статье «Умирающее самодержавие и новые органы власти» Ленин прямо сообщал о готовности приложить «все силы, чтобы демократический переворот осуществился быстрее, полнее и решительнее. Мы заключим и заключаем для этого временный боевой союз со всей революционной демократией для достижения нашей общей ближайшей политической цели. Мы входим для этого, сохраняя строго свою партийную особенность и самостоятельность, и в Советы рабочих депутатов, и в другие революционные союзы. Да здравствуют новые органы власти народа!».

Между прочим, именно тогда, в октябре 1905 г., в связи с работой Петербургского совета впервые широкую известность получили имена двух партийцев – Льва Троцкого и Александра Парвуса. Эту свою известность оба они впоследствии использовали по-разному: один (Троцкий) – для захвата власти в октябре 1917-го, другой (Парвус) – для получения материальной «помощи». Фактически же они в итоге, из-за обвинений в сотрудничестве с германским генеральным штабом, оказались по разные стороны политических баррикад. Но тогда, осенью 1905-го, оба активно сотрудничали в Петербургском совете, способствуя организации и проведению всероссийской стачки рабочих и попыток дестабилизации финансовой системы страны через изъятие вкладов из банков. Троцкий даже успел побывать в звании председателя совета (правда, совсем недолго после того, как был арестован его предыдущий руководитель Георгий Носарь-Хрусталёв). Активность эта, впрочем, не осталась незамеченной царским правительством, и уже в начале декабря 1905 г. его депутаты были арестованы, после чего в должности председателя, уже на нелегальном положении, успел побывать и Парвус.

Газеты тех лет, в отличие от наполненных субъективными оценками «исторических» трудов, по-прежнему предоставляют максимум информации о событиях, причём таким образом, что для пытливого читателя фактически не составит труда выяснить все обстоятельства «дела» с различных точек зрения. Будучи «первопрестольной», Москва не отставала от Петербурга по части разгула революционного движения: здесь в декабре 1905 г. началось настоящее вооружённое восстание. Позиция власти в фактически начавшейся гражданской войне была хотя и пространно, но достаточно точно изложена в двух заявлениях московского генерал-губернатора Ф. В. Дубасова, опубликованных в газете «Русские ведомости» 19 декабря, в которых среди прочего говорилось: «Представители различных крайних политических учений, подчинившие себе людей слабых и порочных, дерзко стали на пути мирного обновительного движения и, сомкнувшись в общем стремлении ниспровергнуть всякий порядок, выбрали центром своей преступной деятельности первопрестольную Москву… Наступательные действия этих партий выразились прежде всего в насильственно вызванных забастовках почты и телеграфов, а затем с 7 декабря и железных дорог… Мятежническое движение это приняло особенно дерзкий характер в ночь с 9 на 10 декабря, когда в доме Фидлера, в Лобковском переулке, открыто собрались на сходку вооружённые лица, причисляющие себя к так называемым боевым дружинам различных партий, и когда окружённые войсками, эти дружинники отказались сдаться и оказали полиции и войскам вооружённое сопротивление, открыв ружейный и револьверный огонь и бросив в войска несколько бомб, причём убит один офицер и ранено пять нижних чинов. / В последующие затем дни мятежники… почти непрерывно стреляли из засад по полиции и войскам… Наконец в последние два дня толпы мятежников, работая ночью… соорудили во многих улицах города баррикады». Разумеется, в такой ситуации новому генерал-губернатору Москвы, лишь недавно, в конце ноября 1905 г., назначенному специально с этой целью, ничего не оставалось, как предпринять самые жёсткие меры по подавлению мятежа – от объявления города на «положении чрезвычайной охраны» до предписания «употреблять оружие против всякой образовавшейся на улице кучки более трёх человек». При этом в своих заявлениях в прессе генерал-губернатор среди прочего обвинял восставших в «открытых нападениях на имущество мирных обывателей и на них самих», что соответствовало действительности: известно, что в любой войне, ведомой даже из самых благородных побуждений, всегда появляются желающие под шумок поживиться чужим имуществом. В данном случае аналогичный ход событий подтверждался в редакционном отчёте под заголовком «Революция в Москве» в том же номере «Русских ведомостей» от 19 декабря: «Местами, например, у ресторана “Волна”, в Каретном ряду, на Тверской, у магазина Кузьмина, происходили столкновения между забастовщиками и торгующими. На Большой Лубянке был разгромлен оружейный магазин Биткова… В “Олимпии” должно было происходить собрание торгово-промышленных служащих, но оно было сорвано рабочими, заявившими, что теперь не время для мирного обсуждения профессиональных нужд, а нужно готовиться к вооружённому восстанию». В остальном же, за исключением «издержек» вроде нападений на уличных торговцев и служащих, всё происходило в точности по Ленину: 7 декабря началась всеобщая политическая забастовка и появился (в № 1 «Известий Совета рабочих депутатов») манифест революционных организаций. Сообщая о забастовке, манифест призывал к вооружённому восстанию в целях свержения правительства и учреждения демократической республики.

Однако всё то, что происходило в Москве, Петербурге и по всей империи после 9 января 1905 г., возникало и происходило не вдруг: расстрел мирной демонстрации лишь спровоцировал взрыв давно назревшего общественного недовольства. Так, газета «Новое время» в опубликованном ещё 6 января 1905 г. обзоре печати приводит красноречивые высказывания на сей счёт «Русских ведомостей»: «По поводу беспорядков в Баку, вызванных невозможным положением рабочих на нефтяных промыслах, что было недавно подтверждено и генералом фон Валем, исследовавшим этот вопрос на месте, “Русские ведомости” говорят: При современном хозяйственном строе стачки неизбежны и являются в руках рабочих таким же средством самообороны, каким в руках предпринимателей массовый расчёт рабочих. Но те мрачные последствия, какими они сопровождаются, могут и должны быть предупреждены, а для этого остаётся один только путь – пересмотр нашего законодательства. Бакинская стачка ярко показала, к каким тревожным событиям ведёт отсутствие надлежащей организации рабочих. Необходима немедленная отмена законов, карающих чуть ли не за каждое действие рабочих в этом направлении. Необходима свобода стачек, союзов и собраний [“Русские ведомости” как в воду глядели, но царизм уж слишком опоздал с демократизацией общественной жизни, провозглашённой в Манифесте 17 октября того же, 1905 г. – А. А.-О.]. Пора отказаться от ложного представления, будто интересы капитала равнозначащи с интересами государственными и требуют подавления рабочих движений полицейскими и уголовными мерами», – а это у же непосредственно о том, что к началу ХХ в. в России, в отличие от Европы, отношения между трудом и капиталом находились ещё на самой начальной, зачаточной стадии своего формирования, и пролетариат, стало быть, ещё не был готов к тому, чтобы брать государственную власть в свои руки (как не был он к этому готов и двенадцать лет спустя, в 1917-м).

Возвращаясь к событиям 1905 г. в столицах, отметим, что разгоревшиеся в них до угрожающих размеров выступления были жестоко подавлены. Сила этих выступлений, однако, никуда не исчезла, трансформировавшись в новые кровавые мятежи по всей империи. При этом в ходе революции помимо процесса политической организации пролетариата, выразившейся в создании советов, естественным образом, также прямо по Ленину, возникали и действовавшие уже на постоянной основе организации боевые. В итоге в ходе революции российская социал-демократия, и не в последнюю очередь большевики, перешла к осуществлению политического террора – к организации систематических убийств царских чиновников, прежде всего представителей силовых структур. Только в течение 1905–1907 гг. были убиты около 9 тыс. человек (всего с 1905 по 1911 г. – 17 тыс.): убивали губернаторов, полицмейстеров, жандармов и исправников, приставов и надзирателей. В действующей армии и на флоте жертвами солдат и матросов становились высшие офицеры: в 1905 г. был убит бывший военный министр В. В. Сахаров, в 1906 г. – командующий Черноморским флотом Г. П. Чухнин, начальник штаба Кавказского военного округа Ф. Ф. Грязнов и т. д. Гнев революционеров и пролетариев распространялся также на гражданских лиц – владельцев и управляющих заводами, банками, торговыми предприятиями. Из видных деятелей самодержавия революционеры уничтожили также министра внутренних дел Д. С. Сипягина, губернатора кн. И. М. Оболенского, вел. кн. С. А. Романова, планировали убийство царя Николая II (было отложено до наступления «лучших времён» в 1918 г.) и премьера П. А. Столыпина (совершилось «удачно» в 1911 г.).

Кто были эти люди, стрелявшие в гражданских и военных, готовые убивать, а значит, и сами готовые к тому, чтобы быть убитыми? Боевую организацию эсеров сначала возглавлял сподвижник «бабушки русской революции» Екатерины Брешко-Брешковской Григорий Гершуни, с мая 1903 г. – некто Евно Азеф, оказавшийся полицейским агентом. «Техническая» группа РСДРП действовала под водительством известного большевика Леонида Красина. И в этом случае вновь в точности по Ленину – «одновременно и с разных концов» на практике реализовывался «план построения боевой общерусской организации», впервые озвученный им в статье «С чего начать?» в газете «Искра» ещё в 1901 г. Правда, единой боевой организации с самого начала, ввиду разногласий в среде левых течений, не получилось: таких организаций было несколько, и самыми заметными из них стали упомянутые боевое подразделение эсеров и «техническая» группа РСДРП. Дело дошло до того, что в ноябре 1906 г. в Таммерфорсе (Финляндия) состоялась так называемая Первая конференция военных и боевых организаций РСДРП[13]. Конференция эта, между прочим, недвусмысленно заявила, что ввиду того, «что военные и боевые организации… признаны РСДРП как соответствующие тактике революционной социал-демократии, – конференция военных и боевых организаций признаёт: / 1) что роль военных организаций в период вооружённой борьбы народа с правительством должна свестись к ослаблению армии, как орудия подавления в руках правительства, путём внесения дезорганизации в её ряды и укрепления в ней влияния социал-демократии; / 2) что роль боевых организаций – развитие в народных массах правильного понимания вооружённого восстания и подготовка как организационная, так и техническая народных масс к вооружённому восстанию».

Под знамёнами боевых организаций оказался и один из будущих «классических» большевиков, ставший «остриём» большевистского переворота в Петрограде в октябре 1917 г., Владимир Антонов-Овсеенко: в 2 часа 10 минут ночи 25 октября он лично арестовал членов Временного правительства в Зимнем дворце. Но это произойдёт только через двенадцать лет, а тогда, в 1905-м, 22-летний Володя Овсеенко, выпускник Владимирского пехотного училища в Санкт-Петербурге, сын георгиевского кавалера, героя Русско-турецкой войны капитана Александра Анисимовича Овсеенко, вступил в одну из боевых организаций РСДРП, – к работе в ней он как нельзя более подходил и по образованию, и по внутреннему настрою. Революцию 1905 г. он встретил в полку под Варшавой, куда был распределён после производства в офицеры: здесь он впервые принял участие в организации стачек и демонстраций, в издании нелегальной периодики, здесь же впервые применил оружие, выстрелив в фельдфебеля, пытавшегося его задержать в расположении военной части, где Владимир Овсеенко вёл пропаганду среди личного состава. Выстрелов и взрывов в его жизни будет потом ещё много…

Кстати, тогда, в 1905 г., Антонову-Овсеенко пришлось воспользоваться для переезда в Краков помощью польского социал-демократа Якова Ганецкого (Фюрстенберга), будущего фигуранта «дела» о шпионаже большевиков в пользу Германии: именно фамилию Ганецкого, через запятую после Ленина, упомянет в скандально известной публикации «Ленин, Ганецкий и К° – шпионы!» газета «Живое слово» 5 июля 1917 г., первым же звеном этой цепи будто бы стал Александр Парвус. Не тогда ли, ещё в 1905 г., складывался будущий «преступный» союз? Тем более что и с Лениным Владимир Антонов-Овсеенко познакомился в Петербурге в декабре того же 1905 г.; затем его же арестуют среди других 72 фигурантов «дела» Ленина и Ганецкого в июле 1917-го в Петрограде. Однако – по порядку.

Небрежение человеческой жизнью, впервые проявленное в ходе расстрела мирной демонстрации 9 января 1905 г., в течение всей революции 1905–1907 гг. «небезуспешно» демонстрировали обе стороны конфликта. После кульминации в декабре 1905 г. – ареста Петербургского совета и подавления восстания в Москве – война с режимом приобрела черты затяжного позиционного противостояния. Газеты ежедневно пестрели сообщениями о взаимных расправах властей и противников режима друг с другом в городах и сельской местности. Характерными были приводимые, например, в кадетской «Речи» за 1 (14) декабря 1906 г. описания событий в российской провинции: «Варшава. 30 ноября (СПА). Забастовка портных продолжается. Агитаторы уничтожают материал и разбивают выставочные стёкла. “Варшавский дневник” приводит четыре случая насилия за вчерашний день». В Варшаве при этом в то время было относительно спокойно – в сравнении с центрами других российских провинций, для сообщений из которых потребовалась специальная рубрика с красноречивым названием «Смертные казни»: «Митава, 30 ноября (СПА). – Латыши Спроче, Озол, Домбровский, Зиле и Шважевич, все в возрасте от 18 до 32 лет, изобличённые в совершении разбоев в окрестных уездах, приговорены военно-полевым судом к смертной казни. / Вильно, 30 ноября (СПА). – Вчера военно-окружной суд приговорил Тайхеля Глезера, обвинявшегося в покушении на убийство городового в Вильне, к смертной казни через повешение. / Томск, 30 ноября (СПА). – Военный суд за убийство семейства Лесиных приговорил трёх обвиняемых к смертной казни через повешение» и т. д. и т. п.

Очевидно, что уголовная хроника здесь перемежается с политической, но такова была действительность в России в то время: граница между течением политического процесса и обычным бандитизмом была иллюзорной. Так, например, под рубрикой «Революционное движение» та же «Речь» от 1 (14) декабря 1906 г. сообщала: «Одесса. 29 ноября. Вечером на центральной многолюдной Преображенской улице в наряд из пяти городовых брошена бомба, ранившая городовых. / Рига, 30 ноября (СПА). В погребе лавки Берга обнаружены два воза революционной литературы, несколько пудов шрифта, паспортные бланки, подложные свидетельства, печати и патроны». То же самое – в смысле слабости границ между уголовными и революционными деяниями – отмечалось в сообщениях «Речи», публикуемых под рубрикой «Крестьянское движение»: «Чернигов, 30 ноября (СПА). Толпою крестьян в селе Кирилловке, Новозыбковского уезда, в усадьбе помещика Суровцова перерезан скот и искалечен сторож. / Кишинёв, 30 ноября (СПА). В селе Асиенах Кишинёвского уезда между крестьянами и помещиком Огановичем возникли аграрные недоразумения. У Огановича сгорели скирды соломы, люцерны, полбы; убытки исчисляются в 2000 руб.».

Будущего вождя мирового пролетариата безусловно не могло не радовать подобное нарастание «революционной активности». И ещё на начальном этапе революции, летом 1905 г., когда маховик нападений и ответных репрессий правительства только раскручивался, Ленин в книге «Две тактики социал-демократии…» обрушился на тех, кто предлагал реализовать попытки легального разрешения социального конфликта: «Исход революции зависит от того, сыграет ли рабочий класс роль пособника буржуазии, могучего по силе своего натиска на самодержавие, но бессильного политически, или роль руководителя народной революции. Сознательные представители буржуазии чувствуют это прекрасно. Поэтому-то “Освобождение” и восхваляет акимовщину, “экономизм” в социал-демократии, выдвигающий теперь [курсив Ленина] на первый план профессиональные союзы и легальные общества. Поэтому-то г. Струве и приветствует (№ 72 “Освобождения”) принципиальные тенденции акимовщины в новоискровства. Поэтому-то он и обрушивается на ненавистную революционную узость решений III съезда Российской социал-демократической рабочей партии».

По прочтении этих ленинских строк может возникнуть впечатление, что Струве для Ленина был тем, кто изначально находился по «ту» сторону политических баррикад. Однако это не так: как и в случае с Плехановым, Струве был политически старше Ленина; изначально марксист, будущий авторитетный либеральный политический деятель, экономист, историк и философ, он впервые был арестован ещё в 1894 г., готовил документы для I съезда РСДРП в 1898 г., а также доклад Г. В. Плеханова на конгрессе II Интернационала в Лондоне в 1896 г. Наконец, в 1900 г. Пётр Струве вместе с Лениным и Мартовым принимал участие в совещании об организации партийной газеты «Искры». Так что Ленин лично хорошо знал человека, взгляды которого так яростно теперь критиковал.

Журнал «Освобождение», который в негативном контексте также упомянут Лениным, был выходившим раз в две недели печатным органом созданного при участии Струве «Союза освобождения», уже осенью 1905 г. преобразованного в партию конституционных демократов (сокращённо – кадетов), с самого начала приобретшую и второе наименование – Партии народной свободы. Между прочим, до того момента, как председателем Петербургского совета стал Лев Троцкий (об этом мы уже говорили выше), его возглавлял член этого самого столь резко критиковавшегося Лениным «Союза освобождения» Георгий Носарь (Хрусталёв).

Разумеется, Ленин с тем же, присущим ему при обращении к теме «Союза освобождения» рвением принялся впоследствии критиковать и деятельность партии кадетов, выросшей напрямую из этого «Союза»: и то и другое для Ленина было слишком буржуазным, чрезмерно либеральным и т. д. и т. п. Однако на поверку всё оказывалось совершенно иначе: кадеты, как и «освобожденцы», изначально были не менее революционно настроены, чем сами большевики. Так, члены «Союза», Дмитрий Шаховской и Пётр Долгоруков (даром, что оба – князья), входили в нелегальное бюро Земских съездов. Сам «Союз» изначально также находился на нелегальном положении, а в его программу хотя и входило создание конституционной монархии, но среди прочего одним из пунктов значилось – внимание! – принудительное отчуждение частных земель в качестве способа решения социальных проблем.

Печатным органом новой партии конституционных демократов и стала газета «Речь», первый номер которой вышел 23 февраля (8 марта) 1906 г. при ближайшем участии П. Н. Милюкова и И. В. Гессена и которая с большой точностью определила тогда главную причину социальных волнений – традиционное несоответствие продекларированной на бумаге (в царском Манифесте) либерализации действительному положению вещей: «Если бы в октябре или начале ноября кто-нибудь стал утверждать, что через два месяца мы будем находиться в тех условиях, которые теперь в действительности наступили, то много ли нашлось бы людей, которые не отнеслись бы к такому утверждению как к проявлению неосновательного, задорного скептицизма? И не столько потому, что подобно союзу 17 Октября они в появлении манифеста усмотрели разрешение наболевших вопросов: история не раз уже показывала, что бумажное провозглашение отделяется от действительного осуществления потоками крови».

Действительно, за прошедшие с конца 1905 г. месяцы ситуация в стране в корне изменилась: правительство от показательной либерализации перешло к жёстким репрессиям. Бывающие в официальных отчётах сухими и скучными описания происходящего приобрели в «Речи» почти колокольное звучание: «Достаточно вспомнить, например, что случилось, когда в конце октября в Польше было объявлено военное положение: взрыв негодования охватил всю мыслящую Россию, и совет министров оказался вынужденным оправдываться пред обществом, а через несколько дней снять военное положение. То же самое случилось, когда разнёсся слух, что кронштадтским матросам угрожает полевой суд и смертная казнь… Теперь всё это кажется далёким прекрасным сном. Теперь людей расстреливают, как куропаток. Теперь не осталось ни одного города, скоро не будет ни одного села, которое не было бы залито кровью наших сестёр и братьев… Что же случилось? Неужели же весь секрет спасения России, обладателем которого является гр. Витте, в том только и заключался, чтобы усиленную охрану заменить чрезвычайной, а военные суды карательными экспедициями?».

Правительство тем не менее наряду с репрессиями с самого начала предпринимало и демонстративные попытки наладить диалог с обществом на мирной основе. Так, «Русские ведомости» в номере от 1 февраля 1905 г. (то есть совсем вскоре после «кровавого» воскресенья) сообщали о шагах правительства, долженствовавших, по замыслу, снизить накал волнений, в которых никто, конечно, не осмелился бы тогда усмотреть первые всполохи начинавшейся революции: «Петербург. По распоряжению генерал-губернатора 31 января на всех фабриках и заводах столицы вывешены отдельно напечатанные плакаты о высочайшем повелении по образованию особой комиссии для безотлагательного выяснения причин недовольства рабочих в Петербурге и его пригородах и изысканию мер к устранению таковых. 31 января, вечером, на всех фабриках и заводах будут происходить выборы уполномоченных в комиссию из среды рабочих».

Кроме того, впервые в истории страны была подготовлена конституция. Но и в этом случае желаемое оказалось слишком далеко от действительности, и та же «Речь» от 23 февраля 1906 г. в обзоре печати с горечью замечала: «Никто, конечно, не ожидал, чтобы нынешнее правительство – гр. Витте-Дурново выработало основной закон, соответствующий требованиям жизни. Ведь даже временные правила о печати пришлось переделывать через месяц по их издании. Тем не менее то, что дано, глубоко разочаровало всю печать» – за исключением верноподданнически настроенных газет «Новое время» и «Русское государство».

Обличительный пафос газеты «Речь», как это видно даже по этим отрывочно приведённым цитатам, вполне мог бы соответствовать самым смелым высказываниям какого-нибудь сугубо большевистского издания: куда уж, казалось бы, революционнее, разве что на немедленный штурм царизма не призывают. Но на эту, будто бы выражающую исключительно интересы буржуазии партию и её печатный орган тем не менее с гневом обрушивался Ленин.

В чём же дело? Почему Ленин предпочёл публичную конфронтацию политической дружбе с кадетами на почве совместного противостояния самодержавию? Всё просто: Ленину не нужна была политическая конкуренция, тем более представленная лучшими, образованнейшими людьми современности, какими были Струве, Гессен, Долгоруков и Шаховской. В подобной ситуации Ленину оставалось одно: настаивать на революционном насилии как единственной альтернативе легальным мерам, предлагаемым конкурентами, и полагаться в этом на слои населения, изначально чуждые кадетам, а именно на городской и деревенский пролетариат. Поэтому-то в своей работе «Две тактики социал-демократии…» Ленин отмечает, что «надо ещё много и много работать над воспитанием и организацией рабочего класса», и тут же задается вопросом: «Где должен лежать главный политический центр тяжести этого воспитания и этой организации? В профессиональных ли союзах и легальных обществах или в вооружённом восстании, в деле создания революционной армии и революционного правительства?».

Из самой постановки вопроса Лениным становится, кажется, ясным – каким, по его мнению, должен быть ответ. Тем более что ответ этот был сформулирован двумя месяцами ранее, на III съезде РСДРП, собравшемся в апреле 1905 г. в Лондоне без меньшевиков (те провели в Женеве свою конференцию). На съезде Ленин настаивал (и ему это вполне удалось) на принятии резолюции «революционного» содержания: «Принимая во внимание… что осуществление демократической республики в России возможно лишь в результате победоносного народного восстания [альтернатива легальной работе. – А. А.-О.]… что этот демократический переворот в России, при данном общественно-экономическом её строе, не ослабит, а усилит господство буржуазии, которая неминуемо попытается в известный момент, не останавливаясь ни перед чем, отнять у российского пролетариата возможно большую часть завоеваний революционного периода, / III съезд РСДРП постановляет: / …в зависимости от соотношения сил… допустимо участие во временном революционном правительстве уполномоченных нашей партии, в целях беспощадной борьбы со всеми контрреволюционными попытками»[14].

Помимо вопроса о временном правительстве, исторический – в смысле его решений, повлиявших на весь дальнейший ход развития страны, – III съезд РСДРП рассмотрел вопросы об отношении к крестьянскому движению (выше упоминалась статья Ленина в «Новой жизни» от 12 ноября 1905 г., специально посвящённая этому вопросу), к отколовшейся части партии (меньшевиков признали оппортунистами и осудили), к национальным организациям, вопрос о практических соглашениях с эсерами (неприятие конкуренции было всё же не тотальным) и другие. Вёл заседания и руководил всей работой съезда, кстати, делегат от Одесского комитета партии Владимир Ульянов (Ленин). Для того чтобы сподручнее было проводить решения съезда в жизнь, он по ходу дела укрепил властную вертикаль внутри партии, ликвидировав существовавшую ранее систему двух центров (ЦО и ЦК), оставив лишь один управляющий орган – ЦК. Заодно был отредактирован в ленинском духе первый параграф устава. Кроме того, в связи с переходом «Искры» в руки меньшевиков новый ЦК получил задание организовать выпуск и нового печатного органа – газеты «Пролетарий», редактором которого, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в его действительном содержательном курсе, был назначен Ленин.

Война, если характеризовать это одним словом, – вот что предлагалось в итоге, и что в значительной степени удавалось большевикам и их союзникам реализовывать в течение 1905–1907 гг. Но любой войне, как известно, когда-нибудь обязательно приходит конец: верх берёт одна из противоборствующих сторон, и наступает реакция. Царизм тогда, в 1905–1907 гг., был ещё слишком силен, чтобы уступить свои позиции кому бы то ни было, и, почувствовав реальность угрозы слева, призвал на помощь правые силы (Союз русского народа и т. п.), присовокупив к их деятельности все мыслимые и немыслимые административные возможности госаппарата. Пётр Столыпин, будучи назначенным в 1906 г. председателем правительства, принялся энергично наводить порядок во всех сферах жизни российского общества и государства. «Потоки крови», упоминавшиеся в публикации газеты «Речь» за февраль 1906 г., казались теперь ручейками – в сравнении с развернувшейся во всю мощь под дланью Столыпина деятельностью военно-полевых судов.

Столыпина до сих пор критикуют за проведение в жизнь подзаконного (ещё точнее – незаконного) Положения о военно-полевых судах, согласно которому лиц, уличённых в нападениях на представителей государства, разбое и грабежах, судили и казнили в ускоренном порядке с той лишь разницей, что военных расстреливали, а гражданских вешали. Правительство даже не вынесло на рассмотрение Госдумы Положения о военно-полевых судах, отдавая себе отчёт в том, что подверженный влиянию слева парламент ничего подобного не одобрит. Так оказалось, что война с обеих сторон велась не имевшими отношения к законодательству методами: революционеры расстреливали чиновников, не утруждаясь разбирательством их вины, а военно-полевые суды, в свою очередь, отвечали казнями, столь же мало задумываясь над необходимостью проведения элементарного следствия.

Вероятно, исходя из сомнительной разницы между расстрелом и повешением, социалист (тогда ещё не вполне большевик) Антонов-Овсеенко, будучи арестованным во время перестрелки с жандармами в Севастополе в 1906 г., скрыв своё настоящее имя и офицерское звание, представился на суде Антоном Кабановым, и его как гражданского приговорили к повешению, заменённому по ходатайству социал-демократической фракции Госдумы 20-летней каторгой. Но, подпоив охрану, Антонов-Овсеенко вместе с другими заключенными взорвал стену тюрьмы и бежал. Именно такие люди вели войну не на жизнь, а на смерть с самодержавием, этим людям противостоял Пётр Столыпин вместе со всей мощью государственного аппарата.

Между тем к максимально жёстким мерам правительство подталкивала повсеместно сопровождавшая политические выступления уголовщина, примеры чему мы уже здесь приводили: для государства в таком случае становится не важным, из каких побуждений действовал преступник – из политических или с целью наживы. Видимо, из этого исходил и Столыпин, когда проводил в жизнь Положение о военно-полевых судах, тем более что сами революционеры своими действиями, кажется, провоцировали его на это: в августе 1906 г. от взрыва, устроенного на даче Столыпина на Аптекарском острове, погибли и были ранены несколько десятков человек, в том числе двое его собственных детей. Тут уж не до любезностей с «политическими»: маховик репрессий заработал на полную мощность.

Правда, в деятельность правительства постоянно вмешивалась и II Госдума, столь же подверженная влиянию левых партий, как и её самый первый состав. Тогда-то, в июне 1907 г. Столыпин, воспользовавшись надуманным предлогом, предоставил царю возможность роспуска Госдумы с одновременным изменением избирательного права в пользу партий, лояльных самодержавию, и в ущерб левым партиям всех мастей: в истории эти события получили название «третьеиюньского переворота».

Однако и после столь решительных мер премьеру Столыпину далеко не сразу удалось утихомирить революционные страсти. Из публикаций «Русского слова» от 2 сентября 1907 г. можно было узнать, например, что «в Лодзи при исключительных обстоятельствах убит на своей фабрике доктор химии Мечислав Зильберштейн. Убили его рабочие за отказ заплатить 15 000 рублей за время безработицы». В Митаве (Латвия), по сообщению того же «Русского слова» от 2 сентября 1907 г., накануне было «закончено следствие по делу о революции в Голдингенском уезде. Обвиняемых – 34. Глава движения Пунжнаергле во время революции организовал народную милицию в 30 000 гвардейцев»…

Не лучшим образом (для самодержавия) обстояли дела и в таких составляющих империи, как Грузия и Украина. В Тбилиси, например, «временно обязанные крестьяне князя Бектабекова Микелашвили, Надирашвили и Гамбарашвили, Горийского уезда, убившие 12 марта 1906 г. названного князя, приговорены кавказским военно-окружным судом к повешению», а в Киеве «именующий себя Кишняковым, обвинявшийся в покушении на разбой и убийство городового, военно-окружным судом приговорён к смертной казни». В то же самое время, по сообщению «Русского слова», на Суражской улице Белостока «неизвестные стреляли в проходивший патруль; ответными выстрелами патруля один ранен»; в Екатеринославе «на Выездной улице обнаружена квартира с бомбами и револьверами. Арестованы двое». На эти бомбы и револьверы, убийства и грабежи Столыпин отвечал новыми казнями, расстрелами и повешениями, и, казалось, что невозможно ни разорвать порочный круг преступлений, ни остановить жуткий «поезд» ответных репрессий…

В этих условиях революционерам, теснимым с одной стороны широкими полномочиями военно-полевых судов, работой полицейского аппарата, с другой – потерей политической поддержки парламента, ничего не оставалось, как прекратить сопротивление и либо вернуться к мирному существованию, либо отправиться в эмиграцию в расчёте на лучшие времена.

Особенно показательным в этом было положение Антонова-Овсеенко, которому в случае нового ареста после «третьеиюньского переворота» уже не приходилось рассчитывать на ходатайство своей фракции в парламенте, и он, как и многие другие, был вынужден отправиться в эмиграцию.