Читать книгу Вила Мандалина - Антон Уткин - Страница 3

Вилла «Мария» – вероятно, самое красивое и представительное сооружение во Врдоле. Дома здесь на любой вкус – есть старые югославские дачи, есть старинные «капитанские» дома из тесаного камня с маленькими окошками под бурой черепицей, а выше карабкаются по склону апартаменты из стали, стекла и бетона.

Многое из того, что сейчас строят, дорого, однако безвкусно, но вилла, что называется, удалась. Мне приходилось видеть её с воды. Строгий псевдо ампирный фасад был украшен датой постройки, исполненной на известняковом фронтоне римскими цифрами. Два ряда продолговатых окон застыли, словно гвардейские роты на плац-параде. Выглядело это немного старомодно, и если бы не материалы, пущенные на отделку, то при беглом взгляде можно было бы принять её за миниатюрный дворец какого-нибудь принца Данилы.

Возводили её приблизительно года два, и частично на моих глазах. На специальном информационном щите значилось имя заказчика: «Sosnov Maxim Igorevich», но мне оно ничего не говорило.

Прежде на том месте, где выросла вилла «Мария», под сенью старых косматых пальм дремал рыбацкий сарай, в «понте» болтались две-три обшарпанные лодки, и с моей террасы между домами соседей был виден треугольник морской воды.

Гордо устроившись на безымянном мысу, здание словно парило над водой. Оно ласкало взгляд строгими пропорциями. С какой стороны ни глянь, строение это оказалось очень уместно, вот только слово «жилище» приложить к нему никак не удавалось. Несколько лет оно так и стояло пустым, в ожидании хозяев, отгородившись от залива своими надменно закрытыми окнами.

Но как-то раз в них мелькнул свет. Дело было в марте, было довольно тепло, но ясные дни чередовались с пасмурными, и дождь лениво кропил в ожидании норд-оста.

В тот год страшное бедствие постигло всю Далмацию. На пальмы напал вредитель под названием красный долгоносик, или, как его величали на местном языке, «неприятель» пальм. За какие-то несколько месяцев «неприятель» оккупировал огромное количество пальм, и пятидесятилетние деревья, отрада и украшение берега, погибали сотнями под слёзы стариков, исчезая с лица земли в равнодушном завывании бензиновых пил. Такое несчастье приписывали невиданно холодной зиме, в любом случае оно ею усугубилось, и даже знатоки затруднялись определить относительно той или иной пальмы, то ли она замёрзла, то ли стала добычей «неприятеля».

Жучок откладывал личинки глубоко в стволе, и они незаметно начинали свою разрушительную жизнедеятельность. В один прекрасный день крона обрушивалась, и сломанные ветки бессильно свисали вдоль ствола.

У меня во дворе росла пальма, и раза два, чтобы её подстричь, я нанимал старейшего пальмореза на нашем берегу. Его звали Зоран, был он сутул, горбонос, смуглолиц, чёрен и искусен. Присмотревшись к его работе, в дальнейшем я обходился своими силами – лестница у меня была, а высоты я не боялся.

Как раз в тот день, когда внезапно ожила вилла «Мария», я ковырялся с пальмой – делал ей «апотеку». Пристроив один конец пластмассовой водопроводной трубы на обрешётку для побегов богомилы, а другой под наклоном направив строго в центр кроны, я порционно замешивал средство, губительное для «неприятеля», и посредством лейки доставлял его к месту назначения. Раствор стекал по стволу, и кондовая шкура его темнела, распространяя отталкивающий запах.

За этим занятием меня и застал владелец виллы «Мария». Он поднимался по крутому проулку, вероятно, в расчёте встретить хоть какую-то живую душу.

Ещё Томас Манн приводил жалобы писателей на невозможность точно представить людскую внешность и присоединялся к ним в этой профессиональной скорби. Что же добавить мне?

Человек, которого я увидел, удивлённо глянул на московские номера автомобиля. Выражение его лица свидетельствовало за то, что он колеблется и пребывает в затруднении.

– Говорите свободно, – ободрил я его. – Прямо по-русски.

Конечно, я не отказался пойти взглянуть на его пальмы. Две из них были обречены, за третью стоило побороться. Крона её выглядела неповреждённой, на макушке крепко стоял густой пучок молодых здоровых веток, а другие, имевшие форму слоновьих бивней, гнулись под тяжестью созревших оранжевых орешков.

– Когда они доедят эти, – сказал я, указав на несомненные признаки безнадёжного упадка, – они переберутся сюда. Уберите их как можно скорее, если есть возможность.

* * *

На всякий случай я позвал Зорана, но даже его искусство и опыт пасовали перед этим бедствием. Поскольку Зоран принципиально работал только ручным инструментом самой незамысловатой конструкции, да и не под силу было ему, старику, справиться с этими великанами, пришлось обратиться к молодому садовнику из Будвы.

Одна за одной валились с высоты высохшие серые ветки. Надрывалась пила. Когда пошёл ствол, Савва то и дело прекращал работу, чтобы подточить полотно. Круглые срезы ствола спускали вниз аккуратно, потому что, брошенные с высоты, они вполне могли расколоть даже бетон, а здесь двор был устлан дорогой плиткой.

Я тем временем разглядывал пространство, со стороны дороги заключённое в неприступную ограду. По периметру густо росли розы, перемежаясь кустами гортензий.

В двух десятках метров напротив дома на воде стоял дорогой катер, – я обратил внимание, что он тоже называется «Мария», – но рядом имелась и простая лодка.

Когда моё присутствие сделалось бессмысленным, я попрощался и вернулся к себе. Уже в темноте поднялся ветер, и там, где раньше был синий треугольник морской воды, теперь по жёлтому мрамору бахромой метались тени пальмовых веток.

Появление нового соседа, что означало увеличение, усложнение и обогащение жизни, в принципе, должно было вызывать во мне самые положительные эмоции, но меня нежданно-негаданно охватила грусть, природу которой я никак не мог понять. Камелия моя отцветала, и я ощупывал её ревнивым взглядом. К фонарю подлетали угловатые летучие мыши, похожие на ласточек, и тут же прядали прочь. Я рано отправился спать. Утром следующего дня Максим снова поднялся ко мне и предложил вечером пойти на кальмаров.

* * *

Существует устойчивое убеждение, что лучше всего кальмар ловится в дни полнолуния, однако практика доказала, что это предрассудок. Главным условием удачной ловли скорее является отсутствие ветра и спокойствие воды.

Мы отчалили на закате. Солнце сошло за горы, и над Соколиной грядой на жёлтом небе догорала пурпуром прядь всклокоченных облаков. Вода стелилась как натянутое полотно, испещрённая размытыми фигурами отражений. От неё веяло прохладной свежестью, и, пожалуй, не подобрать слов для передачи её запаха, а он, несомненно, был. Даже волна не плескала о борт лодки. Словом, минута текла волшебная. Мы оказались словно в самом центре мироздания, способные охватить сразу всё одним-единственным взглядом и совершенно неспособные сказать, чего здесь не хватает. В такие мгновенья проникаешься убеждением, что жизнь не имеет конца…

* * *

Многие жители этих мест при ловле кальмаров используют нависающие над носом лодки старые газовые светильники. Наша система был проще и современней: подключённый к аккумулятору фонарь мы погрузили в воду, и он ушёл на дно, мутным светом пробивая себе дорогу в глубину.

В темноте черты виллы «Мария» вступили в ещё большую гармонию с окружающими сущностями, нависая над водой грациозным силуэтом.

– Честное слово, дом у вас хорош! Где вы нашли такого чуткого архитектора? – не удержался я, но Максим только потянул носом.

Владельцев подобных особняков не принято донимать вопросами об их происхождении, хотя догадки строить не возбраняется, тем более что все они на один манер. Оба мы были примерно одного возраста, приблизительно одного круга, и оба понимали, что к чему. Я не заметил в нём склонности к панибратству, он уверенно держал свои границы, и на «ты» мы так и не перешли.

– Архитектор – моя жена. Она его спланировала, – ответил наконец он на мою реплику и повёл рукой в сторону берега. – Это всё для моей жены. В её честь.

Мне уже приходила мысль, что название виллы и катера навеяно именем жены или возлюбленной, но, конечно же, последнее уточнение стало неожиданностью.

– Только вот незадача, – усмехнулся он и уставился на меня так, как будто я был причастен к тому, о чём он собрался сообщить. – Её нет.

Признаться, я был обескуражен, ведь слово «нет» способно поведать совсем о разных вещах. Здесь леса моя натянулась, но я даже не сделал попытки начать её вытягивать.

– Она ушла, – добавил он, но и это по указанным причинам не внесло ясности. – Развелась, – как-то просто сообщил он, так что я, перебрав в уме возможные варианты, включая наихудшие, перевёл дух.

Я достал кальмара, снял его с крюка и плюхнул к другим в небольшое ведёрко от фасадной краски. Максим наблюдал за моими движениями с таким выражением, словно ими я продолжаю наш разговор.

– А вы? – поинтересовался он. – Были вы женаты?

– Когда-то давно – был, – ответил я. – Недолго.

Он помолчал, смотря куда-то в сторону.

– Тогда вам сложно всё это понять.

Я огляделся. Дымка слила горные гребни с небом в одно. Понять, действительно, было сложно, но примерно я всё же понимал. Столь странно и неожиданно завязавшийся разговор как будто давал мне право на некоторые вопросы.

– Ушла к другому? – решился спросить я.

– Не знаю, нет, – мотнул он головой. – Она ушла от меня.

– М-м, – отозвался я. Последние два слова он выделил интонацией.

– Но главное, я не знаю, где она. Она удалила все свои странички в социальных сетях. Где она? Я не знаю. У неё есть сестра, замужем за швейцарцем, живёт в Базеле. Давно. Может, и она там? А может, и не там. Мир большой.

Звёзды засыпали небо и словно и впрямь образовали над нами купол, упёршись в скальные возвышенности, верхняя граница которых была уже отчётливо различима. Мы оказались как будто в гигантской чаше, точно осы, угодившие в ведро с водой.

– В две тысячи седьмом году мы отдыхали тут у друзей – их уже нет здесь – и прямо-таки влюбились в это место, – сказал Максим. – Вы старого Йована знали?

Старого Йована я не знал, но о нём слышал, потому что именно ему принадлежал сарай, на смену которому явилась вилла «Мария».

– Пока Йован был жив, он и слышать не хотел о том, чтобы продать участок. Но когда умер, с дочкой его мы сторговались. Тогда здесь всё только начиналось. Наняли яхту, сделали снимки… На гору забирались, оттуда делали. Днями мы стояли на этой яхте напротив этого места и мечтали. Как она радовалась, как ломала голову, чтобы вписать здание так, чтобы не пострадали пальмы…

Когда снова натягивалась леса, он принимался тащить её с какой-то нежной надеждой, так что весьма глупо мне казалось, что он ожидает увидеть не сиреневого кальмара, а свою жену.

Из-за черты гор всплывали всё новые звёзды, и небосвод над нами тихо поворачивался. От свежести воды, от этого осязаемого движения голова у меня начала немного кружиться.

Максим отпустил снасть и заговорил спокойным, даже тихим голосом, точно мы находились не в лодке, а сидели в уютных креслах в покойной комнате, располагающей к доверительной беседе.

– Видите ли, когда-то я мечтал снимать кино. Тарковский, «Зеркало», «Пепел» Вайды – я бредил ими. Во ВГИК поступил только со второго раза. Время было такое, что в качестве дипломной работы мы сдавали не фильм, а просто раскадровку – от нищеты. В девяносто седьмом году во всей Российской Федерации было снято всего тринадцать картин. Но мы надеялись. С Васей со сценарного мы писали сценарий к моему первому фильму, который, конечно, так и не был снят. И история вышла у нас такая хорошая, нежная. Про девушку, которая… Ну, неважно, чем занималась у нас эта девушка…

Даже в темноте я заметил, что при этом воспоминании в его глазах задержалась застарелая грусть.

– И тут появились деньги. Думаете, я снял историю про девушку? Как бы не так. Вместо истории про девушку я снял историю про юношу. Грубую историю, многосерийную, – именно то, чего от меня хотели… Ложь пришла к нам сразу, будто с неба свалилась. Вот как кроны падают у наших пальм… Шпаликов мой давно спился, даже и не знаю, где он сейчас. Заявил, что лучше устроится в рекламное агентство копирайтером – так тогда это называлось, – чем станет тратить жизнь на такую муру. А писать, что ни говори, он умел. Самому корячиться стало не с руки – сделался исполнительным продюсером, совсем другие деньги, потом и генеральным. И пошло-поехало, уже без остановки. Трогательная провинциалка, столичный принц, честным трудом заработавший свои миллионы. Вот это был тренд! Слезой родниковой, от родной земли взятой, омывает провинциалка душу его, потому что, хотя и в ладах он с законом, но думает неправильно, да и вообще, кто же не без греха?.. Потом пошли менты, просто попёрли – бойцы, борцы, одиночки. Фильмы выходного дня – отдельная тема. Любовные коллизии деловых людей – нищему населению самой богатой страны в самый раз! Такое вот вышло «Зеркало».

С мыса, которым кончается Доброта и которую замыкает на нём церковь св. Матфея, доносились звуки колокола и медленно, мелодично, хотя и тягуче, плыли над тёмной водой.

– Вся наша рукопожатная публика очень дорожит своим мнимым достоинством, но деньги берёт бюджетные и делает не то, что хочется, а то, что велят. Но в Facebook они гордо величают себя либералами. Но в чём же здесь либерализм: в образе мыслей или всё-таки в образе действий? И сказать об этом нельзя – только заикнись, и похоронишь себя заживо… Вы не поверите, но за всю жизнь – я имею в виду, с позволения сказать, жизнь профессиональную – я не встретил ни одного человека, который, имея дело со мной, смог бы настоять на своём, – только свою жену.

Судя по всему, им овладело желание показать мне фото Марии, и он было достал из кармана куртки айфон, но передумал, потому что, пробормотав «простите», сунул его обратно.

– Знаете, почему? Потому что у меня были деньги, я знал, где и как их добыть, знал, кого отблагодарить. И эти юнцы, тоже бредившие Тарковским, хватались за всякое дерьмо, как юнги… Вот мои картины, те, которые я спродюсировал. – И он перечислил несколько названий.

По роду своих занятий я немного знаком с миром кино, но о названных картинах слышал впервые.

– Вот видите, – понял он моё замешательство. – Вы и понятия о них не имеете. И это объяснимо. От бюджета режиссёру остаётся разве треть. Бюджет – вещь деликатная. Его надо освоить. То есть разобраться с ним по-свойски. Надо откатить, надо налить, надо отпилить. Ну, и себя не забыть. А что получается в результате? Разве кино? Нет – вилла «Мария».

Как раз в эти дни в Москве разгорался скандал вокруг студии одного модного театрального режиссёра, которого обвинили в хищениях. Его защитники использовали все доводы, начиная с того, что художник чист по определению, до того, что подлая злопамятная власть мстит режиссёру за его бескомпромиссную гражданскую позицию. Ничуть не отнимая у власти данных здесь определений, я всё же никак не мог уразуметь, каким образом гражданская позиция может подкрепляться средствами, взятыми у государства, исподволь вводящего цензуру во имя бонапартизма.

Здесь мой собеседник был абсолютно прав.

– Это как с этим пресловутым красным долгоносиком, с которым вы меня любезно познакомили. Думаешь, жизнь большая, всё можно успеть, а потом вдруг падает одна ветка, всего-то одна, – так ты думаешь, – всего-то одна ветка, а сколько их ещё остаётся, крепких, зелёных, – и не сосчитать. А потом виснет ещё одна. Но и это не беда, ведь правда?

И вот мы уже стоим, подобно этим погибшим пальмам, серые, иссохшие, отвратительные, и нас уже не спасти, и некому нас даже спилить. Когда-нибудь, конечно, спилят… А не то мы сами – такие вот долгоносики. Откладываем свои личинки и жрём, жрём… Вам видней, какое сравнение удачней, – заключил он внезапно повеселевшим голосом.

Я задрал голову, и мне показалось, что звёзды сложились в гигантскую бабочку, которая замерла на небе – какой-то ночной павлиний глаз – и спугнуть её было жутко.

* * *

В марте большие круизные теплоходы уже заходят в Котор, и, проведя день под верками средневековой крепости, покидают стоянку уже, как правило, в темноте. За разговором мы проглядели приближение корабля, и он возник как видение.

Сияющая громада, разливая вокруг беспечную музыку, скользила мимо нас, властно приковав наши взгляды. На верхней палубе виднелись разноцветные фигурки людей. Иллюминаторы кают светились окнами многоэтажного дома, и, быть может, глядя туда, Максим допускал, что его Мария сейчас на этом борту. И я тоже об этом думал, потому что в жизни случается всякое, хотя в это сложно поверить.

– А она всё ждала, когда же я оставлю это и наконец появится фильм про девушку, которая…

Прежде чем зайти в Вериги и устремиться к Герцог-Нови, за которым расстилается простор Адриатики, лайнер издал несколько прощальных гудков, и светящаяся корма плавно скрылась за чёрным мысом. К этому моменту нас достигла его волна. Качка была такой сильной, что мы машинально вцепились руками в борта и молча её пережидали.

– Однажды она мне сказала… – продолжил было Максим совсем уже упавшим голосом, но замолк, так как лодка попала на особенно сильную волну.

Скоро всё улеглось. Километрах в двух на воде светился огонёк ещё каких-то рыбаков, и в огромном пространстве до нас долетали их гортанные голоса. – Так вот, и она сказала мне: ты просто вор, ничтожество.

Из-за туманного Ловчена огарком всходила ущербная луна. По мере того, как он говорил, я всё больше впадал в замешательство.

– Зачем вы всё это мне рассказываете? – с досадой спросил я. Я вовсе не чувствовал себя благочестивым каноником, имеющим право принимать исповеди.

– А кому ещё мне это рассказать? – ответил он, резко подавшись ко мне и повысив голос, так что он разлетелся во все стороны и ударился о скалы. В эту секунду мне показалось, что он готов вышвырнуть меня из лодки, и, признаюсь, я украдкой развязал шнурки на обуви, готовясь плыть к берегу – ведь лодка-то была его.

Внезапно тишину распорол рёв мотоцикла, который бешено мчался по пустой дороге в сторону Рисана с такой умопомрачительной скоростью, что управлявший им человек рисковал превратиться в суповой набор. Мы внимательно вслушивались в безумие этого звука, пока его не поглотили береговые изломы, а может, он и впрямь свернул себе шею.

Мы были как пьяные, и похмелье грозило сделаться воистину мучительным.

* * *

Тем не менее страхи оказались напрасными и всё обошлось. На следующий день он явился ко мне как ни в чём не бывало и предложил вечером прокатиться в Тиват. Мы поехали на моей машине, припарковали её у «Дома здравия» и направились на набережную полуторавековым парком, разбитым некогда по инициативе одного австрийского чиновника.

Методично мы обошли все бары на набережной, пока не уткнулись в «Al posto giusto» – выражаясь условно, последнее прибежище негодяев. – Мы ищем приключений? – поинтересовался я.

– Не то чтобы, – уклончиво отозвался он, с интересом разглядывая посетителей.

– Обратите внимание, – с иронией сказал он, – какое благопристойное место я выбрал. Предусмотрел всё – даже соблазны.

Публика, коротавшая время вместе с нами, в самом деле озадачивала. Мало кто тут походил на яхтсменов и усталых путешественников, а вот на наркобаронов – каждый второй.

– По-настоящему ощутить ценность чего-либо можно только его утратив, – изрёк я известную банальность, хотя и старался изо всех сил удержаться от этих слов.

– Так и есть, – согласился Максим, беззастенчиво разглядывая некрасивых, дурно накрашенных девушек, напоказ сидевших на высоких стульях в центре помещения. – Это проститутки?

– Понятия не имею, – усмехнулся я. – Может, и так, но лучше не связываться.

Но Максим глаз от девушек не отвёл, и одна уже поглядывала в нашу сторону, отвечая на его взгляды.

– Так и мы продали ту девушку, которая… – сказал он мне. – О, она много чего умела, та чудная девушка, на многое надеялась, ведь жизнь лежала перед ней нетронутой. Она была непосредственна и обладала добрым сердцем… А мы продали её, как рабыню на Стамбульском рынке, как проститутку на Ленинградке. Продюсеры. Продюсеры-сутенёры.

Озноб пробрал меня во время этого убийственного монолога, а ведь атмосфера вокруг была умиротворяющая и приятная музыка ласкала наш слух.

– Но что-то же вы намереваетесь делать? – сказал я с нажимом.

Он пожал плечами.

– Понятия не имею, но что-нибудь придётся. Буду ловить кальмаров. Изведу их всех, – рассмеялся он.

Бар закрылся в час, и ещё некоторое время мы пошатались по маленькому кварталу Porto, заглядывая в ярко освещённые витрины. Выражение лица моего спутника ясно говорило о том, что всё ему здесь по карману.

– Три раза не пообедаешь, – сказал я, непроизвольно сворачивая на вчерашнее.

– Вы в самом деле так думаете? – переспросил он, и в голосе его проступило недоверие. От давешнего бедолаги не осталось и следа.

– В самом деле, – заверил я его понуро, точно признался в преступлении или подписал себе приговор.

* * *

Вой сирен я услышал сквозь сон уже на рассвете. Несколько полицейских машин в беспорядке разместились возле виллы «Мария». Солнце ещё играло где-то за Ловченом, и снующие туда-сюда в хмурых просонках фигуры людей казались зловещими. Признаться, я уже предполагал самое страшное – что Максим покончил с собой, ибо некоторое тревожное безумие, безусловно, имело место в нашем вчерашнем разговоре на воде. Однако не успел я додумать эту мысль, как он возник передо мной живым и здоровым.

– Забыл запереть дверь на первом этаже, – невозмутимо пояснил он. – Пока мы изучали ночную жизнь, тут подплыли на моторке. – И что пропало?

– А, пустяки, – Он отмахнулся. – На столе лежала тысяча евро – две бумажки по пятьсот. Пара бутылок вина. Да, и кальмаров наших забрали из холодильника… Что ни говори, – добавил он, чуть прищурившись, – красивая работа!

– Да чёрт с ними, с этими кальмарами, – выдохнул я, успокоенный тем, что моё опасение не оправдалось. Несмотря на то что часть ночи мы провели вместе с хозяином, полицейский офицер счёл необходимым задать мне несколько вопросов. Важность черногорцев, находящихся при должности, давно сделалась забавной и заметной деталью.

Впрочем, «пустяки» были рассчитаны на меня одного, и неприятно было смотреть, как предупредительно держал себя Максим с полицейскими, точно ограбил сам себя, и какую дотошность и мелочность выказал в защите своего попранного права. Формально придраться тут было не к чему, но как-то выходило так, что пропажа жены равнялась пропаже двух бутылок вина, а по такому поводу, надо сказать это прямо, счёты с жизнью сводят только в совершенно исключительных обстоятельствах.

* * *

Дружбы, или даже приятельства, между нами не вышло. Уезжая, Максим не предложил обменяться телефонами, я тоже не стал навязываться. Зоран рассказал мне, что он оставил ему ключи и договорился, чтобы тот делал оставшейся пальме «апотеку» и вообще приглядывал за насаждениями.

Меня всегда поражала одна вещь, которая и по сей день кажется мне необъяснимой: люди совершенно противоположных нравов, мало того, противоположных моральных принципов, с одинаковой любовью относятся к растениям, пестуют их, и лелеют, и проявляют о них всяческую заботу. Вообразите, мне это представлялось странным! Но ведь всем нужно дышать, всякому необходима вода и никто не может обойтись без пищи, будь он хоть сам Кудеяр или Симон де Монфор. И я только дивился, как это, дожив до седых волос, я опутан какими-то детскими предрассудками о добре и зле…

* * *

Те никем не жданные, необычайные морозы, о которых я упомянул вначале, обрекли много померанцев, особенно лимонов, не выносящих даже минимальных минусовых температур. У моей соседки Станки замёрзли бананы, саженцы которых её муж, палубный начальник торгового флота, привёз из каких-то экзотических земель. Другой сосед, белградец Ненад, лишился огромного авокадо.

История авокадо была проста и прекрасна: лет сорок назад шутки ради Ненад зарыл на своём участке косточку от плода этого дерева, и каково же было его изумление, когда косточка дала росток, разросшийся в ветвистое дерево. Как Станкины бананы развевались под ветром, словно зелёные паруса или японские воинские значки, так и продолговатые плотные листья авокадо меняли цвет в зависимости от сезона и вносили разнообразие в окрестный пейзаж.

Около года Ненад не решался спилить авокадо, видимо, надеясь, что чудо случится с ним и во второй раз. Но чудо медлило, и Ненад сдался.

Тот же проворный садовник из Будвы, пиливший когда-то пальмы на вилле «Мария», принялся за авокадо. Он пилил его частями, обвязывая ветки верёвкой и спуская их вниз, а я увесистым топором, похожим на секиру, раскалывал чурки ствола.

Со двора Ненада вилла «Мария» была виднее, и я обратил внимание, что несколько веток единственной ещё остававшейся там пальмы беспомощно повалились набок. Накануне мы испытали свирепую бурю, но никакая буря не в состоянии обломить ветви здоровой пальмы.

Ненад был пенсионер, а потому проводил во Врдоле намного больше времени, чем я, а следовательно, больше видел. Когда я указал ему на пальму, явившую первые признаки гибели, он сказал кстати:

– Они были тут в конце мая.

– Они? – переспросил я.

– Ну да, этот Максим, и женщина была с ним.

Оказалось, что хозяин со своей спутницей пробыли около недели, дом был непривычно освещён и катер несколько раз выходил в море. Осведомляться о внешности женщины я счёл излишним, ибо Максим так и не показал мне фотографию Марии.

* * *

Ненад очень тужил о своей потере, однако нет худа без добра: исчезнувшее дерево предоставило мне более свободный вид на залив, в том числе и на виллу «Мария».

Жизнь, несмотря на своё многообразие, уже понемногу ускользала, так что память нет-нет да и возвращала меня к этой истории. А о чём, право, было ещё и думать: не о двух же бутылках вина? И порой мне в голову закрадывалось сомнение, а не была ли Мария плодом воображения, мифологемой? Но зачем он её придумал, символом чего она ему служила и какую роль сыграл тут я? Эти вопросы преграждали дальнейший путь моей мысли столь же непроницаемо, как мой взгляд преграждал угол жёлтого мрамора между крышами Ненада и Сладжины, по которым ходили коты.

Впрочем, один случай развернул сомнения вспять. Однажды – дело было в апреле – со своей террасы я заметил яхту, медленно шедшую вдоль нашего берега. Яхта явно сбавляла ход и неожиданно стала прямо напротив виллы «Мария». Ничего странного в этом не было, но уж больно долго она стояла. Я вооружился подзорной трубой и навёл резкость. По некоторым признакам я понял, что яхта местная, прокатная, взятая, скорее всего, в Porto Montenegro.

В кокпите стояла женщина и, сложив руки на груди, не отрываясь смотрела на фасад виллы «Мария». На ней была надета светлая штормовка, а вот черты её лица я разглядел весьма приблизительно. Кончилось это тем, что женщина решительно спустилась вниз, яхта тут же тронулась и ушла к Котору.

* * *

До сих пор я не встречал этого человека – Максима Соснова – ни очно, ни в титрах фильмов, которые изредка смотрел, ни в статьях о кино, которые читал.

Во время моих приездов вилла стояла пустая. Возможно, он и наведывался сюда в моё отсутствие, но этого я больше не уточнял.

Зоран, и без того уже дряхлый, занемог и оставил наши места, перебравшись к сыну на Луштицу. До последнего он сражался за пальму виллы «Мария», тем не менее долгоносик оказался сильнее.

Но вилла «Мария» великолепна даже без обрамления пальм. Она радует взор своей горделивой статью, и уже сложно представить Врдолу без этого создания. Дом, придуманный для счастья, пуст и, наверное, гулок внутри. Как бы то ни было, несомненно одно: кто-нибудь когда-нибудь обретёт его в нём.