Читать книгу Радость моя. Премия имени Н.С. Гумилёва - Антонина Белова - Страница 4

Я сердца шкатулку открою,

и что ж драгоценного есть?

Любуюсь алмазов игрою? —

Гордыня и жалкая спесь!

Смотрю, и становится жутко:

обиды, разлады, печаль.

А впрочем, всё это лишь шутка —

мне этой шкатулки не жаль!

Отдам антиквару задаром, —

зачем мне земное беречь?!

Одним лишь не жертвую – даром,

бесценна родимая речь!

За отголосками ушедших лет,

за памятью, встревоженной глазами

насмешливой судьбы, прощенья нет, —

и в этом виноваты мы лишь сами.

Листаю жизнь, как древний фолиант,

всмотреться жажду в промахи и страсти,

поднять стихов затоптанный талант —

свою козырную – белейшей масти.

Шепчу судьбе: его побереги,

любимого, далёкого, слепого.

Прощаю всех, и Ты мои долги

развей под синью неба голубого.

И эта милость сердце умягчит,

растопит лёд страдания земного.

Безмолвный трепет маленькой свечи

очистит душу от всего больного…

Привлеку тебя силою взгляда,

и сама не пойму почему.

И не ясно аскету уму,

что же сердцу весеннему надо?!

Оно мощно, как полые реки.

Нет преград на счастливом пути.

Отпускаю на волю, иди —

хоть и знаю, разлука навеки.

Не открыть заповеданной тайны,

не понять недосказанных слов,

как не сгладить жестоких углов,

что меж нами легли не случайно…

Так чему ж ты, душа моя, рада?

Ты смеёшься, и я вдруг пойму:

пересилить душевную тьму —

ах, какая же это отрада!

Прости меня, прости меня за всё:

за боль, отчаяние, слёзы,

за горькие слепой судьбы угрозы,

за разорённое житьё-бытьё…

Чем оправдаться мне перед тобой?!

Чем искупить вину невиноватой?!

Всё видишь сам: жестокою расплатой

мне стала ноша – яростной борьбой.

И всё же не ропщу, довольна всем.

Есть в каждом дне и радость, и отрада.

И, знать, по силам эта мне преграда,

ведь я с тобой навеки, насовсем.

2

Уйдём туда, где синие моря

под небом вечным устали не знают,

волну к волне и день и ночь сплетают,

качая корабли и якоря…

Уедем, друг, за синие моря.

Не сомневайся в выборе пути.

Оставим здесь болезни и напасти,

и злую память отгоревшей страсти,

чтобы обиды в сердце превзойти, —

не сомневайся на своём пути.

И будет день исполнен новизны,

и полон встреч, и радости открытий,

и ярких, потрясающих событий.

И цели станут для тебя ясны, —

ведь жизнь сама источник новизны.

Иду полосою тёмной,

по лиху иду упорно,

твержу на ходу молитвы,

но края не видно битвы.

И кажется, сил не хватит

дожить до Твоих объятий,

боюсь, не дойду иль струшу,

Господь, укрепи мне душу!

Пошли мне терпенья силу

восстать над бедою сирой

и язвы мои умасти,

Господь мой, – покой и счастье!

До понедельника, как в памятном кино,

дай мне, судьба, дожить, переиначить

игру-борьбу с тобой, чтоб терпкое вино

любви чуть-чуть горчило – не иначе.

А там, гляди, опять дотянем до весны,

до запахов, разбуженных лучами,

где солнцу ярому пределы не тесны

и нет беды корявой за плечами.

И, может быть, и впрямь простуженный февраль

чернил достанет, но не станет плакать,

чтоб победить её, надменную печаль, —

живой души вневременную слякоть…

Какие были времена!

Янтарные стекали смолы,

в лучах закатных – письмена,

неведомые планам школы.

Тянулся солнечный рассвет

своим лучом к сестре-подушке.

И целовали Божий свет

седые горные макушки.

Там тропки узкие в горах

и скал морщинистых уступы —

их взять не сможешь впопыхах,

они горды и неприступны.

Там звёзды падали в ладонь

и обжигали душу счастьем,

и был тот сказочным огонь,

и мы его казались частью.

И разливалось море дней,

и каждый бился в берег жизни…

И был ли кто из нас бедней? —

Молчали струны укоризны.

И трепетали огоньки

в ночи таинственно-живые,

то наши души-светляки

как маяки сторожевые.

И босоногий наш народ

все камни знал на дне речушки.

А ягодой набитый рот?!

А безмятежные веснушки?!

Манил у дома летний сад,

от щедрости даров сгибаясь,

где с ветки рвали наугад,

ничем нисколько не смущаясь.

И за душу брала сполна

гитара – с грустью пела мама,

ей вторила отца струна —

мажорно, радостно-упрямо.

Отец – всё знающий кумир —

всех тайн казался властелином.

Без горизонтов был наш мир

в прекрасном облике едином!

И заполняла синева

пределы радостного лета,

всё было просто, трын-трава,

и жизнь печалью не задета…

Какие были времена!

Деревья сказочно большие!

Всё скрыла память-глубина…

О времена, в душе живые!

Я замирала, как трава,

пред миром Божьим в раннем детстве,

и ни жива и ни мертва,

не в силах этим насмотреться.

Я вглядывалась в лик цветка,

где лепесток за лепесточком

творила Божия рука,

а мне казался лишь цветочком.

И разглядев тычинок ряд,

весёлых и неприхотливых,

я улыбалась всем подряд

в обилье дней моих счастливых.

Я подбирала к ним язык,

я им в глаза до дна смотрела,

я понимала птичий крик

и пела что-то неумело.

И так благодарила мир,

душой по-детски отзываясь

на зов неведомых мне лир,

стиха предвосхищая завязь…

Ты помнишь амурские волны?

И робкую нежность весны?

Как дни были радости полны

и ярки, как детские сны?!

И как возвышались ступени

в высокий сияющий храм,

как молча входили под сени,

предчувствуя нового шрам.

Всё длился весенний денёчек,

и радость как воздух была,

и плавилась боль между строчек,

и души не помнили зла…

Те волны давно в океане.

И нас разнесло по земле.

И прошлое в плотном тумане,

но ты улыбаешься мне…

Мама – ласковое слово,

взгляд из сердца, из глубин.

Суеты слепой полова

не затмит твоих седин.

Невидимкой нитью схвачен

этой жизни смысл и свет,

он тобой с лихвой оплачен,

на него не здесь ответ

мы найдём… Скупые даты

отсчитают времена,

как мы, мама, виноваты, —

скажут в небе письмена…

И пока твои молитвы

ограждают нам пути,

не покинем поле битвы,

страх стараясь превзойти.

Пусть твоё благословенье,

как надёжный, крепкий щит,

будет нам венцом спасенья

и любовью защитит.

Я тебя дождалась, и, как в детстве,

пахнет праздником – радость и свет,

в нашем тайном и щедром наследстве

ни богатых, ни нищенок нет.

Будем жить, молча вёрсты вплетая

в ткань судьбы, чтоб рисунок её

удивлял, как летящая стая,

что оставила ветру жильё.

Нам ещё предстоит научиться

и прощать, и любить, и страдать,

когда зло, как огонь, ополчится

и уйдёт из души благодать.

Улыбнись, дай поверить скорее

безмятежным и тихим глазам,

взгляд их тёплый рассвета добрее —

ну, а слёзы? Кто верит слезам?!

В рассветном облаке струя

холодной краски голубой

ползёт, как мудрая змея,

преображая мой покой.

В пространстве утренней тиши

ни шороха, ни трели птиц,

и день как будто не спешит,

не ведая своих границ…

И всё же утро настаёт,

позолотив предгорий даль,

лучей тугих янтарный мёд

пронзил небес живой хрусталь.

В веночке васильковом

июльскою порой

в саду, до слёз знакомом,

стоишь – живой сестрой,

так нежен тихий облик,

так светел тонкий лик,

ещё неведом окрик

судьбы, и боли крик

ещё не отозвался —

в глазах покой и свет…

И к васильку прижался

коровки божьей цвет.

В ноябрьских клочьях облаков

зов синевы Господня неба.

Всё просто, без обиняков,

как вкус божественного хлеба.

В прохладных сумерках зимы

мне не найти на сны ответа,

как в древней связке «мы есмы»,

в веках затерянные где-то…

И как оплакать мне тебя,

раздвинувшего жизни грани,

надмирным словом теребя

прозрачный шёлк незримой ткани?

О, чуткость пламенной души,

воспевшей сны и неизвестность*,

познавшей в трепетной тиши

слов роковую неизбежность…

Забывая о земной пропаже,

встретимся, безмолвные, с тобой,

ни о чём не сожалея, даже

о Земле – планете голубой.

     Нежной ласточкой душа очертит

     круг юдольный, уносясь навек

     от объятий ненасытной смерти,

     от всего, что было – человек…

И чем дальше, тем смелее крылья

рассекают сини паруса,

словно ангел, тихо, без усилья

покоряя дали – небеса.

     Ни слезы, ни вздоха, ни напасти,

     ни упрёка, ни земных дорог —

     схлынули враги, тревоги, страсти —

     пред душой лишь вечности порог…

И другого не найти примера —

всё отдам за жизнь твою, мой друг.

Где-то там, в созвездье Селигера,

дай коснуться тихих твоих рук.

Забыв о сне и о страданье,

с восторгом в пламенной крови

благодарю тебя, Каманья,

за праздник искренней любви!

В Пьемонте нет родней названья,

оно хранимо Пресвятой —

великолепная Каманья,

в ней каждый житель не простой.

Исполнены любви, старанья,

талантов, щедрости души,

они, прекрасная Каманья,

под стать тебе – всем хороши!

Сильны их в виноделье знанья,

традициям своим верны!

Прославило тебя, Каманья,

вино живое старины.

Сказать не смею: «До свиданья!»

Ведь в сердце ты всегда со мной,

благословенная Каманья —

земель нет равных – ни одной!

В часы благого упованья

тебя сам Данте воспевал,

века хранимая Каманья,

ты тихой жизни идеал.

Как солнце – в сердце ликованье,

не удержать его в руках —

любовь к тебе, моя Каманья,

пусть процветёт в иных веках!

Не обессудь, скажу по правде:

Жестокость режет душу мне.

И грубость, наглость смеха ради

Всегда противны тишине,

Покою в сердце, чья любезность

Как чистый взгляд, глоток воды,

Как речи вежливой потребность,

Как доброта без суеты…

О, если врач – без милосердья,

Учитель знающий – жесток,

А журналист в плену усердья

Забыл про истины исток,

И если каждый, кто б он ни был,

До брани низкой упадёт,

До сквернословья… О погибель!

Как ложка дёгтя там, где мёд…

Расстанемся красиво, как поэты,

ворвётся поезд в лабиринт метро,

прости меня за прошлое, за это,

за то, что для другой твоё ребро…

Но как назвать созвездие былого?

Как нам войти в пространство дальних лет?

И как найти единственное слово?

Чтоб получить лишь правильный ответ.

Смотрю в глаза – открытые навстречу,

ищу ответ на мучивший вопрос,

а он так прост, – молчу и не перечу,

и не стыжусь потока лишних слёз…

Как лайнер в напряженье на глиссаде,

как птица разрывает высоту,

так в бесконечно долгом-долгом взгляде

всю нашу жизнь невольно я прочту…