Читать книгу «Козни врагов наших сокруши...»: Дневники - Архиепископ Никон (Рождественский) - Страница 19

Целую зиму работала особая комиссия Государственного Совета над законопроектом о старообрядческих общинах. 30 заседаний посвятила на это дело и, наконец, представила свою работу в общее собрание Совета. Думский законопроект, столь смутивший в прошлом году совесть верных чад Церкви своим противоцерковным характером, подвергся коренной переработке и стал, кажется, удобоприемлемым.

Удивительное время мы живем: время грозных фраз и туманных, расплывчатых понятий. От того мы нередко обманываем самих себя. Дело в том, что чем шире известное понятие, чем оно отвлеченнее, тем легче подменить в нем признаки. И это делается тем скорее, что ныне мы отвыкли строго вдумываться в то, что читаем, что пишем и говорим. Ведь мы живем в век газетнаго легкомыслия: многие ли из интеллигентов ныне читают строго научныя, зрело обдуманныя книги? А вот пустит газетный писака какое-нибудь модное словечко: его и подхватывают, с ним и носятся, как с последним словом науки и мысли человеческой. Наши предки любили глубоко вдумываться в каждое слово, особенно честно относясь к слову печатному, и памятовали строгий завет нашего Спасителя: всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный (Мф. 12, 36). Памятником такого честнаго отношения к слову служит наш родной язык: какая точность признаков понятий в каждом слове! Мы не умеем своего слова найти в родном языке для обозначения новаго понятия и часто заимствуем готовыя слова из чужих языков, и так испестрили печатное слово этими заимствованиями, что простой человек без словаря иногда не может читать наших писаний. А наши предки созидали язык воистину творчески: что ни слово – то чистый алмаз! Вот почему изучать корни родных слов – истинное наслаждение. Возьмите, например, слова: “человек”, “книга”, “соловей”, “крещение”… многие ли из нас знают корни этих слов? А между тем, в этих корнях указаны самые существенные признаки понятий ими обозначаемых. Мы воображаем, что предки наши были круглые невежды, а на самом-то деле не они, а мы – воистину являемся в сравнении с ними такими невеждами. Мы треплем языком слова, оставленные нам в наследство как заветное сокровище, а смысла их, истиннаго смысла часто и не подозреваем. Мы воображаем себя такими умниками, такими передовыми людьми, что куда нашим предкам до нас! Рукою не достать. А если бы наши предки встали из гробов своих да произвели бы нам экзамен по родному языку: смотришь – и стыдно бы стало нам, таким “образованным” их потомкам. И этим легкомыслием, этим, простите – нашим невежеством пользуются те, кому выгодно воду мутить, чтоб в мутной воде рыбку, по пословице, ловить. Пустят гулять среди нас какое-нибудь крылатое словечко, по своему смыслу такое широкое, что под него можно подставлять какие угодно признаки, а мы поймаем его и носимся с ним… В последнее время много напущено таких слов не только в газеты, но и в законопроекты. Последнее уже представляет немалую опасность, потому что, проникнув в законы, неточныя, недостаточно определенныя и растяжимыя понятия могут замутить жизнь. Таково, например, слово: “свобода совести”. Что такое совесть? Это – вложенный Богом в духовную природу человека закон для нравственной и религиозной жизни разумнаго существа. А что такое свобода? Само по себе это слово представляет какую-то пустоту, которую надобно наполнить. В самом деле оно означает просто отсутствие ограничений для деятельности, и только. Какой деятельности – из этого слова еще ничего не видно. Между тем, совесть, потемненная грехопадением первозданнаго человека, вовсе не одинакова у людей. Совесть христианина православнаго требует, чтобы мы желали добра даже нашим врагам, чтоб мы не привлекали насилием и преследованиями даже к нашей святой, спасающей вере людей инакомыслящих, чтобы ко всем относились с любовью и доброжелательностью. Совесть талмудиста, наоборот, считает добродетелью убить “гоя”, позволяет спокойно обирать его, причинять ему всякое зло. Совесть исповедника корана требует истреблять “гяуров”, распространять лжеучение Магомета огнем и мечом. Совесть языческих царей требовала суровых мер борьбы с христианством. Да и у христиан не всегда, и не у всех одинакова совесть: совесть иезуита признает правило, что цель оправдывает средства, совесть римо-католика не препятствует преследовать лютеран и православных; то же допускает, хотя не столь открыто, как у римо-католиков, и совесть лютеранина, протестанта, баптиста, молоканина: по крайней мере, обман, так называемый “благочестивый обман”, практикуется и у них нередко. Но и наша православная совесть бывает не у всех одна: есть совесть щепетильная, скрупулезная, есть совесть сожженная и т. д. Теперь, если уж говорить в законе, требующем особенной точности выражений, о свободе совести, то позволительно спросить: да какой же совести? Религиозной? Но выше я уже сказал, что она иногда, по нашим христианским понятиям, у талмудистов и магометан как раз требует того, что недопустимо самыми элементарными законами человеческаго общежития и здраваго смысла. Итак, понятие “свободы совести” приходится уже ограничить. Нельзя же допустить, чтоб талмудист и магометанин, во имя своих религиозных убеждений, истребляли “гяур” и “гоев”, проще говоря, нас, христиан. Пусть их веруют, как знают, за их внутренния убеждения мы их не станем преследовать, но если они станут проводить в жизнь свои убеждения, будут касаться нашей христианской свободы – пусть извинят нас: мы не можем этого допустить, хотя бы этого и требовала их “свободная совесть”. Мы должны лишить их свободы, связать им руки. Не стать же нам последователями теории Толстого о непротивлении злу.

Но касаться можно не одного только тела: иномыслящий может касаться и заветных святынь человеческаго сердца, может оскорблять их, может похищать эти святыни из сердца не насилием только, но и пропагандою лжеучений. Нам говорят: “исповедывание веры естественным образом выражается не только в явном и осязательном проявлении своих религиозных убеждений, но и в стремлении повести других тем путем спасения души, который верующий находит единственно правым”. Это правда. Если я верую, что моя вера одна только и есть святая и спасающая, то, конечно, я должен ее распространять всеми мерами, какия моя совесть мне предписывает. Но в том-то и дело: какая совесть? Совесть раскольника, принадлежащего к страннической секте, предписывает ему проповедывать, что теперь царствует антихрист; совесть безпоповца повелевает ему проповедывать, что нет священства, нет и таинств и, следовательно, можно жить блудно; совесть каждаго раскольника требует, чтобы он хулил святую нашу матерь-Церковь православную: ведь вся проповедь раскольничьих лжеучителей в том и состоит, чтобы всячески поносить Церковь и ея таинства, ея служителей. Что ж, во имя либеральнаго принципа свободы совести и следует допустить такую проповедь? Самый опасный обман есть обман посредством правды. Нам говорят, что раскольники имеют стремление повести и нас тем же путем спасения, каким они сами мнятся спасаться. Это естественно, это – правда. Но мало ли чего они хотят и захотят во имя такой правды и свободы своей совести? Они захотят требовать, чтоб им отдали все святыни наши историческия: наприм., кремлевские соборы; они захотят и, конечно, дайте им такую свободу хотеть – уже и хотели бы, чтобы наш Государь перешел в их согласие; ведь этого требует их совесть, а она ведь свободна… Но кто же скажет, что их желание, их требование следует удовлетворить? Та к и в отношении свободы проповеди: они хотели бы всех православных сделать такими же раскольниками, как и они сами: так ужели же давать им свободу привлекать к себе в раскол всю Русь Православную? Слава Богу, основные законы предоставляют это право исключительно только Церкви Православной. Слава Богу, наше государство еще не отделилось от своей родной Церкви, еще ценит ея животворную для себя деятельность, еще умеет различать в своих законах истину от лжи, не ставит на одну доску раскольническия мудрования с церковным учением. Слава Богу, наше правительство, как благопопечительный отец, не допустит развращать своих детей, верноподданных Православнаго Царя Самодержца, ересями и лжеучениями. Было бы безумием допускать все это во имя какой-то ложно понимаемой свободы совести раскольников. Надо же поберечь и охранить и свободу православных простецов наших, не умеющих в вопросах веры отличить правой руки от левой – лжи от истины, пагубнаго обмана от спасительнаго учения. Нам говорят, что наш “многомиллионный народ убежден, что для торжества Православной Церкви не нужны никакия стеснения религиозной свободы иноверцев”. Может быть, это отчасти и правда, но вопрос в том, как и что понимать под этой религиозной свободой? Если разуметь, что “пусть каждый по-своему Богу молится”, то и это едва ли будет полная правда: несомненно, что православный желал бы, чтобы обратились к вере православной не только раскольники, но и все магометане, иудеи и язычники: ведь логика сердца, логика убеждений у всех одна и та же. Если раскольник “стремится повести на путь своего спасения” православных, то ужели не желает того же для всех раскольников и православный? Зачем тут хотят иметь две мерки? Это первое. А второе: наш православный народ, благодушно допуская, чтоб каждый по-своему Богу молился, вовсе уж не так равнодушно смотрит на то, если станут его братьев совращать в другую, хотя бы и “старую” веру. Он глубоко возмущается, когда слышит хулы на родную Церковь; не умея защитить словесно свои, дорогие ему верования, он нередко пускает в дело физическое воздействие против совратителя. Неужели православное правительство может равнодушно смотреть на совращения в раскол, не говорю уже о сектах и иновериях, своих православных подданных? Неужели не оградит их от всякаго рода совратителей? И ради чего бы оно стало устранять себя от такого ограждения? Во имя чего дало бы оно право всякому лжеучителю хулить Церковь и совращать православных? Во имя свободы? Но ради Бога рассудите: ведь вопрос не о том, возможна ли или не возможна безграничная свобода проповеди, – кажется несомненно, что границы необходимы, – вопрос лишь в том: где проложить эти границы? Ведь не допустит же правительство проповедывать, что Царь есть антихрист, что не следует платить антихристу подати и давать ему солдат, что брак церковный есть блуд, а блуд – простительный грех: “семь раз роди, а замуж не выходи” и подобные нелепости. Значит, граница есть. Говорят: эта граница – опасность государства и общественной нравственности. Но – во-первых: государство у нас в союзе с Церковию, опасность для Церкви разве не есть опасность и для государства? Церковныя смуты разве полезны для государства? Хула на Церковь, поругание православных святынь – разве не безчестит государства? Не думайте, что раскольники такие кроткие агнцы: они способны не только издеваться над Церковью и ея служителями, но и над каждым православным, лишь бы почувствовали свою свободу. И ужели все это будет отвечать той цели, какую поставил законодатель для законов о свободе исповеданий: “возвеличение Церкви православной”? Хорошо возвеличение, когда на всех перекрестках ее будут поносить и злословить, когда ея верным чадам и служителям не будут давать прохода издевательствами! Во-вторых, свобода распространения раскольничьих лжеучений, несомненно, будет подрывать и общую нравственность. Помнить надо, что всякое лжеучение, в том числе и раскол, заражены страшною гордынею: просим мы, служители Церкви, поверить нам в этом на слово, – вся их религиозная жизнь в ея проявлении, в делах, зиждется на безсознательном лицемерии, – “несмы якоже прочии человецы”… Эта подмена нравственных идеалов ужели полезна для государства? И во имя чего? Во имя какого-то отвлеченнаго принципа: давайте свободу лжи и не препятствуйте ея пропаганде! Да ужели это уж такой священный принцип, что нельзя от него отказаться? Неужели можно желать, чтобы проповедники его испытали сладость его плодов на своих детях? Если бы их дети совратились в раскол и стали хулить святую Церковь, стали поносить их, своих родителей, за то, что они не идут по их стопам: что бы они сказали о такой свободе?

И в этом вопросе делается подмен понятий у сторонников свободы проповедания или пропаганды: вместо откровеннаго слова “распространение лжеучений”, они говорят – изложение и изъяснение учения. Но в том-то и дело: послушайте, если не верите миссионерам, в чем состоит все это “изложение и изъяснение?” В одних только хулах на церковное учение. Нам говорят, что на “собеседованиях” уже давно допускается такая свобода проповеди. Опять подмена понятий: собеседование и проповедание лжеучения с целию его распространения вовсе не одно и то же. При собеседовании хулы раскольника-учителя тут же изобличаются, их действие на слушателей православных тут же парализуется. Такою же подменою понятий можно назвать и слово “проповедание”. Что хотят разуметь под этим словом? Нам говорят, что оно означает просто изложение и изъяснение учения. Но из чего это видно? Почему раскольник не может разуметь то, что ему захочется? Он скажет: “нам закон дает право проповедовать, а проповедовать и значит распространять наше учение”. И будет прав, потому что он не может иначе понимать это слово, как в самом широком его значении. А закон не ограничивает это значение.

Чтобы дать больше простора пропаганде раскола под покровом свободы проповеди, защитники сей свободы хотят допустить ее везде на основании общих узаконений о свободе собраний и слова. Приедет в деревню расколоучитель, заявит полиции, что желает устроить собрание, получит разрешение, соберет простецов и начнет ругать Церковь и ея служителей. Я уже сказал, что вся проповедь раскольничьих проповедников сводится к этой теме. И это будет твориться, по смыслу закона, якобы “к вящему возвеличению Церкви Православной”! Болью будет отзываться такое проповедание в душах простецов – православных слушателей; одни из них поколеблются, не зная, чем отразить нападение на Церковь лжеучителя, другие наоборот – могут в негодовании броситься на него, а что делать тогда представителю полиции, какому-нибудь уряднику или просто сельскому старосте? Ему, конечно, придется защищать проповедника от насилия, но тем самым ставить в глубокое недоумение сих простецов, которые ведь защищают свою веру от хульника-раскольника…

Нас стращают: “всякое-де ограничение действия льгот, уже возвещенных, способно вызвать в среде старообрядческаго населения недоумение, готовое перейти в разочарование и смущение, недалекое, при благоприятных к тому обстоятельствах, от смуты”. Опять передержка. В Высочайших указах нет ни слова о свободе пропаганды – проповедания, а то, что дала или “возвестила” Государственная Дума, еще не Высочайший указ. Если по местам свобода пропаганды уже идет, то ведь это свершается просто захватным правом, помимо всякаго закона. Это следует пресечь, как восхищение недарованнаго. Что ясно и точно указано в Высочайших указах, то и пусть входит в жизнь, но отнюдь не больше. Всякое расширение закона есть уже его искажение. А по отношению к расколу, который сам есть искажение истины, такое расширение есть намеренное содействие распространению лжи и заблуждений. Нас хотят утешить статьей 84 Уголовнаго Положения, карающей виновных в совращении православных в расколоучение посредством злоупотребления властью (каковой лжеучители, конечно, не имеют, а следовательно, к ним это и не относится), принуждения, обольщения, обещания выгоды, обмана, насилия или угрозы. Но здесь все это, во-первых, в каждом отдельном случае надобно доказать, а во-вторых, и к делу не относится. Ни одного из указанных признаков не найдете в свободной проповеди расколоучителя, и он всегда останется прав, ибо он ведь не насилует, не угрожает, не злоупотребляет властью, не принуждает; правда, он обольщает и обманывает, обещая Царство небесное тому, кто за ним пойдет, но ведь он сам убежден, что он прав, что так и следует делать… Следовательно, статью эту никогда не придется и применять в отношении к пропагандистам раскола.

Свожу все к кратким положениям. Совесть есть внутренний закон, закон, Богом вложенный в сердце человека, закон, сокровенный в этом сердце так глубоко, что ни стеснить его, ни ограничить в его внутреннем действии никто не может, кроме самого носителя сего закона – человека. Другое дело – проявление сего закона вовне, в слове, в деле. Но, ведь это будет уже не свобода совести, а свобода слова, свобода действий в отношении к другим. Смешивать эти понятия значит подменивать их одно другим. Свобода слова, свобода действий одной личности всегда непременно ограничивается такою же свободою других, соприкасающихся с нею. Когда лжеучитель распространяет свое лжеучение, он касается уже совести других, часто немощных, которые не в состоянии, по своей простоте, возражать ему. С его точки зрения, по суду его искаженной совести, он творит благо. Но если закон отличает истину от лжи, если для него не безразлично: распространяется ли истинное учение или зловредная ложь, просвещаются ли русские люди благодатным, воспитывающим народный дух учением православия или заражаются непримиримою враждою к нему, враждою к Церкви – союзнице государства то он должен стать на страже истины и сказать твердо лжеучителю: доселе прейдеши и ни шагу далее! Не смей касаться чужой совести! Тут предел свободе лжеучителя, предел – не свободе его совести – пусть его верует, как хочет, молится, как ему угодно, – а предел свободе его слова, его действий (ибо, допустив свободу слова, нельзя логически отрицать уже и свободу действий). Необходимость полагать такие пределы естественно вытекает – во-первых, из чувства государственнаго самосохранения: доколе Россия живет идеалами православия, дотоле государство обязано, в своих же интересах, охранять сии идеалы от искажения и разрушения, православную совесть от оскорбления, духовное единство русскаго народа от раздробления по сектам, братскую любовь от сектантской вражды и духовнаго междоусобия. Во-вторых, пределы свободы пропаганды нужны для государства из уважения к святой истине Христовой, православным государством признаваемой, и во имя простой справедливости: надо же оградить простецов от вторжения в их совесть; не может же православное государство спокойно смотреть, как беззащитных младенцев веры враг берет и уводит в плен заблуждений, как поселяет вражду, самую ожесточенную – религиозную вражду между русскими людьми, между членами одной и той же семьи. Наконец, закон должен положить предел свободе всякой пропаганды уже для того, чтобы не противоречить самому себе. Если право привлечения инаковерующих к своему исповеданию предоставлено нашими Основными законами одной только Церкви православной, то ясно, что для всех сект и расколов такого права не существует, а следовательно, всякая пропаганда лжеучений должна быть законом воспрещена. И это тем более, что Государь наш именуется в законах защитником и покровителем Церкви православной, каковое именование обратилось бы в простой почетный титул, если бы закон не ограждал его жизненную силу строгим воспрещением всякой пропаганды, угрозою кары за таковую…

Сторонникам раскола очень хотелось бы, чтобы закон называл их духовными (какие они “духовные!” Ведь, в расколе благодати нет) “священнослужителями”. Ссылаются на римо-католиков и армян, указывая, что вот-де не боятся же называть их митрополитов, епископов и др. духовных лиц присвоенными им именами. Да, не боимся, ибо и у католиков, и у армян православная Церковь признает иерархию и приемлет от них приходящих в их сущем сане. А раскольничьих лжеархиереев и попов она признает простыми мирянами и принимает их как мирян. Уже по одному этому нельзя заставить закон величать их так, как величают раскольники. Но, кроме того, довольно с них и того, что закон усвоил вовсе на деле им не принадлежащее наименование якобы “старообрядцев”. Ведь если уж прилагать сей термин, то позволительно было бы не к раскольникам, а только к единоверцам. И почему это такая милость к раскольникам: нас хотят заставить величать даже по закону их лжеиерархов и попов священнослужителями, а вот нам хотят запретить называть их так, как велит нам наша православная совесть? Ведь уж если свобода и уважение к совести и убеждению, так и нам дайте сию свободу! Позвольте и нам именовать их так, как велит нам Церковь своими канонами, а не мирская власть ея законами. Я уже не говорю о том, что наименование священнослужителями раскольничьих лжепопов и лжеархиереев будет великим соблазном для простецов православных. Ведь наша простота доходит до того, что в пребывание армянскаго католикоса в Петербурге простецы подходили к нему под благословение, хотя по канонам церковным он и есть еретик. Надо же ограждать младенчествующих в вере от соблазна, а для сего гражданский закон должен держаться, по крайней мере, в сем отношении воззрений православной Церкви и не угодничать пред расколом. Во имя терпимости к расколу не оскорбляйте православных. Не забывайте, что и правительство наше должно быть по духу только православное…