Читать книгу Запертое эхо - Арина Зарудко - Страница 11

Загородная резиденция Роберта Гэка походила на воплощение мечты любого обитателя земного шара. Чтобы описать это пристанище богатеев, даже у меня не хватило бы словарного резерва. Белоснежный особняк с прекрасными скульптурными ансамблями по всему периметру, огромный сад, терраса, бассейн, да еще и примыкающий к основной территории ипподром – не слишком масштабных размеров, но и этого хватало, чтобы устраивать любительские скачки. Как выяснилось, Роберт с трех лет не чувствовал себя нигде так комфортно, как в седле.

Мы приехали в условленное время на машине Рене. Что-что, а водила она крайне дурно, хоть и любила это занятие. В воздухе уже распускались бутоны тепла и расцветала сладость набухающих почек. Я не понимал, зачем уезжать загород ранней весной, но после первого же взгляда на «загородный домик», выпирающий из-за деревьев и холмов, я все осознал. Резиденция была и правда внушительной, и, как я позже узнал, Роберт приезжал сюда не только в теплое время года. Говоря о нем, мне почудилось, что он сразу же меня невзлюбил. Вероятнее всего, из-за Рене. Я знал, что они были близкими друзьями – но насколько, мне было неизвестно. Еще одна загадка, которую предстоит разгадать.

Роберт был приветливым, сдержанным, как все «породистые» англичане. Выходец из обеспеченной семьи, он, как мне казалось, ни дня не работал. Такой джентльмен с холеной внешностью и белоснежными, почти женскими руками явственно контрастировал со мной: парнем, который в двенадцать лет познал тяжкий труд. Костюм Роберта, идеально уложенные иссиня-черные волосы, аристократичная белизна его кожи, изысканность манер – все это было столь органично, все вписывалось в атмосферу этого непристойно огромного дворца.

– Вы приехали одни из первых! – Он пожал мне руку и некоторое время всматривался в меня своими прозрачно-голубыми глазами. – Очень счастлив наконец познакомиться.

«Наконец». Очевидно, Рене что-то рассказывала о молодом художнике, с которым проводит время. Хотя любопытство Роберта ограничилось несколькими вопросами, я знал – он изучает меня.

Несмотря на то, что по словам Роберта, мы прибыли в числе первых, в доме уже расположилось пятеро гостей. Одна дама и четверо ярких молодых людей среднего возраста, с сигарами, превосходно уложенными волосами и приличным состоянием за душой. Один из них, Рой Хеннеси, показался мне интересным человеком. Он жил в Нью-Йорке и приезжал в Англию исключительно по делам, касающимся семейного бизнеса. Его капиталистический взгляд на вещи гармонично уживался с тонким пониманием прекрасного – я рассмотрел его практически сразу же.

– Да… – мечтательно рассуждал он, – как чудесно, что вы посвятили свою жизнь созиданию, мистер Браун. Я восхищен страстными натурами. Когда я путешествовал по Италии, мне довелось познакомиться с бродячим художником.

– Бродячий художник! И это в двадцатом веке! – изумилась единственная дама в этом кружке.

Ее звали Лили Нешвил, она «водила дружбу» с блондином по имени Джереми. Тот, как я успел понять, был наследником огромного имения в Йоркшире. Мне он не очень понравился – молчаливый, хмурый, то и дело он проверял свое портмоне и обращался с нелепыми просьбами к камердинеру, что был при нем все время. Сама же Лили была такой же миниатюрной, как Рене. Коротко постриженные прямые темно-каштановые волосы перевязаны шелковым платком, милый вздернутый нос и ярко подведенные глаза – все, что врезалось мне в память.

– Представь себе, Лили! – продолжил свой рассказ Рой. – Так вот он тратил заработанные гроши на билеты в музей. Это так меня поразило и вдохновило… Он отказался принять от меня приличную сумму денег. Но я с удовольствием купил пять его работ и привез домой, в Америку, где их не слишком оценили, но мне плевать. Я верю в искусство. Пусть оно не всегда понятно простым обывателем, это не делает его менее великим.

Я одобряюще кивал, а затем предложил тост за искусство. Кажется, меня приняли в этом кружке «золотых и лощенных щеголей». Конечно, это все мои предубеждения. Мне было очень стыдно за них, ведь эти люди оказались интересными и образованными. По крайней мере, большинство из них. Через какое-то время я осознал, как был несправедлив по отношению к ним – меня приняли не только из уважения к Рене, но и благодаря моим широким взглядам на мир. А я настолько одичал в своей мастерской, воюя за место под солнцем (словно эти люди могли его украсть), что совершенно забыл об элементарной порядочности и человечности. Я верил в равенство. В конце концов, всех денег и наград не унесешь с собой на тот свет. Так к чему вся эта пыль в глаза? К чему метать бисер перед свиньями, пытаться казаться лучше, чем ты есть, если это не имеет ровно никакого значения? Есть ты и есть люди вокруг тебя, есть жизнь и искусство. Все. Маски – это лишь преграда к настоящему. Эта преграда отрезает тебя от людей, которые могут стать чем-то большим в твоей судьбе.

Когда гостей стало прибавляться, я начал заметно нервничать. Но в конечном итоге расслабился: то ли от количества выпитого, то ли от того, что среди гостей были не только наследники и предприниматели, но и простые музыканты, поэты – моего поля ягоды. Мы беседовали наперебой, много чокались и вливали в себя огромное количество дорогого алкоголя. В ход шли разносортные темы, и я был в ударе, что не могло меня не ободрять.

Рене сияла. Она смотрела на меня с гордостью, когда я беседовал с кем-то из новых знакомых, я ловил эти взгляды и улыбался ей, а она не могла не улыбнуться в ответ. Вот что было главным. Не эта вереница людей, которые могли обогатить меня или содействовать моей карьере, а осознание, что я с ней. Что она моя на этом празднике жизни. Пусть это будет не так для остальных, но это так для меня, и плевать на условности.

– Как ты находишь моих приятелей? – Мы наконец остались вдвоем после долгих разговоров с остальными.

– Славные люди. Не все, но большинство. Я рад, что мои ожидания не оправдались.

Она усмехнулась.

– Ожидал увидеть зазнавшихся снобов?

– На самом деле, да.

– Я не вожу с такими дружбу.

– И это еще одно твое достоинство. – Я поцеловал ее в макушку и осознал, что ни разу не касался ее губ. Она взглянула на меня так, как олень смотрит на своего убийцу: жалостливо и смиренно. – Я позволил лишнего?