Читать книгу Рипсимиянки - Арм Коста - Страница 6

Небо висело над головой, запачканное безобразными тучами, и лишь над куполами монастыря Святого Павла светило солнце – яркое, весёлое, греющее. Рипсимия занималась цветами: там, где куст роз разрастался и уже походил на бесформенный шар, она аккуратно срезала лишние стебли, увядшие бутоны она также убирала с куста, боясь краем ножа затронуть шипы. Послушнице нравилось ухаживать и наблюдать за цветами, ей казалось, что эти божественные творения созданы нежными и сильными одновременно.

– Как это может быть? Ты касаешься кончиками пальцев тончайших и мягких лепестков, чувствуешь аромат роз, очаровываешься только их видом, но стоит дотронуться до стебля – роза тебя ранит, на коже проступят капли крови… – пролепетала Рипсимия.

– Так и с любовью к человеку, дитя моё. Когда ты бережно, как к розе, относишься к ближнему своему, боишься ранить его острым как нож словом, пока ты ухаживаешь за ним и приходишь к нему с благими намерениями – он не обидит, не укорит, не предаст, будет отдавать тебе всё самое прекрасное, что есть внутри него. Но стоит тебе обратиться к человеку силой, нарушить его существование, влезть в его мир – он выпустит шипы, будет защищать себя, давать отпор, воевать, – Гаяния подошла к Рипсимии и завела с ней разговор. – Иногда розы ранят, так ведь?

– Да, матушка, но на розы невозможно гневаться, они ведь прекрасны!

– А человеку вовсе не нужно гневаться, даже на розы, – Гаяния присела на скамью. – Хочешь, поведаю тебе одну мудрость?

– Да, матушка.

– Жили когда-то два брата – Каин и Авель. И были они дружны, и любили друг друга, и помогали друг другу. Но однажды проник в сердце Каина гнев – сильный, безудержный, затуманивающий ум. И убил своего брата Каин посреди поля, и оставил он мёртвого Авеля. Гнев не просто рассорил братьев, он заставил человека совершить грех – отнять жизнь, данную Богом.

– Какой ужас! – Рипсимия крикнула, но тут же прикрыла уста ладонью. – Матушка, что же делать нам, людям, на этой земле, как бороться с гневом?

– Не дать беспричинному гневу поглотить тебя. Мы все несовершенны, Господь создал нас такими, но все мы должны стремиться к чистоте, к добру и красоте, заботиться о душе так, как сейчас ты заботишься о цветах.

Гаяния была восхищена тем, как всё вокруг преобразилось: за цветами Рипсимия ухаживала безукоризненно; земля вокруг цветов была рыхлой, живой, свежей; опавшая листва и горный мусор лежали холмами возле каждого куста.

– Розы ждали тебя, – Гаяния обратилась к трудолюбивой послушнице. – Нам всегда казалось, что им забота не нужна, они росли сами по себе, не требовали внимания, опеки, любви. Видимо, мы ошиблись – любовь нужна каждому как воздух. Когда-то один человек сказал мне, что наша вера в Бога и сам Бог умрёт в тот час, когда умрём все мы – верующие в Единого Господа нашего. Этот человек сыпал мне проклятия в лицо, кричал, в кого же христиане дальше будут верить после Бога и кому они будут нужны.

Гаяния жестом пригласила Рипсимию присесть и поговорить с ней, отдохнуть на скамье, поведать о дне сегодняшнем и грядущем.

– И что же ты ответила на его слова, матушка?

– Мне не осталось ничего, как простить его и покинуть ту землю, где он живёт. Земля, как и небо, большая, её хватит на всех, каждому на ней уготовано место: и верующему, и нет, и доброму, и сердитому, и скупому, и щедрому.

Слова Гаянии становились всё тише и тише, и Рипсимия уже отчасти не слышала, что говорит настоятельница – её голос перебивал громкий звук: звенел металл, под ногами всё дрожало, будто тысячи лошадиных копыт пронеслись по земле. Звук приближался, пугая всё живое вокруг каменных стен Дома Божьего. Само зло, казалось, решило посетить обитель: сильные кулаки били в деревянную браму, но она отважно терпела, крича: «Буду держаться до последнего!»

– Пришли… – только и выговорила настоятельница монастыря Святого Павла.

Рипсимия схватила руку Гаянии, крепко сжимая её пальцы.

– Матушка… – прошептала девушка.

Что-то внутри обжигало Рипсимию: оно тянулось от живота, задерживалось где-то около солнечного сплетения, затем быстро поднималось к горлу и больно резало, раздирало, жгло его; ступни отяжелели, словно их опутали цепями, приросли к земле, голени и икры дрожали, тряслись, каждая мышца нервно сокращалась, словно от конвульсий; в глазах стало темнеть – так бежавшая из Рима красавица стояла лицом к лицу со смертью.

Гаяния взяла в обе руки свою мантию и, освободив ноги, побежала ко входу в монастырь, лишь обронив пару фраз Рипсимии:

– Дитя моё, беги скорее к сестре Нуне – она знает тайный ход. Ничего не объясняй ей – нет времени, просто скажи укрыть тебя в подземной комнате. Бегите в укрытие, ради Бога, прошу, иди же скорее, не стой, спасайся!

И тут Рипсимия словно проснулась: если есть шанс, хотя бы ничтожно маленький шанс спастись – нужно бежать, скорее бежать к Нуне.

– Где же ты? Где? – Рипсимия оглядывалась по сторонам, металась, как птица, попавшая в клетку, бегала из стороны в сторону, глазами ища Нуне. – Нуне! – страх парализовал голос, и лишь тихий писк сорвался с губ послушницы.

Рипсимия бросилась по коридору, влетела в лазарет, но там было пусто – дева побежала наверх, подрясник мешал, путал её ноги, замедляя бег послушницы. Она врывалась в каждую келью, открывая двери настежь, и снова выбегала.

– Сестра, стой! Остановись! Стой! – воскликнула девушка, увидев со спины силуэт послушницы. – Нуне!

– Что случилось? На нас напали?

– Нуне, послушай, – Рипсимия обхватила запястья Нуне, – ничего не спрашивай, прошу, скрой меня, матушка сказала, что ты знаешь куда. Иначе меня убьют!

– Скорее, бежим! Скорее же!

Укрытие находилось под молельным залом: вход в подземную комнату скрывался под тяжёлыми мраморными плитами. Нуне упала на пол и попыталась отодвинуть их, но тщетно. Послушница плакала от бессилия.

– Господи, напрасны наши старания! Мы не успеем!

– Успеем! – крикнула Рипсимия и рухнула на колени. Она помогала отчаявшейся Нуне поднимать плиты, пальцы дев уже посинели от тяжести, а в спине чувствовалось неимоверное напряжение и боль.

– Первая! – Нуне выдохнула. – Я не знаю, как быть? Ещё две!

– Осилим! Ну же!

Вторую плиту девы кое-как оттащили – времени отдыхать не оставалось.

– Ты слышишь? – Нуне крутила головой по сторонам. – Они уже вошли на территорию!

– Третья! – Рипсимия с надрывом отодвинула последнюю плиту. Дева опустила голову, словно молясь, руки болтались, как две нити, встать не хватало сил.

– Скорее, лезь! Сиди тихо, постарайся не издавать звуков! Постарайся! – Нуне обняла Рипсимию, словно в последний раз, а затем открыла деревянную крышку, затолкав девушку внутрь. – Сестра, спасай свою душу! Всё будет хорошо! Бог с тобой!

– Тебе не поставить плиты на место, сестра, ты одна не сможешь закрыть вход сюда!

– Тише, тише… – Нуне молила Рипсимию.

Нуне в последний момент закрыла плитами вход в укрытие.

В молельный зал вошли люди императора.

Нуне дрожала и молила Христа, чтобы они не увидели в идеально ровном полу щель – последняя плита, закрывающая вход в убежище, легла неровно.

– Кто такая? – старший воин грозно обратился к Нуне. – Имя!

– Сестра Нуне.

– Не римлянка?

– Добрый человек, Каппадокия когда-то была моим домом, но покинула я те земли, прибилась к чистым и светлым девам, теперь говорю с Богом, тружусь во благо людей, читаю о врачевании и живу здесь уже много лет в покое и послушании, – Нуне смотрела на воина в надежде поймать его взгляд. – Добрый человек, беспокоит ли тебя что-то?

– Откуда тебе знать, какой я человек? – раздражённо спросил центурион. – Ты всех называешь добрыми? И кто тебе сказал, что какая-то хворь меня беспокоит?

– Но ведь злых людей нет на земле! – Нуне не прекращала изучать глазами римского воина. – Есть люди несчастные, больные, нелюбимые, оттого они причиняют зло другим.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся императорский муж. – Мало ты знаешь в жизни, женщина, и мало ты знаешь нашего императора! Ну а о хвори ты моей как догадалась?

– На твоих ладонях, в самой их средине, виднеются капельки пота, обычно они проявляются у тех, кого тревожит болезнь или мучает слабость. Нужна тебе помощь, добрый человек, идём, я ускорю выздоровление.

– Если ты не поможешь, я обезглавлю тебя!

– Прошу, добрый человек, – Нуне рукой указала путь воину, – иди первым, ибо гость ты наш, а я пойду следом.

Широкий, как скала, воин всем телом повернулся к своим легионерам и громким устрашающим голосом, летящим из его каменной груди, отдал приказ: «Собрать всех до единой дев здесь и проверить, нет ли среди них беглянки!»

По дороге к лазарету центурион выспрашивал о девушке из знатной римской семьи, которая посмела не просто отказать императору, но и обхитрить его посланников. Нуне только сочувственно вздыхала и качала головой – она утверждала, что не знает здесь никаких римских красавиц и тем более тех, кто сумел обмануть великого правителя.

Послушница отворила дверь помещения, впустив центуриона. Он удивился количеству снадобий и зелий в тесной комнате, пропахшей травами и маслами, но ещё больше его беспокоили книги. Что-то было написано на латыни, что-то – на греческом языке, что-то – на египетском. Воин презренно поглядывал на иконы. Образ худого старца с впавшими голубыми глазами смотрел на него в упор. Нуне спросила, доверяет ли центурион ей своё здоровье и готов ли он добровольно выслушать, повторить и принять всё то, что она произнесёт, прочтёт или нальёт ему. Мужчина утвердительно кивнул.

– «Покажи, Господи, страждущему рабу Твоему, исцеление и прощение за грехи его земные. Избавь, Господи, его от недуга тяжкого, от болезней горьких. Спаси, Господи, раба Твоего от одра смертного и от ран глубоких во плоти. Воссылаю славу Тебе, Господи, славу Единому Христу нашему Спасителю. Спаси и сохрани его, Господи. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!»

Было тошно и грустно центуриону, он устало, словно измученное наукой малое дитя, склонил голову. Центурион не понимал, что эта девушка делает с ним, но где-то внутри себя он ощущал облегчение – боль уходила, а с ней – и холодный пот на его коже. Кашель мучил верного императорского воина: в одном из походов застал ливень и град армию Диоклетиана, заболел старший командир, и огонь, который разжигали на привалах, его не спасал – знобило центуриона, суставы крутили и ныли, ломота в теле не покидала его – становилось всё хуже. Не мог он продолжать воевать, даже встать с ложа стоило ему немалых сил.