Читать книгу Сеня, жми на тормоза! - Арсений Анатольевич Веденин - Страница 3

Воскресенский резко открыл глаза. Истерично верещащий будильник смартфона дал старт новому дню. Теперь главное ― найти в себе силы его начать. Сейчас он встанет, заткнёт будильник, сделает хороший глоток воды из полуторалитровой бутылки, стоящей у кровати, распахнёт плотные шторы, откроет нараспашку окно и наполнит лёгкие холодным свинцовым севастопольским утром. Затем примет горячий душ, разогреет на сковородке мамины котлеты и пожарит пару яиц, а завершит привычный ритуал чашка приятно обжигающего кофе и бодрящая сигарета. Мама Воскресенского уже час как в офисе, а сам он, с возможностью работать из дома, в 10 утра только начинает медленно и с неохотой вползать в наступивший день.

 В последние годы Арсений себя откровенно запустил. Классические обещания себе начать новую жизнь с понедельника оборачивались феерическим провалом. Тридцать отжиманий после пробуждения и бодрящая пробежка вокруг двора ― так и оставались в разряде социальной фантастики. Воскресенский стоял в ванной, опершись двумя руками о раковину, и долго изучал своё отражение прежде чем взять бритвенный станок, чтобы избавиться от недельной щетины. Выдавив на ладонь добротную горку пены, Арсений в очередной раз поймал себя на мысли, что из зеркала на него смотрит уже успевший устать от жизни мужчина, постепенно набирающий лишний вес и куда быстрее теряющий волосы. Тяжело вздохнув, он начал еженедельный ритуал омоложения. Да, конечно, дико в 30 считать себя пожилым мужиком, но Воскресенскому казалось, что лучшие дни его жизни остались позади, а может и не наступали вовсе. Жутко, но факт. После окончания утренних процедур он в который раз окинул себя оценивающим взглядом. «Да вроде ещё не развалюха», – сказал Воскресенский заметно посвежевшему отражению и вышел из запотевшей ванной навстречу новому дню.

Уже в дороге на работу Арсения застал звонок от пресс-секретаря театра. С Максом Городецким он сдружился чуть ли не с первых дней работы в SevMedia. Макс высоко оценил первые театральные рецензии Воскресенского и поначалу проявил к нему чисто профессиональный интерес, а потом уже и человеческий.

– Арсений, категорически приветствую! ― бодро протрубил Городецкий. ― Подскажи пожалуйста, дорогой мой, тебя завтра ждать на премьере? Для тебя и мамы забронировал самые лучшие места в четвертом ряду.

– Боже, как приятно, ― наигранно сказал Воскресенский, оплачивая водителю проезд. ― Макс, ну, что за вопрос, конечно буду. Хоть я и терпеть не могу Мольера, но… работа есть работа.

– Сень, я уже тебе говорил и повторюсь ещё раз ― твоей работе позавидуют практически все наши севастопольские акулы пера: вращайся себе в культурной жизни и просто отписывай её качественным литературным языком, что у тебя получается лучше всех.

– А что, если эта культурная жизнь уже так достала, что…

– Так, Арсений Анатольевич, я не понял, что за упаднические настроения в начале рабочей недели? ― резко перебил Городецкий. ― Ты культурный обозреватель главного севастопольского СМИ и твоей рецензии, как всегда, будет ждать весь город.

– Да прям уж таки весь, ― уже слегка раздраженно бросил Воскресенский.

– Ну, вообще-то SevMedia у нас читает весь Севастополь и Крым.

– Ну да, только новости о премьерах у нас в основном читают их режиссеры и артисты. Так, ладно, скажи мне, ты уже в театре?

– Уже на подходе.

– Ну тогда жди у меня входа. Попьем кофе. Сегодня я угощаю.

– Замётано. Жду, дорогой.

Городецкий встретил Сеню у служебного входа в театр ― широкой улыбкой и светящимися глазами. Такой вечный оптимизм коллеги иногда раздражал Воскресенского.

– Чего ты такой счастливый? ― Арсений протянул кофе Городецкому. ― Светишься как кремлевская ёлка. Влюбился?

– Не угадал, ― прококетничал Макс. ― Тут у нас по театру новость пронеслась. Ну, так, для избранных ушей… В общем, Аллу хочет переманить другой театр и освобождается место завлита. А с главрежем у нас установились очень доверительные отношения и я почти уверен, что он выберет мою кандидатуру.

– Ну… поздравляю что ли, ― Сеня выдавил плохую улыбку.

– Спасибо, ― Городецкий то ли не хотел, то ли реально не замечал неискренность Сени. ― А то знаешь, я уже реально задрался в помощниках у Аллы бегать за пол ставки. Да, на мне только связь с прессой, но на ней всё остальное и самое интересное: помощь главрежу в формировании репертуара, пиар-компании, поездки на фестивали. А теперь всё изменится. Надо давать дорогу молодым. Тем более, что она никуда не уходит, а возвращается в театр, где начинала свою карьеру. В наш ТЮЗ. Там у них сейчас непростые времена и годный завлит очень бы не помешал. Слышал, их нынешний, точнее уже бывший, ушёл в запой.

– Ничего себе.

– Прикинь? Так что, скорее всего, совсем скоро я займу место Ильинской, ну а ты, если настолько устал от должности редактора раздела культуры самого влиятельного СМИ в Севастополе и Крыму, ― Макс сделал многозначительную паузу, ― то можешь пойти на мое место. Я за тебя перед режиссером замолвлю словечко. Но имей в виду, работа совершенно не творческая, сплошная запара, будешь всего лишь исполнительным винтиком в этой махине.

– Я еще подумаю. Хотя, скажу честно, твоя должность попривлекательнее будет.

– Ну, извини, брат. Это место я уже за собой застолбил. Тем более, ты мне сам по телефону говорил полчаса назад, как устал от культурной жизни.

– Да, Макс, я устал тащить на себе всю нашу севастопольскую культуру, ― вздохнул Воскресенский. ― До фига ответственности, контактов, людей вокруг, мероприятий. На мне и фестивали, и выставки, и различные арт-проекты, культурные акции и ещё куча всего. Честно, задрался. Хочется сосредоточиться на каком-то одном направлении и успокоиться. Чувствую, что уже на пределе. А если на мне будет только театр, то норм. Я буду вполне удовлетворен.

– Ох, Арсюх, ну не знаю, ― Макс задумчиво помешивал кофе деревянной палочкой, ― ты прям такой парень с амбициями. Не, я только за. Просто… Ты имей в виду… Театр ― это ещё тот гадюшник. Это… чтоб ты понимал… м-м-м… яма со змеями. Большая яма с кучей прожорливых змей. А парниша добрый, светлый. Пропадешь здесь. Сожрут с потрохами. Серьёзно говорю.

– А ты значит у нас прям демон, летящий на крыльях ночи, ― с тенью обиды бросил Арсений.

– Ну не прям уж демон, но… иногда могу суку включить, ― из Маска вырвался лёгкий смешок.

– Ну, знаешь ли, я тоже не ангел с крылышками, ― Воскресенский начал злиться, но Макса это еще больше раззадорило.

– Ой, Сень, ― Городецкий чуть не засмеялся, ― ну от такого хорошего человечка как ты, с такой интеллигентной и не побоюсь того слова, ангельской внешностью, это звучит как-то… ну извини. Ты по своей сути добрячок, а если будешь пытаться из себя строить плохого мальчика, то это будет выглядеть как-то… ну… не очень вкусно. Извини, ― Макс дружески похлопал Воскресенского по плечу.

– Знаешь, что…, ― внутри Воскресенского всё вскипело, но он не успел закончить мысль.

К служебному входу, цокая каблуками и, не отрываясь от телефона, стремительно шла Света Новикова ― журналистка интернет-издания «Севинформ», главного конкурента и идеологического врага SevMedia. Статная и высокая блондинка всё же оторвалась от смартфона, сверкнула своей белоснежной улыбкой и, поначалу не заметив Воскресенского, кинулась к Максу, чмокнув его в щёку.

– Привет, дорогой! ― промурлыкала журналистка. ― Романовский уже на месте? У меня всего 30 минут.

– Да, Алексей Владимирович тебя уже ждёт, ― слегка отстранённо сказал Макс, невольно уставившись на выпуклую грудь коллеги.

Света поймала этот взгляд и это, естественно, было ощутимое поглаживание по её самолюбию.

– Прекрасно, ― удовлетворённо выдохнула Новикова.

И уже после того, как состоялся обмен любезностями и поедающими взглядами, презентабельная блондинка заметила Арсения. Девушка резко изменилась в лице и, казалось, у неё даже слегка испортилось настроение.

– О, какие люди. ― Света выдавила из себя максимально натянутую улыбку. ― Привет, Сень.

– Привет, ― небрежно бросил Воскресенский, понимая, что Новикова в очередной раз брызнет добротной порцией яда в его сторону.

– Ну, что, придёшь завтра на премьеру? ― было видно, что Света спрашивает это не из интереса, а от явного желания дать выход накопившейся желчи.

Что ещё больше добивало Арсения, так это взгляд Новиковой, который был направлен сверху вниз. Сто восемьдесят сантиметров против ста шестидесяти пяти. Было полное ощущение того, что удав готовится к броску на кролика.

– Конечно иду, ― с напускной любезностью ответил Арсений.

– Я так понимаю, нам в очередной раз ждать хвалебную рецензию? ― с лёгкой издёвкой спросила Света.

– Объективную, ― Воскресенский будто ощутил ожог от щупалец медузы, ― честную, объективную рецензию.

– Вот прям объективную? ― Новикова недоверчиво улыбнулась. ― Твою реально объективную рецензию я бы с удовольствием почитала. Но что-то мне подсказывает, что ты в очередной раз захочешь для всех остаться добрым карманным театральным критиком. Нет, Сенечка, ты не пойми меня неправильно, я это нисколько не осуждаю. Каждый театр прикармливает своих критиков канапэшками и шампанским. Просто я не пью дешёвое пойло, поэтому со мной не удаётся договориться, ― Света язвительно улыбнулась и, поправив чёлку, направила на Воскресенского высокомерный, но больше сочувствующий взгляд.

– Ещё раз говорю, на страницах SevMedia на следующий день после премьеры появится честная объективная рецензия на спектакль Романовского, ― в голосе Арсения проскальзывала беспомощная злость, а Свету это еще больше забавляло.

– Сень, вот честно, очень будем ждать, ― издёвка и ирония в голосе Новиковой становились всё более явными, а Воскресенский чувствовал, как под её уничтожающим взглядом он буквально растекается вязкой жижой по асфальту.

– Вот и отлично, ― тяжело выдавил из себя Арсений и, резко повернувшись спиной к коллегам, уже хотел пойти прочь, но тут его окликнула Алла, вышедшая на перекур.

– Арс, привет!

Алла. Ильинская Алла Геннадьевна. 45 лет, не замужем, завлит севастопольского театра. У них с Воскресенским никогда не было большой дружбы, но они всегда с теплом и уважением общались на равных. Поэтому он к Ильинской спокойно обращался на «ты». Но в восприятии Арсения она ну никак не была Аллой. Её, полненькую, невысокую (но все же выше Сени), с золотистыми волосами, оформленными в стрижку каре, в невыносимо дурацком платье в цветной горошек, с её жадными до жизни глазами, с этой какой-то искрящейся детской непосредственностью, невольно хотелось назвать Аллочкой. Таким людям надо даже в паспорте писать «Аллочка Ильинская». И ни разу не Алла.

– Привет, Алла, ― Воскресенский сдержанно её обнял, а Ильинская, как всегда, крепко, со всей страстью.

– Давно тебя не видела. Как ты? Ой, слушай, а угости своими, а то эти вишневые уже не могу курить, ― не дожидаясь ответа, Алла потянулась за сигаретой в пачку Арсения.

– На здоровье, если так можно сказать, ― Воскресенский слегка улыбнулся.

– Идешь завтра на «Тартюфа»? ― спросила Алла, безуспешно щелкая зажигалкой, которая потом все же поддалась.

– Да, конечно. ― слегка опущено произнес Воскресенский. ― Как же культурный обозреватель самого читаемого севастопольского СМИ пропустит первую премьеру сезона?

– Не, Арс, что ты, такое пропускать никак нельзя, ― Алла будто и не заметила меланхоличных ноток в голосе Арсения, продолжая прибывать на своей волне. ― Сегодня был генеральный прогон. И ты знаешь, это какой-то совершенно воздушный спектакль. Удивительно, но Алексей Владимирович ни разу за два с половиной часа не отошел от источника, от мольеровского текста, не ушёл в форму, полностью сохранил дух пьесы… И вот ты знаешь, Арс, я была поражена. Я была поражена… При том, что спектакль выстроен очень канонично, ровно, как такой крепкий конструктор, в нём в то же время есть какая-то совершенно обволакивающая лёгкость, смотришь и на душе прям праздник. Это, конечно, большая заслуга наших, не побоюсь того слова, гениальных артистов. Просто гениальных. Ох, Арс, ты бы видел, какая восхитительная, просто космическая Дорина получилась у Катюши Прохоровой. А Тартюф Миши Краснова ― ну это же просто какая-то молекулярная работа над ролью! Понимаешь, там всё, там, я не знаю…, ― сигарета в руке Ильинской почти дотлела, когда она наконец прервала свою восторженную рецензию. ― Да твою ж мать! Арс, дай ещё одну. Я что-то увлеклась, ― Алла с сама себя же громко рассмеялась и, потушив окурок о край урны, взяла у Арсения новую сигарету. ― В общем, приходи, уверена, не пожалеешь. С большим интересом прочитаю твою рецензию.

Воскресенский никогда не испытывал к Алле кого-либо негатива и лишь одна её особенность, если можно так выразиться, вызывала в нем жгучее раздражение, и он ничего не мог с собой поделать. Дело в том, что Алле всегда всё нравилось. Какие бы спектакли не ставил театр, где она служит, ни разу в кулуарных разговорах от неё не прозвучало какой-либо резкой критики. С одной стороны, тут даже странно удивляться: завлит, говорящий дурно о спектаклях своего же театра ― это явная аномалия. Но как быть с восторженными рецензиями на спектакли своего же театра? На страницах Аллочки в соцсетях это уже давно стало доброй традицией. И надо было видеть, в какие яростные перепалки Алла вступала со всеми несогласными, с какой фанатичной преданностью защищала худрука Романовского, и как искусно и тонко нанослоем размазывала каждого, у кого хватало смелости сказать дурное слово в адрес главного режиссера или артиста. Тогда безобидная Аллочка реально превращалась в Аллу Геннадьевну на супертяжелом танке и проезжалась по всем несогласным.

Правда смелой Ильинская была только в интернете. В реальной же жизни, попадая в зону какой-либо дискуссии о спектаклях своего театра-кормильца, она спешила немедленно удалиться. Но иногда её задевало. Было достаточно всего пару резких фраз от местной блогерши в адрес спектакля Романовского или даже приглашенного режиссера, чтобы у Аллочки начинало скакать давление и приливать кровь к лицу. Если дискуссия становилась жарче, Ильинская могла и вовсе начинать хватать ртом воздух, видимо искренне удивляясь тому, как в театральном Севастополе может быть какое-либо ещё мнение кроме её собственного.

Её «идейные враги» объединялись в свои небольшие группки на страницах каких-нибудь пожилых городских активисток, не переваривающих творчество Романовского и давали там волю своей желчи. «О, смотрите, Пяточок опять покакала восторженной одой. Как всегда облизала своего Винни Краснова», «А она случайно не спит с Романовским?», «Да я вас умоляю, Романовский вообще не по этой теме», «Наша хрюшка опять в ударе!», «Тише, а то сейчас прибежит Аллочка-людоедка, поднимет тут вонь».

Такая нетерпимость Аллы к объективной критике и являлась для Арсения главным раздражающим фактором. То ли у человека была какая-то детская травма, то ли это просто свойство характера ― бросаться на амбразуру, защищая людей искусства, даже если они откровенно не блистали. Но чего добивалась Ильинская? Чтобы были одни хвалебные статьи? Арсений искренне этого не понимал. Неужели Алла не осознает, что всем вокруг затыкая рот, она таким образом себя выставляет не в самом лучшем свете?

Алла-завлит ― эта одна её грань. Но есть же ещё Алла-зритель. И здесь Воскресенский также впадал в ступор. Если Ильинской нравились спектакли других театров, она всегда могла разродиться километровой рецензией. Но если на странице Аллочки в течение суток была тишина, это значило лишь одно ― Аллочка тактично молчит. Понятное дело: профессиональная этика, её статус, и сам севастопольский театральный мир ― здесь все как под одним одеялом. Но даже в личной переписке Алла максимально соблюдала правила приличия. Алла как-то пришла на премьеру к своему давнему другу Игорю Дворникову ― режиссеру любительского театра при Дворце культуры. В тот вечер Арсений также был среди зрителей. И когда уже после спектакля он спросил в месссенджере Ильинскую о впечатлениях, она ответила максимально уклончиво и размыто: «Молодые люди занимаются тем, от чего искренне кайфуют. И это просто прекрасно, я считаю». Интересно, что бы Алла сказала о спектакле профессионального режиссера, и не её друга? Вряд ли бы суть кардинально отличалась. И в этом вся Аллочка Ильинская. Жанна д’Арк театрального Севастополя. Горя своим делом и идеями, готова сгореть дотла.

– Да, конечно, рецензия будет, уже завтра утром, ― Арсений выдавил из себя усталую улыбку. ― Алла, я ещё вот о чём хотел с тобой поговорить…, ― Воскресенский собирался с мыслями.

– Да, Арс, я тебя слушаю, ― Ильинская замерла в слегка волнительном ожидании.

– Я на прошлой неделе приносил тебе свои рецензии и все необходимые документы для вступления в Союз театральных деятелей…

– Да, я прекрасно помню, ― Алла продолжительно затянулась сигаретой, ― я уже всё отдала Ольге Денисовне, заместителю председателя нашего регионального отделения.

– Так вот… В общем… Алл, я передумал вступать в СТД.

– То есть как это? ― глаза Аллочки максимально округлились и в них читался если не ужас, то лёгкий шок от услышанного. ― Арс, ты что такое говоришь? Я не ослышалась?

– Нет, ты не ослышалась. Я считаю, что мне пока ещё рано. Я всего два года на посту редактора раздела культуры, у меня не так много театральных рецензий. И…

– Так, Арс! ― Алла быстро затянулась сигаретой и тут же нервно потушила её об урну. ― Ты мне это прекрати! Что значит ты передумал вступать в СТД? Ты же прекрасно пишешь о театре. Все наши тобой зачитываются. Я вообще планирую скоро запустить в Севастополе курсы по театральной критике и хочу тебя привлечь в качестве постоянного эксперта. У нас до тебя в городе вообще не было никакой театральной критики. Можно сказать, ты первопроходец в этом деле. И ты хочешь всё это бросить? Арс, не пугай меня.

– Алла, послушай, ― Арс устало закатил глаза, совершенно не желая развивать эту тему. ― Мне, конечно, очень приятно, что театральный Севастополь и ты в том числе так высоко оценили мои писательские способности, но пойми…

– Не понимаю, ― глаза Алла продолжали оставаться как пятирублевые монеты и казалось она вот-вот расплачется.

– Алла, и всё же, пожалуйста, попытайся меня понять. Я… Ну, понимаешь, не хочу быть привязанным к какой-либо организации… Это мне всё как-то чуждо… Я птица вольная. От кого-то зависеть не хочу.

– Да ни к чему ты не будешь привязан, ни от кого не будешь зависеть! ― Алла почти закричала. ― Да ты… Ты не понимаешь… Это такие возможности! Ты… Ты сможешь в Москву ездить на лаборатории СТД, учиться театральной критике, смотреть лучшие спектакли, набираться опыта… Это же так здорово… Я не знаю… Как ты…

– Алл, ну, вот так, ― Арсений тяжело выдохнул, но сказал это максимально мягко, словно успокаивая капризного ребёнка. ― Пойми, я не уверен, что в дальнейшем продолжу писать о театре и…

– Так, вот сейчас мне вообще не нужно этого говорить, это что вообще такое, это как? ― Алла занервничала ещё больше и стала зачем-то оглядываться по сторонам.

«Не уж то дерево ищешь, о которое хочешь побиться головой, ― со злой усмешкой неожиданно подумал про себя Воскресенский, ― что, потерял твой театр карманного критика? Сегодняшняя премьера будет моей последней лебединой песней для вас. А потом, всё, на волю, больше никаких театральных рецензий. Репортажи с выставок, с фестивалей, всяких там культурных проектов. И ничего другого. Найду вам какую-нибудь исполнительную критикессочку, которая будет до беспамятства любить театр. Моментально подружитесь. Будете с ней в твоём кабинете чаи распивать и молиться на талант Романовского. Найду, найду. Слава богу, полномочия редактора раздела культуры SevMedia мне позволяют это сделать. Отыщу какую-нибудь студентку-театралку с нашего журфака. Она не то что пойдёт, побежит к нам. И все будут счастливы».

– Алла, ну вот так, ― Арсения уже начинал утомлять этот разговор, ― ну… пожалуйста, просто прими и это и передай Ольге Денисовне, чтобы она не отправляла мои документы в Москву. Может быть, когда-нибудь я и созрею, но сейчас мне это точно не нужно.

– Ну, что ж, раз ты так решил…, ― Ильинская стояла словно пришибленная, ― раз ты так решил, твоё право. Очень, конечно, жаль, Арс.

– Ну, как есть, ― Воскресенский пожал плечами.

– Ладно, ― Алла резко ожила, будто встряхнув с себя весь груз полученной информации. ― Ну, что, тогда увидимся завтра на премьере? ― улыбка на её лице была максимально неестественной.

– Увидимся, ― кивнул Арсений, ― До завтра.

– Пока, ― Ильинская слегка помедлила, растерянно посмотрев по сторонам, а затем быстро пошла в сторону служебного входа, любезно кивая коллегам, выходившим на перекур.

Проводив Аллу задумчивым взглядом, Воскресенский направился в свою журналистскую обитель ― громкий и суетливый мир бесконечных дедлайнов, быстрых как пуля новостей и закаленных в боях добытчиков жареной информации. Уже на подходе в редакцию он увидел своих коллег, стоящих на балконе, и с весёлым задором обсуждающих местную текучку. Доносившийся громкий смех явно свидетельствовал о том, с какой лёгкостью и иронией они научились относиться ко всему, что попадает в севастопольское инфополе и никоим образом не тянуть это в свою жизнь. Это никогда не выйдет за пределы их диктофонов и мониторов ноутбуков.

Но у Арсения видимо была совсем другая прошивка. Тусуясь с театральными деятелями на разных фестивальных фуршетах и закрытых посиделках, он слишком плотно вошёл в этот крохотный и уязвимый мир севастопольской культуры. И сейчас Арсений понимал, какой же это было его фатальной ошибкой. Воскресенский очень остро чувствовал фальш и неискренность, а культурным кругам это всегда было свойственно, как ни крути. Спектакль мог оказаться откровенно провальным, но главные лидеры мнений всегда с широкой улыбкой заявляли режиссеру, что его творение ― чуть ли не шедевр вне времени. И между собой деятели культуры взяли этот принцип как негласное правило ― взаимное восхищение друг другом. Воскресенского это иногда доводило чуть ли не до слепой ярости. И вот за эту фальш, за этот идиотский закон приличий ― «кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку» ― Арсению где-то подсознательно хотелось наказать этот «мир высокого искусства», толкнуть его под холодный душ. Но имеет ли он на это право?

Ещё вчера Воскресенский на окраине Москвы таскал неподъемные коробки с книгами, в тесной и вонючей подсобке забивал товар в базу и проклинал свою жизнь. Если бы не звонок мамы, которой подруга скинула объявление о вакансии в SevMedia, вполне вероятно, что он бы уже давно отдал концы в этой холодной и прожорливой Москве. Севастополь вновь принял Сеню в свои тёплые объятия и дал прекрасную работу, что уж там говорить. Местные театры оценили его писательские способности и быстро взяли под крыло, опекали, давали возможность максимально раскрыть свой талант. Его рецензий ждали, читали, обсуждали, делились ими в соцсетях. Он, Арсений Воскресенский, имеет ли теперь право, следуя своим убеждениям, подставить местной культуре такую подножку?

Тут уже чуть ли не вырисовывалась картина по Достоевскому ― тварь ли он дрожащая или право имеющий? Вспомнился разговор со Светой Новиковой. Уж в её то глазах он точно тварь дрожащая. Хвалит, да хвалит. Нет чтоб набраться смелости и прямо сказать ― а король то голый! Может пора уже начать писать настоящую критику, а не хвалебные оды? В достаточно тонком вопросе о том, что из себя представляет настоящая театральная критика, Арсений пока, увы, недостаточно разбирался. Из-за отсутствия опыта, насмотренности и писательского стажа. Но одно он знал абсолютно точно ― ему нужно перестать хвалить. В любом спектакле есть слабые места. И сегодня на премьере «Тартюфа» он их обязательно найдёт. Даже сходит на спектакль несколько раз, если понадобится.

Провалившись в эту пучину мыслей, Воскресенский и не заметил, как оказался в своём рабочем кабинете. Когда-то это была довольно просторная кладовка для всякой офисной рухляди, но руководство SevMedia решило переоборудовать её под рабочее пространство. Первые полгода Арсений работал в большом общем кабинете, где вечно стоял шум и гам, и в такой атмосфере писать абзац, посвящённый оригинальной сценографии премьерного спектакля было иногда непосильной задачей. Штат SevMedia постоянно расширялся, а Сеня с таким же завидным постоянством вёл свои соцсети, где часто под действием n-ой рюмки коньяка называл себя закоренелым интровертом и чуть ли не социопатом, который устал от мира, людей, работы, культуры и хочет вообще сбежать с этой планеты. Руководство СМИ учло его душевные излияния и когда корреспондентов в SevMedia стало слишком много, культурного обозревателя деликатно попросили переехать в коморку на окраине офиса.

На столе Воскресенского хаотично были разбросаны пресс-релизы культурных мероприятий, программки недавних спектаклей и рекламные флаеры различных концертов. Арсений сгрёб все бумаги в одну кучу и положил на край стола. Включил ноутбук. Как всегда, загружался целую вечность. Открыл почту. В «Непрочитанных» накопились уже десятки неактуальных рассылок от пресс-секретарей, афиши от театров, приглашения на фестивали и прочие культурные «письма счастья». Воскресенский понимал, что уже не даст всем этим прекрасным людям обратную связь и одним кликом отправил письма в корзину. В последние три месяца он откровенно запустил свою работу и тянул культурный раздел SevMedia уже больше по инерции, чем по желанию и элементарному чувству ответственности. «Хоть бы Маша не узнала, что я всё это проворонил», ― подумал Арсений, удаляя письма из корзины.

Маша Барановская. Главред SevMedia, выпускница литинститута имени Горького. Писала запредельно талантливые рассказы. Размещала их на «Проза.ру». Сеня ими просто зачитывался и читал маме вслух за вечерними винными посиделками. Но Маша зачем-то решила уйти в журналистику и стала главным редактором общественно-политического издания. Воскресенский искренне не понимал такой метаморфозы. Маша, зачем? Зачем тебе вся эта грязь? Ты же литератор от Бога. Ну да ладно, каждый человек волен выбирать свой путь.

Арсений никогда не забудет собеседование с Барановской. Перед этим он отправил ей на почту свои откровенно детсадовские рецензии на фильмы, написанные ещё во времена студенческой практики. Давая оценку его опусам, Маша отводила глаза и говорила, что всё это на слабую троечку. Тогда у Сени моментально испарился весь боевой настрой и он, чуть ли не заикаясь, начал перечислять всю свою трудовую историю. Почти сразу после университета устроился администратором в Центр йоги. Не срослось. Ушёл. Далее ― работа менеджером по рекламе в кафе, находящимся на стадии запуска. Что-то не заладилось. Попрощался. Потом устроился копирайтером в рекламное агентство. Тоже что-то не то. Всех поблагодарил и ушёл. После этого уехал себя искать в Москву, но не нашёл и от отчаяния устроился приёмщиком товара в книжный магазин на окраине столицы. Через два месяца работы позвоночник приказал долго жить. Написал заявление по собственному и вернулся в Севастополь.

Маша многое повидала на своём веку и казалось, что по невозмутимому и спокойному взгляду, которым она поначалу смиряла Воскресенского, её практически ничем невозможно удивить. Но в какой-то момент она начала растерянно хлопать глазами, стремительно покидая свою зону комфорта. Выражение лица «я всё знаю и понимаю в этой жизни» испарилось за считанные секунды.

– Арсений, как я вижу, вы взрослый и вполне здравомыслящий человек, ― Барановская долго собиралась с мыслями, прежде чем начать говорить. ― Скажите, пожалуйста, вы сами не задумывались, почему ваша трудовая история складывалась таким образом? ― она подняла на него серьёзный взгляд.

Сеня опустил глаза в пол и долго не решался что ответить.

– Честно, я не знаю, ― наконец выдавил он из себя.

– Понятно, ― это слово Маша уронила тяжёлым камнем и Воскресенскому показалось, что на этом собеседование завершится, но Барановская продолжила. ― Давайте так… Мы сейчас обнулим всё, что было до сегодняшнего момента и начнём вашу профессиональную историю с чистого листа. Как вы на это смотрите?

Минуту назад все надежды и чаяния у Арсения упали в пятки, а теперь вспорхнули вновь, стремясь навстречу ко второму шансу.

– Я… Я смотрю на это очень положительно.

– Вот и отлично. Тогда поступим следующим образом. Так, у нас сегодня четверг. Давайте к завтрашнему утру вы подготовите обзор культурных мероприятий на выходные. Кстати, в эту субботу в нашем театре премьера «Анны Карениной» Романовского. Я бы хотела, чтобы вы сходили на спектакль и написали рецензию. Скажем так, это будет ваше основное тестовое задание, ― Маша впервые улыбнулась с начала собеседования. ― К вашим статьям о кино у меня много вопросов, но что-то мне подсказывает что театральные рецензии у вас могут получиться. Вы отправляли резюме на вакансию корреспондента, но мне кажется, что ваше ― это именно культурное направление. Я сейчас вам дам контакты завлита, свяжитесь с ней, скажите, что от меня. Она забронирует вам место. Записываете? Алла Ильинская.

Сеня вынырнул из воспоминаний обратно в свой кабинет. Достал из сумки диктофон, наушники и принялся расшифровывать запись со вчерашнего открытия выставки в художественном музее, а на очереди ждал материал с презентации книги в городской библиотеке. Вначале пальцы уверенно застучали по клавиатуре, но с каждой минутой темп заметно снижался и в какой-то момент Воскресенский заметил, что пальцы зависли над клавиатурой и слегка подрагивают. Женский скрипучий голос в диктофоне, что-то увлечённо вещающий о картинах художника, слился в неразборчивый поток звуков. Запись близилась к концу, а Арсений так и застыл на первом абзаце. Воскресенский выключил диктофон и, резко отбросив наушники, невидящим взглядом уставился в монитор. Больше всего на свете ему сейчас хотелось убежать с редакции куда глаза глядят. Поймать маршрутку, доехать до конечной, оказаться за чертой города, а там до самых сумерек бродить по просёлочным дорогам. А главное ― отключить телефон. Чтобы ни одна живая душа не могла до него дозвониться. Ни один пресс-секретарь, директор фестиваля, организатор выставки. Пусть недоумённо пожимают плечами и идут дальше по своему списку. Что, если в SevMedia не появится публикация об их суперважном мероприятии, мир вокруг рухнет? Их уволят с работы? Директор фестиваля от отчаяния повесится в своём кабинете? Да как же так, Воскресенский не напишет о нас статью своим прекрасным литературным языком! Всё, можно закрывать фестиваль и уходить из культуры. Одна абсурдная мысль наслаивалась на другую. И лишь только треснувший пополам карандаш и открывшаяся дверь в кабинет вывели Воскресенского из ступора. На пороге стояла Барановская. Это была миниатюрная брюнетка с большими карими глазами ― живыми, добрыми, но всегда сосредоточенными, словно её внутренний «пентиум» перерабатывал за секунду целые гигабайты информации.

– Сень, есть минутка? ― спросила Маша, задержавшись на пороге.

– Да, Маш, да, конечно, заходи, ― Сеня ещё не до конца отошёл от ухода в себя.

– Слушай, а открой наш раздел культуры, ― Маша подошла к Воскресенскому и, подвинув стул, подсела к нему.

Воскресенский открыл страницу SevMedia, посвящённую севастопольской культуре. В отличие от основного сайта, выполненного в строгом сине-белом решении, она была оформлена в золотистых и чёрных цветах. Это была идея Маши. Собственно, она разрабатывала и весь функционал сайта. Как редактор, Арсений только придумал рубрики. Уже на старте проекта его заинтересованность оставляла желать лучшего, но к сегодняшнему дню не осталось ничего кроме равнодушия. Барановская минут пять распиналась перед ним, увлечённо объясняя, как хочет изменить шапку сайта, как переделать календарь культурных событий, какие новые рубрики добавить. Сеня поначалу старался вникнуть в то, что говорит его редактор, но затем понял, что не поспевает за скоростью её мысли и в какой-то момент голос Маши начал отдаваться в его голове лишь далёким эхом. Он вновь бродил по просёлочным дорогам, утопающих в сумерках.

– … А само название мы сделаем чуть ярче и немного его растянем. Как на это смотришь? ― лишь только когда Барановская завершила свой длинный рабочий монолог, Воскресенский вернулся в кабинет.

– А? Что ты говоришь?

– Я спрашиваю, как смотришь на моё предложение, ― слегка упавшим голосом произнесла Маша. ― Ты вообще меня слушал?

– Да, да, конечно слушал. Прости, просто на секунду задумался.

Барановская внимательно посмотрела на Сеню, явно сомневаясь, что он усвоил хотя бы треть того, что она говорила.

– Сень, у тебя всё хорошо?

– Да, вполне, всё отлично, ― Арсений искал за что зацепиться глазами, лишь бы не встретиться с испытывающим взглядом Маши. ― А почему ты спрашиваешь?

– Ну, не знаю, ― Барановская устало выдохнула, ― Мне просто кажется, ты в последнее время сам не свой. В статьях делаешь кучу глупых грамматических и стилистических ошибок, часто забываешь о мероприятиях, опаздываешь на летучки. Сень, соберись. Я как-то тебя вообще не узнаю. Ты словно замороженный. Проснись. Пожалуйста, не завали мне раздел культуры. Я вложила в него слишком много сил и ресурсов. Сама сделала страницу, разработала функционал, привлекла авторов. Хотя это была твоя задача, как редактора раздела. Ладно, тогда я делала скидку на то, что ты только вливался в процесс. Сень, ну сейчас то нельзя тормозить. SevMedia за годы существования в севастопольском и крымском инфополе завоевал репутацию интернет-ресурса, где отвечают за качество. И твой раздел культуры ничем от него не отличается. Это его дочерний проект, который должен делаться на уровне. Сень, я очень лояльный и понимающий человек, но халтуры не потерплю ни при каком раскладе. Пожалуйста, не заставляй меня жалеть о том, что я поставила тебя во главе проекта. Я не знаю, что у тебя сейчас происходит в жизни, не считаю правильным в это лезть, но давай уже как-то разберись со всем этим и вернись к нам. Я надеюсь, боевую задачу уяснил?

– Да, Маш, уяснил. Я… я возьму себя в руки и… всё будет хорошо.

– Очень на это надеюсь, ― Маша смерила Сеню тяжёлым взглядом и резко встала. Проходя мимо стола, она случайно задела рукой кипу бумаг, которую Воскресенский небрежно положил на край.

– Ох, прости! ― Барановская хотела поднять бумаги, но Арсений её остановил.

– Маш, не надо, я сам.

– Ладно, ― уже у самой двери Барановская обернулась и бросила осуждающий взгляд на стол Воскресенского. ― Сень, и наведи уже хоть какой-то порядок у себя. Ну нельзя же так запускать своё рабочее место. Всё начинается вот с таких мелочей. Бардак на столе, бардак в жизни, а потом и… В общем, всё. Работай.

Маша вышла, закрыв за собой дверь. Сеня какое-то время посидел в задумчивости, потом бросил взгляд на разбросанные бумаги, но в следующую секунду передумал их собирать и вернулся к статье. Этот день прошёл мимо Воскресенского во всех смыслах. Он даже не вышел на обед, так и просидев в своей каморке за статьёй о выставке, которую к шести вечера смог написать только наполовину. Слова упорно не хотели складываться в осмысленные предложения, текст уже плыл перед глазами. Воскресенский взял телефон и стал бездумно листать ленты соцсетей. Открыл сообщения, затем переписку с Романовским. Последнее сообщение было от него, где он назначал время интервью.

«А что если…, ― пронеслось в голове у Арсения, ― может, рискнуть? В конце концов за своё место под солнцем надо бороться. Макс, прости, ничего личного». Сеня набрал сообщение Романовскому и перед тем, как отправить, внимательно перечитал.

«Алексей Владимирович, добрый вечер! Прошу прощения за беспокойство. Долго не решался Вам написать. Трудно подбирать слова, когда речь идёт о таком смелом предложении с моей стороны, но я всё же рискну. Алексей Владимирович, недавно совершенно случайно узнал, что в вашем театре скоро освободиться должность завлита. Вы знаете, я хочу вам откровенно сказать… Через месяц уже пойдёт третий год, как я веду культурное направление на SevMedia. Подкралось эмоциональное выгорание, с которым не всегда понимаешь, как справиться. Захотелось глотка свежего воздуха ― новых задач, новых проектов, новых лиц вокруг себя. А главное ― сосредоточиться на одном направлении. В данном случае, на театре, конечно. Скажу Вам откровенно, я устал на себе тянуть всю нашу севастопольскую культуру. Не хочется распыляться на всё подряд, а выбрать для себя один путь и уверенно по нему идти. Мне кажется, у нас с вами как-то сразу установился доверительный контакт. Каждое наше интервью ― результат нашей общей с вами работы, согласитесь. Я прекрасно понимаю, что заменить Аллу Геннадьевну ― театрального профессионального высокого класса ― никогда не смогу. Она такая одна и её действительно никто не заменит. 

Мои взаимоотношения с театром начали складываться именно после рецензии на ваш спектакль «Анна Каренина». Моя первая рецензия. Первые шаги в театральной критике. С этого всё для меня началось. Я понимаю, что мои познания и опыт вообще не сравнимы с опытом Аллы. Но, Алексей Владимирович, если Вы всё-таки решите рассмотреть мою кандидатуру на эту должность, я буду очень этому рад. Да, все эти годы мы с вами общались в иной плоскости ― режиссёр и журналист. Режиссёр и завлит ― это уже совсем другая история. И вам непривычно, и мне страшно ― совершенно другой коллектив, совершенно другие масштабы. Нельзя знать, как всё срастётся и срастётся ли вообще. Но, всё-таки, мне кажется, что два творческих человека смогут найти общий язык. Ваш театр дал мне путёвку в жизнь. И я хочу в нём работать. Буду безмерно счастлив, если Вы мне дадите такой шанс. С уважением, Арсений».

― Ну, с Богом, ― тихо произнёс Арсений и нажал «Отправить». Сообщение улетело Романовскому.

«А как же теперь быть с рецензией? ― Воскресенского уносил новый поток мыслей. ― Если Романовский решит меня взять, то о его спектакле надо написать как-то… мягко что ли. И получается, опять всё буду хвалить. Новикова снова изойдёт желчью. Да и фиг с ней. Ради такой должности можно и потерпеть. К завтрашнему вечеру уже так или иначе всё будет ясно. Романовский может и в течение пары часов прочитать сообщение и дать ответ. Ну, хорошо, может и не сразу ответит. Нужно подумать. Такие решения быстро не принимаются. Но суток вполне достаточно, чтобы определиться, так ведь? А если он прочитает и не ответит? Или ответит вежливым отказом? Что тогда делать? Держаться намеченного курса? Господи, да что я несу?! Возьмёте к себе в театр ― напишу добрую рецензию, не возьмёте ― злую. Фу, как это низко! Напишу объективную, напишу, как есть. Если спектакль действительно будет достойный, напишу, как есть. Будут недостатки ― честно о них скажу. В конце концов, в независимости от того, возьмёт меня к себе Романовский, или нет, он даже больше меня уважать начнёт, если я впервые не побоюсь назвать вещи своими именами».

В дверь постучали. Сеня слегка вздрогнул.

– Да, да!

Из-за двери выглянула Маша.

– Всё ещё сидишь? ― с тенью сочувствия спросила Барановская. ― Иди уже домой. Не засиживайся.

– Да, скоро уже пойду. Только статью закончу.

Маша опустила взгляд вниз и увидела, что на полу всё ещё были разбросаны рабочие бумаги Воскресенского.

– Ты что, до сих пор так и не убрал? ― у Барановской чуть не вырвался нервный смех.

– Ох, совсем забыл! ― Воскресенский максимально прочувствовал всю неловкость момента. ― Да просто заработался, сейчас уберу.

Маша недоумённо округлила глаза.

– Ладно, я ключи оставлю на тумбочке в прихожей. Будешь уходить, отключи, всё закрой, поставь на сигнализацию. Не забудь ключи отдать на вахту охраннику. До завтра. ― Барановская ещё раз бросила взгляд на разбросанные бумаги и, покачав головой, закрыла за собой дверь.

Сеня ещё какое-то время посидел в задумчивости, а затем встал и начал медленно собирать листы. Взяв бумаги под мышку, он вышел из кабинета и направился на балкон. Закурив сигарету, Воскресенский сел на стул и начал изучать этот внушительный архив. Какие-то мероприятия уже были давно отработаны и пресс-релизы потеряли свою актуальность, что-то только предстояло осветить, но чем дольше он перебирал эти «письма счастья», тем сильнее нарастало чувство раздражения и отделаться от него Арсений уже никак не мог. И вот на глаза попался пресс-релиз премьерного «Тартюфа», который состоится уже завтра, 20 августа. Решил проверить сообщения. Вдруг Романовский уже прочитал? Открыл соцсеть. Да, главреж прочитал, но ничего не ответил. И был уже оффлайн. В этот момент внутри Воскресенского что-то щёлкнуло ― очень ощутимо и болезненно. Свои дальнейшие действия он не мог себе объяснить. Сеня решил просто поддаться порыву ― странному, возможно где-то истеричному. Докурив сигарету, он ещё раз взглянул на свои рабочие бумаги и резким движением отправил их с балкона, а затем задумчиво наблюдал, как весь этот культурный архив последних трёх месяцев красиво разлетается по севастопольскому проспекту, утопающему в вечерних огнях.