Читать книгу О волках и розах - Артем Вадимович Журавлев - Страница 4

2056 год от Начала Владычества Людского. Четвертый день Периода Снов, двадцать первое число. Мрачные стены бара ничуть не улучшали внутреннее состояние Сика Крафхайтера. Темное дерево безжалостно съедала падающие лучики света. Временами лампочка мигала. Она будто впадала в предсмертную агонию. Ей осталось недолго. Скоро ее выкрутят и выбросят на помойку, позабыв о том, сколько месяцев она исправно служила бару. Не задавая вопросов. Стеклянные бутылки с пойлом самого различного класса стояли на практичных и дорогих полках, позади барной стойки. За окном снова разыгралась метель. Скьяльбриса особенно бесило эта круглогодичное владычество льда. Временами он задумывался, на кой черт он вообще прибыл на Жестокие Сердца. Всю историю эти острова знали только боль, смерть и страдания. Ничего не менялось со времен самого Хелфгоорта Виммеля, Первого Меча Айзернраагдта. Но иногда просто нет выбора. Хотя нет, выбор есть всегда. Просто временами он заключается в двух вариантах: беги или умри.

Сик потягивал дешевый ликер, смакуя немножко химозный вишневый вкус. Последние гроши в кармане, предназначенные для обеда дочери уходили на выпивку. Несколько монет звонко стукнулись о барную стойку, и желанный алкоголь оказался в руках скьяльбриса. Рысьи глаза скаартара смотрели на Сика с презрением. Скаартары всегда смотрели на скьяльбрисов сверху вниз. И в прямом и в переносном смысле. Как на маленьких тупоголовых животных.

– Повтори. – Заплетающимся языком в очередной раз сказал Сик.

– У тебя карман пустой, как яйца восьмидесятилетнего деда, скорснуурх. – Рычащим голосом ответил бармен.

– Слушай, ну еще один стакан, как младшему брату!

– Пизды я тебе дам, как младшему брату. Иди отсюда, не занимай место просто так.

– Подонок.

– Ты сейчас договоришься.

– Этот придурок пьяный. – Сказал черношерстный скаартар, сидящий на барном стуле слева. – Не прибей его.

– Не прибью. Если уйдет самостоятельно. Ты уйдешь, скорснуурх?

– Отсоси, скис стсух. – Пьяным голосом ответил Сик, смотря пустыми глазами на бутылки с виски.

Гортанный рык издался из пасти бармена. Он гневно махнул рукой кому-то стоящему у входа. Сик уже с трудом разбирал, что происходит, но, почувствовав холод и ветер, он слегка протрезвел, озираясь вокруг. «Долбаные скаартары, – ворчал Сик, – когда ж вы все передохнете от «Цепи» или чумы». Ночь воцарилась на островах. Метель бушевала, засыпая с невиданной силой лежащего скьяльбриса. Шерсть совсем промокла. Стало действительно очень холодно. Сик, неуверенно опираясь на руки, поднял свое пьяное тело. Ноги подкашивались. Каждый шаг давался с трудом. Желейную тушу сносило ветром куда-то вбок. «Позвонить бы сейчас кому-нибудь, – думал про себя Сик, – или опереться о плечо любимой женщины, а потом жестко потрахаться с ней где-нибудь в закутке». Верил ли Сик в любовь? Безусловно, верил. Но он верил в то, что она, как живое существо – рождается в мире, сколько-то живет, а потом умирает. Он считал, что любовь уже отжила свое в Торгензарде. Что ее больше нет. Всем сейчас нужны лишь плотские утехи, но никак не что-то более возвышенное и сильное. Не подтверждает ли это смерть любви? Был ли прав Сик?

Скьяльбрис еле волочил ногами. Временами он падал в снег. Монолитные здания Шрайенсхафена укрылись в бесконечное белое одеяло. Такое холодное и недружелюбное. Сердца местных жителей приспособились к такой суровой погоде. Они стали железными, бесчувственными, отдающими мерзлотой. Трудолюбивые скаартары сделали из Шрайенсхафена чудо. Здесь каждое здание, каждый жилой дом – произведение искусства с резным фасадом. Изящные узоры и орнаменты, декоративные ниши, цокольные карнизы, скульптуры, крытые галереи и столбы сильно контрастировали с северной монументальностью, суровостью и крепостью. В пьяном состоянии Крафхайтер особенно восхищался всеми этими строениями. Он постоянно вел с собой внутренний диалог, интервью. Он представлял, будто бы он тот великий архитектор, который придумал весь Шрайенсхафен. Он спрашивал себя, как же ему удалось добиться такого мастерства? Сколько лет жизни он отдал этой профессии? С какого момента он понял, что это его призвание? Сик отвечал самыми общими фразами, потому что он не знал ни одного архитектурного термина. Главной иронией было то, что он вообще никогда не станет архитектором. Он вообще больше не станет никем. Он призрак этого города. Крыса, бегающая по канализации. Она бегает, живет, жрет, пьет, но о ней вспоминают только, когда она вредит. А потом она сдыхает. И всем становится легче.

Холодный воздух отрезвил Сика. Он гордился тем, что может выпить много и достаточно быстро протрезветь. Иногда это его даже спасало в самых различных ситуациях. Куда он вообще идет? Сик непроизвольно шел в сторону спасительной барахолки. Его снова ломало. Когда он был трезвым, к нему возвращались паника, страх, нервозность. У него снова начинали дрожать конечности, а мозг зацикливался только на одной мысли. Скьяльбрис зашагал быстрее, снова возненавидев все эти вычурные здания вокруг, сокрытые белым одеялом. Только ярко светящие фонари подсказывали Сику дорогу к нужному дому. Скьяльбрис держался поближе к стене, спасаясь от сильного ветра. На стенах строений по всему городу были установлены специальные перила, за которые можно было держаться во время метели. Особенно необходимы они были в переулках и арках, где скаартара буквально сносило ветром.

Сик медленно миновал улицы. По колено в снегу. Тротуары начнут чистить не раньше утра. Постоянно думая о том, что было сделано и не сделано в жизни, скьяльбрис добрался до любимого переулка, где располагалась старая барахолка «Червоточина». Не смотря на дурную репутацию и то, что это, в конце концов, барахолка, дом ничем не уступал по красоте остальным строениям и имел свой собственный орнамент. Сик зачем-то огляделся и, отпустив перила, двинулся вперед. Ветер разыгрался не шуточный. Крафхайтер с трудом держался на ногах. Лишь глубокий снег, в каком-то роде, помогал ему не улететь куда-то за пределы островов. Почему это проклятое занятие так манит его? Почему Сик каждый раз возвращается сюда? Сегодня же у него даже не было денег.

Дубовая дверь не хотела поддаваться. Сик тянул ручку изо всех сил, но не мог открыть дверь из-за сильного ветра. Разуверившись в своих силах, он начал громко стучать, пребывая в полной уверенности в том, что хозяин дома еще не спит. Где-то внутри помещения послышался лязг ключей. Замки начали по очереди кряхтеть, открываясь один за другим. Дверь медленно отворилась наполовину. Двух с половиной метровый, красношерстный скаартар держал вход открытым, напрягши всю свою здоровенную физическую массу. Сик скользнул в помещение, и скаартар захлопнул дверь обратно. Вновь защелкали замки.

Промокшая шерсть скьяльбриса завоняла на все помещение. К этому примешивался перегар и плохой запах изо рта. Сик прошелся вперед по бардовому паркету к прилавку. Вокруг стояли все те же безделушки: красивые камни, статуэтки, старинные часы, портреты, картины, лампадки и куча всякой другой рухляди. На полу оставались мокрые следы, смешанные с грязью. Снег на шерсти тихонько таял, пока хозяин барахолки Ронгард Некрений пролезал к своему пригретому месту у прилавка сквозь груды никому не нужных вещей.

– К тебе хоть кто-то приходит покупать вещи, а не продавать? – Устало заговорил Сик.

– Иногда приходят. – Типичным рычащим голосом ответил Ронгард. – Но я даже немного грущу в такие моменты. У каждого предмета есть своя жизнь и история, как у живого существа, понимаешь?

– Избавь меня от этого.

– Ты никогда не был романтиком.

– Хотя бы этой глупости во мне нет.

– Волчья благодать тебя не коснулась ни в каком деле.

– Отъебись от меня со своими богами.

– Ладно. Чего ты пришел?

– А то ты не знаешь.

Ронгард погладил небольшую белую бородку, которую любил заплетать в косичку. Некоторое время он покопался в прилавке и вытащил оттуда сверток. Он, начал было, разворачивать ткань из мешковины, но в какой-то момент остановился, закрыв глаза и напрягшись всем телом. Ронгард тяжело вздохнул и снова заговорил.

– Послушай, я не моралист. Я эту дрянь спокойно кому угодно продам, но тебя скотину я знаю с самого твоего приезда. Бросай это дело.

– Я к тебе не на исповедь пришел. Разворачивай уже свой сверток, я сюда перся несколько кварталов по метели.

– Сик, сегодня утром приходила твоя дочь. Она просила у меня денег на долбаный обед. Брось эту херню и найди, наконец, работу. Накорми ребенка.

– Блять, я пришел к барыге, а не к сраному психологу! – Из глаз Сика полились слезы, блестящие под светом лампы. – Да дай ты мне всего одну дозу! И можешь мне читать здесь лекции сколько угодно! Хоть до следующего утра! Только дай мне немного!

– Сик, ты… Хорошо. Можешь ты хоть подумаешь над моими словами? Ты ведь мой друг все-таки.

Сик упал на колени с трясущимися конечностями.

– Ронгард, родной, дай мне всего одну дозу! Мне очень хуево. Мне больно. Мне очень больно и страшно.

Скрипя сердцем, Ронгард развернул сверток и достал оттуда шприц и ампулу с неизвестной жидкостью.

– Что у тебя есть сегодня? – Увлеченно спросил Сик.

– Из новенького есть «Белосон». Убийственная штука.

– А из моего любимого?

– Из твоего любимого все тот же «Мозгожог».

– «Мозгожог» мне и нужен.

Скаартар протянул другу шприц и ампулу с желтой этикеткой. Спасение Сика находилось в мутноватой жидкости, похожей на воду с накипью. Скьяльбрис сжал сокровище в руках и направился уверенным шагом к выходу.

– Сик.

– Чего тебе надо? – Нервно спросил Сик.

– Деньги.

– У меня их сегодня нет. – Пустыми глазами скьяльбрис посмотрел на стену. – Дашь мне в долг? Я ведь всегда платил тебе сразу, ты знаешь!

– Забирай. – Ронгард тяжело вздохнул.

– Сик.

– Да что тебе?!

– Ты редкостный ублюдок.

– Ты не лучше.

Сик заторопился к выходу. Навалившись всеми силами на дверь, он открыл ее, при этом даже не пытаясь удержать. Дубовая дверь распахнулась и с силой ударила по стене. Скьяльбрис выбежал на улицу, повернул налево и быстрым шагом направился вниз по улице. «Я знаю, – думал про себя Ронгард, – Я никогда не хорошим скаартаром».

Ампула в руках приводила Сика в неописуемое возбуждение. Наконец-то! Лекарство, спасительная вакцина снова в его руках. Лекарство от страха и паники. Лекарство от этого мира. Сик чуть ли не вприпрыжку преодолевал глубокий снег. Он бежал домой, пьянея от одной только мысли о том, чем он обладает. Снег на улице буквально расступался перед бегущим скьяльбрисом, а метель становилась все слабее и слабее. Где же родной дом, где можно лечь на пол и раствориться в небытие?

Родной дом уже десятки лет неизменно стоял на Еловой улице. Как и все остальные дома, он поражал своей внешней красотой. Но когда Сик дергал за ручку двери и оказывался в помещении, то раскрывалась бедная подноготная этого здания: голубые потрепанные обои, пыль, скрипящая деревянная мебель, ржавые ванная и раковина, грязные и исцарапанные окна, двери со сломанными замками и бесконечные царящие уныние и безысходность. Сик закрыл дверь, сел на пол и оперся спиной о стенку. На сырых обоях оставался и таял снег. Сик разжал пальцы и еще раз посмотрел на ампулу, чтобы убедиться, что он и правда сейчас ей владеет. Он дрожащей рукой сломал верхушку стеклянной ампулы, опустил ее пониже и, уверенно нацелившись, вогнал шприц внутрь, собирая спасительную жидкость. Через секунды ампула уже валялась на полу, а Сик нащупывал вену на ноге. Вот она, большая и пульсирующая. Готовая разнести радость и блаженство по телу. Игла пробила кожу и аккуратно вошла в вену. «Мозгожог» тихонько влился и смешался с кровью, разбредаясь по организму. Когда шприц опустел, Сик вытащил иглу и откинул инструмент в сторону. Секундная боль сменилась абсолютным спокойствием, даже радостью. Эйфорией. Вся боль куда-то пропала, а тяготы и проблемы канули в небытие вместе со всем этим долбаным миром. Сик с улыбкой начал вспоминать своего доброго друга Ронгарда, погибшую прекрасную жену Воиславу и любимую дочь Кальсет. Воспоминания о жене особенно сладко струились по венам, согревая тело и наполняя кровь пах. Сик сидел, улыбаясь и нежась в лучах утренней Огненной Звезды, заглядывающей в окошко. Дом гудел от сотен гостей, а стол был наполнен горами еды и различных угощений. Все вокруг были счастливы. Сик немножко приподнялся и встал на колени, держась одной рукой о стенку. Он спустил штаны и обнажил пульсирующий от возбуждения пенис. Он сжал в теплой руке член и начал мастурбировать, нежась в светлых лучах, вливающихся в окошко. В какой-то момент дверь открылась и на пороге появилась дочь Кальсет, тут же отпрыгнувшая от входа.

– Боги, ты просто отвратителен! – Лицо дочери исказилось в отвращении, как у бармена-скаартара.

– Кальсет! Доченька! Ха-ха-ха! Сегодня такой замечательный день! Солнышко! Ха-ха-ха!

– Ты опять обдолбался. – Отвращение сменилось горечью. Кажется, Кальсет с трудом сдерживается, чтобы не зарыдать, хоть и пытается сохранять каменное лицо.

– Кальсет! Заходи! Ха-ха-ха! Стол полон еды!

– Какой еды, папа! У нас даже воды дома нет! Мы снег топим на плите! Ты опять все деньги пропил в баре?!

– Ни в коем случае! Все деньги в сейфе! Ха-ха-ха!

– Боги, да в каком сейфе?! На кой черт я вообще отдаю тебе стипендию! Папа! – Не в силах больше сдерживать эмоции Кальсет разрыдалась. – Папа, почему ты опять обдолбался?! Почему ты не можешь хотя бы постараться с этим справиться! Хотя бы ради меня! Хотя бы, блять, ради мамы!

– Мама! Ха-ха-ха! Точно, где же мама! Позови ее! Почему она тебя не встречает? Ха-ха-ха!

– Ты ублюдок!

Сик хотел было что-то сказать, но Кальсет тут же убежала вверх по лестнице на второй этаж. Скьяльбрис сел на пол, раздвинул ноги и, запрокинув голову, продолжил мастурбацию. Вожделение, эйфория, уход от мира и всех отвратительных проблем всегда разгорячали Сика. Сейчас он в своем собственном мире, в котором у него нет врагов. Только его родной дом, семья, друзья и отсутствие забот. Разве нужно еще что-то простому скьяльбрису для счастья?

Сик сидел на полу, совершенно не замечая времени. Все плыло вокруг, а он лишь предавался добровольному забвению. Лишь когда Огненная Звезда совсем затухла, перестав светить своим прекрасным ослепляющим светом в окна, скьяльбрис недоверчиво повернул голову к столу. Дом был пуст. Здесь никого не было. У него не было друзей, жена умерла, а дочь ненавидит его и обвиняет его во всех грехах мира. Огненной Звезды нет. Ее никогда не было на этих забытых Богами островах, где осталась лишь морозная пыль и бесконечно валящая метель. И этот нескончаемый холодный снег. Сик бежал от смерти, но он лишь нашел ее более губительную и мучительную подругу. По преданиям, именно эти проклятые Жестокие Сердца называли обителью «Бинма Горго Фзириса Тро», что в приблизительном переводе с фзехгоргосского означает «Грядущее из всех мертвых». «Грядущее из всех мертвых» – это пугающее существо, описанное в страшном произведении Григо Катаврага «Мысли в оболочке из трупа». Из-за запрета книги и ее вероломного уничтожения по всему Торгензарду, об чудовище осталось лишь упоминание, и доподлинно неизвестно, что оно из себя представляет, и какова его функция. Сейчас Сику казалось, будто он доподлинно знает эту тварь, и она касается его своими щупальцами, вызывая боль и страдания.

Крафхайтер тяжело дышал. Счастье сменилось горечью, а «Мозгожог» потребовал платы за наслаждения. Все тело будто бы начали нанизывать на длинные ржавые иглы. Сик увидел себя будто со стороны: сидящий на грязном полу в заляпанных спермой штанами скьяльбрис, трясущийся от боли и страха. Сику стало очень жалко себя. Его одолела паника. Через минуту паника сменилась сильной злобой, а потом снова обратилась в неописуемый страх. Каждый раз такое. И каждый раз хочется вернуться в этот дом с согревающими лучами Огненной Звезды. Сик попытался подняться, но руку будто вывернуло наизнанку, и тот завопил от боли. Со второго этажа спустилась Кальсет.

– Почему ты каждый раз тратишь деньги на эту срань?

Сик неожиданно для себя проникся злобой к дочери.

– Не смей учить меня, как жить!

– Да кто тебя учит?! – Кальсет старалась сдерживаться в первые разы, но каждый раз разговор на тему наркомании становился все более и более тяжелым. – Я просила тебя: займи деньги у Ронгарда. Я бы тебе еще добавила, все остатки денег бы тебе отдала! Но ты не хочешь идти к доктору! Тебе просто плевать на свою жизнь и на мою!

– Жизнь? Я уже труп! Зачем жить, когда ты уже полностью осознал, что все возможности просраны! Я ничего не добился! Ничего не добьюсь в будущем! У меня нет ничего и, как я осознал не так давно, ничего никогда и не было! Убирайся в свою комнату!

– И у меня, значит, жизни нет?

Сик попытался вскочить на ноги, но снова острая боль пронзила его конечности и пригвоздила к полу.

– Эгоистка! Гадкая эгоистка! Почему я должен ради тебя что-то делать! Ты ненавидишь меня и не уважаешь! Почему ни ты, ни я не можем прямо сказать, что мы друг для друга – никто! Тебе плевать на меня, ты просто хочешь, чтобы я был в силах подтирать тебе зад и успокаивать, когда у тебя начинаются проблемы в университете и личной жизни! Тебе нужен не я, а психолог! Вот и потрать свои деньги на мозгоправа, а не отца!

– Мудак, я бы уже давно съехала отсюда, если бы не тратила на тебя деньги! Почему бы стал таким уродом?!

– Я стал ровно тем, кого из меня лепили ты и общество!

Глаза Кальсет искрились злобой и горечью. Она хотела что-то сказать, но резко махнула рукой и направилась быстрым, нервозным шагом к себе в комнату. Сик остался сидеть на полу, пытаясь отдышаться и справиться с режущей болью, то усиливающейся, то ослабевающей. Зачем он живет? Что он еще хочет получить от мира, если терпит всех этих ублюдков вокруг и свою поганую дочь? Сик не мог ответить себе на эти вопросы. Он просто остался сидеть, по привычке хватаясь за свою жизнь. Точно, по привычке. Ответ пришел в голову скьяльбриса сам собой. Как и многие другие торгензардцы, он просто не хотел менять своих привычек, уповая на призрачную стабильность. Стабильность. Вот он сидит здесь, в дерьме, в ломке после наркотиков, и орет на свою оставшуюся без матери дочь. Зато это стабильно происходит изо дня в день, и он может не бояться, что сменив маршрут, он угодит в лапы бандитов или преступников и останется валяться в подворотне с перерезанным горлом без гроша в кармане. Хотя гроши и так и не его. Их домой приносит Кальсет. Проклятая Кальсет! Эта сволочь явно питает свое самолюбие мыслями о том, что она содержит беспомощного отца! Ей доставляет удовольствие осознание того, что она влияет на чью-то жизнь, и даже держит ее в узде! Вот и вся ее забота! Вот и вся ее любовь! Почему она не может сжалиться и просто подмешать яду в стакан отца? Сика снова охватила паника от таких мыслей. А может она правда попытается его убить? Может она давно уже готовит почву? Может она дает ему деньги, уверенно зная, что тот купит наркотики и бухло, и она сможет спокойно его убить и свалить все на губительные вещества? Коварная дрянь! Ну ничего, Сик ее перехитрит, перехитрит. Или нет?

Когда через время боль начала утихать, Сик прикрыл глаза. Все еще ломало, но злоба ушла так же резко, как пришла. Очередная ночь, прошедшая в пугающих просторах мнимого счастья, сокрытого в мутноватой жидкости, похожей на воду с накипью. В голове Сик вспомнила сказку, которую рассказывал Кальсет, когда та была еще совсем маленькой. Когда все было еще хорошо.

В сказке рассказывалось о Леяране, Искателе Звезды, что каждую ночь выходил из своей ветхой избы и пытался коснуться светящегося ночного уголька. Он каждый раз протягивал руку и старался взять в ладонь хоть искорку холодной, но прекрасной звезды. Никто из живших в те времена торгензардцев не мог сказать, сколько же лет Леяран выходил ночью в тихое поле, окрашенное цветами голубоватой амсонии, ярко-красной и голубоватой астранции и белого снегоцвета, ведь он жил в глубоком лесу, где-то в волькрамарском Могильном Ущелье, земле, расположенной на юге. У Леярана не было родича и соседа, не было друга и единомышленника. Он всегда был один. Лишь птицы, сидящие на деревьях, всегда с интересом наблюдали за отшельником, напевая в далеких краях о его жизни и судьбе.

О неприметном, но поистине занимающем своей странностью человеке, прознал Кольют, писатель, в совершенстве владевший птичьим языком. «Где же его пристанище, дети облаков? – Обратился он к птицам. – Отведите меня к нему, ибо хочу я узнать, что же увидел он в небе, сокрытое от глаза простого смертного! Отведите меня к нему, любознательные мои други и подруги!». Не хотелось птицам возвращаться в те края, но они не смогли устоять перед огнем в глазах писателя. Как же захотелось ему узнать тайну отшельника!

Не ведая покоя, двигался Кольют через голые и холодные скалы, разрушенные дождем и ветром, через бушующие во всей своей красе реки, через сокрытые в непроходимых лесах тайны, покрытые паутиной и окруженные безмолвной тишиной. Он двигался, пока не увидел ночью старую ветхую избу, перед которой на небольшом поле, окрашенном цветами, стоял немолодой мужчина, протянув руку к звездному небу. Кольют подошел и простоял позади Леярана долгое время, пока не осмелился нарушить царящий покой.

– Прости меня, отшельник, хранитель просторов лесных. – Заговорил Кольют. – Не смел бы я нарушить ни твой покой, ни ночной. Но я прошу тебя, ответь, зачем стоишь ты каждую ночь под светом миллионов звезд, пытаясь овладеть одной из них? Быть может, ты владеешь тайной? Знаешь, как достать горящий уголек? Быть может, ты тот самый владетель мира, что каждый день поднимает и опускает Огненную Звезду?

Леяран опустил руку и повернулся к писателю, тихонько ступая босыми ногами по мягкой траве, покрытой росой.

– Не владетель мира я и не захватчик. – Бархатистым голосом ответил Леяран. – Не хранил я в жизни тайн и секретов ничьих. Не Бог я и не поэт. И каждую ночь выходу, лишь чтобы попытаться вновь достать до самой прекрасной из звезд.

– Но ведь знаешь же ты, что это невозможно! Поистине велика твоя сила, чтобы каждый раз тянуться к далекому и недостижимому!

– Но ведь даже если звезды так далеки, неужто к ним не нужно тянуться?

– Зачем же к ним тянуться, друг мой, Леяран! Ведь столько в жизни еще красот! Ведь столько красок! Посмотри на великолепные цветы на поле! Посмотри на этот снегоцвет! Ох, сколько же здесь еще красот, а ты все пытаешься дотянуться до звезды!

– Не поймет меня никто, путешественник. Оттого и нет у меня ни друга, ни родича, ни соседа. Я здесь уже давно. Я все стараюсь дотянуться до неба.

Так жаль было Кольюту переубеждать мужчину. Он печально кивнул и направился домой. Он не мог посметь нарушить мечты мужчины. Не мог разрушить его бескрайний, тянувшийся от неба до земли.

Печальные вести настигли писателя, когда он постарел и одряхлел. В маленьком письме от столь же любознательного путешественника, как и он в свое время сам, он узнал, что нет больше Леярана на свете. Что лежит он теперь безмолвно на поле с цветами амсонии, астранции и снегоцвета. Что он так и не смог дотянуться до звезды.

И сердце Кольюта опечалилось. Почему же он не сказал тогда отшельнику, что нельзя прикоснуться к небу? Почему он не смог его тогда спасти? Не сумел сказать и разрушить мечты? Хотя бы во спасение.

Просидел писатель до самого вечера, горюя о Леяране. И услышал, как на окно его сел ворон, с глазами мудрыми и влажными от слезы. «Что тебе, старейшая из птиц? – Спросил Кольют. – Иль ты снова вернулась ко мне с мудростью, достойной похвалы?». И рассказал ворон на наречии птичьем, что не видел он прекрасней в жизни мига, чем тот, что случился в ночи. Что видел он, как коснулась руки Леярана прекрасная звезда. И прекрасна она была, как владычица Хладного Моря, спасительница кораблей. Она обратилась в прелестную деву и назвала себя Велизарой, одной из тех самых далеких горящих небесных угольков. Она коснулась сердца Леярана, и он вновь помолодел, став восхищающим взгляд юношей. Она прикоснулась губами к его лбу, и они медленно воспарили вверх, в далекие необъятные небесные просторы, светясь ярче, чем все звезды на свете. А на поле осталось лишь слабое и немощное тело, которое обратится в прах лесной тишине.

Выслушал Кольют историю Леярана и не сдержал слез. Он сел в кресло и посмотрел на стол. В его глазах все еще оставался образ изможденного отшельника. Когда следующим вечером ворон вернулся, бездыханное тело Кольюта сидело в кресле, оставив после себя несколько предложений на старинном и дорогом листе бумаги. Он не смог смириться, что Леяран дотянулся до звезды.