Читать книгу «Златою злостью ватник подпоясав…» - Артем Волчий - Страница 4

Не прячь меня, мать, за своею спиною…

Не прячь. Не укроешь меня всё равно.

Не стать тебе этой громадной стеною,

Что преломить бы ничто не смогло.

Не прячь меня, мать, за своею спиною,

Нельзя нам, нельзя нам стоять позади!

Меж тем вражьи полчища чёрной волною

Страну захлестнут… что тогда впереди?

Не прячь меня, мать, за своею спиною.

Тогда впереди – только рабство и пепел.

Быть может, одной только этой войною

Я всем заслужу людям место на Небе.

Не прячь меня, мать, за своею спиною.

Я всё равно уже выше кажусь…

Не прячь меня – чуть ли уже я не ною,

Я не просто дурак и не в бой я несусь.

Не прячь меня, мать, за своею спиною.

Не в бой я несусь, а за светом Свободы,

За Истины светом… не рабской молвою

Туда завлечён я, а силой народа.

Не прячь меня, мать, за своею спиною.

Не плачь! Не забудешь ведь ты никогда,

И я не забуду, и даже порою

В окопах песчаных иль в ядерных льдах,

Я вспомню, как, стоя, шептал за спиною:

«Не прячь меня, мама, прошу же, не прячь…»

И – навсегда ль? – уходил недовольный

Под рёв твой и ужасом скованный плач.

Мне сыплют за ворот костлявые камни,

И, распятый уже, на распятье иду,

связанный, скованный – не по рукам и

ногам, но по сердцу и лежбищу дум,

я иду, распиная глазами весь мир,

что лежит, распростершись – и небом, и морем,

но, как и я – обречённый людьми

быть распятым. И мы того стоим:

мы оба грешны, но грешны мы по факту;

идеей – святы. Но идеям – свой крест.

И судит обоих не злой прокуратор,

а старик, что глаза скрыл от света небес.

Его взор слишком резала правда, что солнце —

не всё, что на мир своим светом горит, и

сражаться с самой сутью жизни нет толку:

таких игроков карты с первых дней биты.

И он, палачом и судьёю оставшись,

продолжил свой день – каждодневную казнь.

А ночью, не в силах уснуть, он о павших

хранит свою память – иначе никак.

И лишь гладить собаку поможет ему —

средоточье всего, что святое осталось,

спасенье от страшных терзающих мук,

что сужают весь мир до глубин слова «хаос».

Я иду, и в меня всяк силён кинет камень,

попав мне то в локоть, то в ногу, то в шею,

но – хоть иду это я здесь средь них, помирая,

но в моей душе – жизнь. А что же в душе их?

В одной, разделённой на толпы, душе,

обглоданной черной, гноящейся бездной —

что в их душе? Только вечный фуршет,

где они – вечно ложной свободой нетрезвы

Средь патриотов, протерших диван,

и «либералов», продавших себя,

средь случайно взрослеющих глупых путан,

невольно взрослеющих светлых ребят,

средь экранов с отметиной «двадцать один»

и домов, что с алой отметиной «двадцать»,

средь домов, выдыхавших в пространство дым,

даже когда кругом крик: «сдавайся!»,

и домов, добровольно сменивших стяг

красный, мечту о Звезде променяв на плевки

Бога, который нелеп в их словах;

краски сменив на полотна; «Гляди

В оба!» – фраза несётся вровень с

«не бойся, здесь все свои», а люди —

иль будто бы сотканы чисто из совести,

иль будто бы Дьявол для дел их будит

утром, а ночь обращается в день как в пар

дыхание, то в мороз, то в всемирную оттепель;

то свобода от капитала, то чувствуешь слово «Впарь!»;

«впарь им товар» – мысль сменяема фразою «вот тебе,

почти что в дар» – только раза так в два дороже.

Чего стоит ваша жизнь? Ваши умы? Ваши слова?

Вы бы их – раза так в два дороже, но больше

чем тридцать серебряных – не быть их цене никогда.

Из уст еще никогда не живших: «Здесь невозможно жить!».

Из уст, не познавших хлада голода: «Мне есть нечего!».

Из уст, ни разу не шедших в бой: «на ножи, на ножи!!!».

«Дай взаймы, прожить бы неделю…» – из уст, чересчур обеспеченных.

Из уст, не видавших любви: «любви нет!».

Из уст, не умеющих разговаривать: «я общителен!».

Из уст, проживающих в свете радуги: «я на дне».

«Я люблю семью!» – из уст, не желающих часа семье своей выделить.

Из уст громыхающих, строками боли стонущих,

из уст, не познавших ни горечь жизни, ни

своего места в ее убогом и дряхлом конусе…

Хотя стоит лишь глянуть вверх, чтоб понять, что мы

не там, но в гигантских песочных часах, стекло

которых – круговорот наш стен, наша участь —

песок, застывший у тронов остовов, чье величие в лоб

бьет осознаньем себя, сколько ни мучай

слова, сколько сердце плетьми не бей,

сколько пыткам не подвергай уставшую голову,

сколько ни убеждай себя то ли в Боге, то ли в судьбе,

то ли в их отсутствии, то ли в их смеси, без повода

то иль иное сужденье в себе провернув, себя вывернув

наизнанку ради того чтобы думать, думать, думать…

Меня на расстрел из застенок сознания вывели —

чтоб, к небу на миг вознёсшись, я вдруг вернулся, – дурами

ангелов всех назвав, а чертей окрестя разгильдяями, —

вернулся; глаза – от неба, во мрак проспекта,

от меня убегавшего ранее вечно какими-то черными далями,

а теперь – устремившегося ко мне, по-собачьи верного.

И вот он – хватает меня, обнимает, скулит по-дружески.

Я рву на себе рубаху, мир – прахом, а город – на плаху

за то, что грязью и гнилью пропахли улицы…

Из уст, никогда не познавших этого – вы мне знаком!

Знаком, что ваша правда – сырая мечта идиота,

осколки и всполохи разного цвета, что слишком нагло

украден у тех, кому действительно нужно Солнце.

А вам – что вам нужно? Неопознанных бед оракул,

что вечно мусолит привычные сборки слов, скучных

уже – до боли. Ваши уста – Иуда, распятый замест Христа;

это ложь, что распята ложью, и уж лучше

горела б вам всем, для страха, с Красных знамен – звезда.

На память друзей, о которых забыли песни,

но память которых хранят в себе камни страниц, —

надгробные камни, – на память, лишённую лести,

лжи; пародийных, – для фото, – падений ниц,

на колени, – как пред крестами дражайших мёртвых, —

без пустого и без наигранного… в общем, без лжи,

посвящаю, на память таких друзей, строки, стёртые

собственных мыслей потоком – значит, которых жизнь

длится минуту, час, день – но не вечность никак.

На память друзей, – единственных нам, Человеку, друзей, —

посвящаю я этот свет, посвящаю я этот мрак:

на память творцам. Людям, в которых больше всего от Людей.

Конечно, печально.

Конечно, скорблю – трагедия в мире статистики.

Только вот,

Что-то меня напрягает…

В этом мире воскресли слезливые нытики.

Ладно бы, просто плакали.

Понимаю: бывает горько.

Но выдавливать слёзы, становясь плакатами

собственного обличенья – и только! —

Вы это находите нормой?

Любой, кто чуточку правды вкусил,

Кто не живёт пропагандистским кормом,

Давно, – давно уж! – лишился сил

Подобное чтить и подобному верить.

Президент Украины, как на икону,

Молится флагу Парижа.

«Посмели!

Кровных братьев народа извергнуть стоны!»

– Я не утрирую. так и есть.

Чуть в прочем ключе пусть и сказано,

Но враньё, где трагедию высмеет лесть,

Враньё, что ничем, никакою моралью не связано —

Это не норма.

Да, поскорбите.

Поплачьте – но не на камеру!

Не стремитесь

Всему телевиденью

Сообщить, как в душе вашей каменной

«Тяжко!»

По-настоящему ТЯЖКО мириться,

что за одну жизнь француза

Установлен курс:

Пять сирийцев

И, может быть, пара русских.

Ты на брегу стоял; и густо шевелились волны.

И море плакало, и плакал океан,

Ты не просил ни у кого своей короны.

Ты сам своё по праву взял.

Ты на брегу стоял; шумело небо дикое.

Грозою билось в огненный Восток.

Мерещилось тебе опять безликое

Ристалище раскинутых дорог.

Ты на брегу стоял; погибший, не убитый.

Ты ведал про остовы кораблей,

И трупы, – армии, твоей рукой разбитые,

Среди песков, среди лесов, среди полей.

Ты на брегу стоял…

О, знал ли ты, что двести лет пройдёт,

И, сидя пред неведомой машиной,

Твой путь ещё хоть кто-то воспоёт

Из той страны, тебе – «непобедимой»?…

Ты мнил своей стране велико бремя,

Что славой вознесётся среди звёзд!

А знал ли ты, что в это время,

Мигрант пересекал Аркольский мост?…

С печальным вздохом обернёшься ты; опять

Идти в садов усадьбы заточенье.

Тебе бы – где-то Там маршировать,

И кровью вен чертить макет сраженья.

Уверенной походкой, мёртвый, но живой,

Ты шёл меж древ, и вновь осознавал,

Как много ты оставил за собой,

Как много за собой – Не оставлял.

Ты – патриот, каких на свете мало.

Да, ты любил себя, но все любить себя должны.

А ведь история так глупо посмеялась…

Какое там – мышьяк!…

Тебя убили мы.

На место!

Я не давал вам права отходить!

Дышать я права тоже не давал,

И не давал святого права Жить,

И отнимать его я прав не ожидал.

Стоять!

Лицом к стене; я вижу ваши руки —

Души кроваво-красной отраженье!

Вы скольких обрекли уже на муки,

Чтоб обрести минутно наслажденье?!

Закрыть глаза!

Увы, у вас они всегда закрыты —

Иначе как возможно смертью жить?!

Какою мрачной пеленой они покрыты,

Какого беса содрогается в вас прыть?

Молчать!

Не надо сотни новых оправданий:

«Я не хотел!», «Не я!», «О, пощади!»,

Вонзится в вас железом зло страданий,

Что причиняли без раздумья вы в пути.

Ни шагу, ни движенья!

Вам нет пути назад; ни злата звон,

Ни льстивые слова вам не помогут!

Звучит один приказ: «Открыть огонь!»,

И души на расстрел взлетели к Богу.

Мне хочется схватить руками вас за шеи,

Глупцов, сидящих в комнатах из злата,

И кинуть вас в горящие траншеи,

Где жар подобен пламени из ада,

Где люди лучше вас во всяких отношеньях

Гибнут из-за ваших игр в власть;

Вы их заставили забыть мечты и страсть,

Сменивши жизни вкус на гарь сраженья.

У каждого из них была мечта,

У каждого – отец и мать. И любящий родитель

Их дома ждёт, а дома – пустота,

Ведь так пуста без сына их обитель…

А вам бы лишь игра средневековья,

А вам бы лишь серебряные троны,

Где серебро – лишь лживые поклоны

И каждый жизни миг облит развратной кровью.

Во мне вскипает жажда ваши души

Огнём артиллерийским пережечь;

Чтоб навсегда вонзился в ваши уши

Снарядов звук, пред тем, как снова лечь

Пошли бы вы в прохладные постели,

Где пух одеял – хоть чей-нибудь, да прах,

Да и кровать стоит на чьих-нибудь костях,

Погибших в этой адовой метели.

Не буду спрашивать я вас, кто правит вами,

Кто ваши бесы, демоны и боги —

Вы скроетесь за лживыми словами,

Ведь боги ваши – ваши же пороки.

И кончится ваш век насмешкою презренной,

От всех, кто дорог вам…

Хотя, кто может быть вам дорог?

Эмоций нить скакнёт по переменной,

И вновь, ухмылкой скрытый лицемерной

Любой из вас, как старый образ лжи,

Под градом лживых слёз и лживых воспеваний,

Под радость новых и под новых прогибанье,

Под этою железною стеною,

Сопровождаемый глупца прощальным воем,

И лицемера слов красивых и покойных,

Уйдёт в последний путь, которого достоин,

На корабле, моря из крови бороздящем,

Идущем вечно вниз, к давно уже пропащим,

И мертвецы, достойные лишь ада —

Ему теперь друзья… достойная награда.