Читать книгу Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга первая - Артур Аршакуни - Страница 6

* * *

На помосте показывается смуглая рабыня, закутанная в белое покрывало.

– Вот, – говорит торговец, – вот, я решился ее тебе показать.

– А что такое? – любопытный Ал Аафей опять тут как тут.

Ну что тут поделаешь?

– Она дала обет сохранить свое девство до конца жизни.

Толпа зевак наконец получает необходимую ей искру развлечения и стремительно раздувает пламя:

– Ох ты!

– Вот это да!

– Да ну?

– Известное дело: у девиц оно всегда так, до первого мужчины.

– Первые – они же последние, – говорит торговец.

Он поворачивает рабыню спиной к зрителям и сдергивает с нее покрывало. Гул изумления: спина ее исполосована следами бича.

– Видели такое? – спрашивает торговец и снова укрывает рабыню покрывалом. – Так что не советую пробовать ни первым, ни последним. Будет царапаться и кусаться; может и за нож схватиться. Она не боится, понимаете? Она просто готова к этому.

– Негодный товар у тебя! – раздается в толпе.

– Верно! Отдай в полцены!

– Почему негодный?

– А кому нужна ветвь неплодоносящая?

– Это еще не все, – говорит торговец и снова тонкая, едва уловимая ирония слышна в его словах.

– Да? Что же может быть еще? – откровенно развлекается толпа.

– Она считает, что через нее спасется народ Израиля.

– Савеянка3?!

– Э?

– Вашей веры, вашей, – говорит торговец, размеренно кивая для убедительности головой, – из самого что ни на есть Хамова племени и Хушева колена.

Иошаат подходит еще ближе к помосту и внимательно смотрит на смуглую рабыню, смотрящую поверх толпы.

Какие глаза!

Он взволнован услышанным.

– Правда ли это, о дщерь Евы?

– Правда, – тихим эхом откликается рабыня, и голос ее внезапно крепнет, словно пламя над сухими ветками: – Я верую в Пасху и опресноки, в субботу и пост, Писание и миропомазание. И еще я верую в Господа нашего, неназываемого, и Слово Его спасительное, которое…

Она закрывает лицо руками и еле слышно заканчивает:

– …уже близко.

Иошаат, помедлив, поворачивается к торговцу и встречает его внимательный и строгий взгляд.

– Я… – начинает он и останавливается в смущении. – Я не трону ее!

Торговец склоняет голову, снова указав на свой лоб и сердце.

– Скажи, сколько ты просишь за нее?

Торговец вместо ответа отзывает Иошаата в сторону, за помост.

– Меня зовут Анх-Каати.

Он делает знак, но Иошаат не понимает его.

Уйти? Не уйти? Какие знаки? Назначай цену, торгуйся… Дело есть дело!

Торговец медлит и с видимым усилием продолжает:

– Дочь она мне.

Иошаат изумлен. Он с трудом подбирает слова:

– Как?! И ты… Ты выставил на продажу среди рабынь собственную дочь?

– Она хочет этого сама. Она хочет пройти через страдания, чтобы обрести спасение для своей души..

– И ты ей это позволил?!

– Я благословил ее.

– Как же ты можешь называться отцом после такого?

– Так же, как мог называться отцом Авраам, приносящий в жертву сына своего, Исаака, движимый одной только верой.

– Верой?

– Так называют высшее знание, – улыбается смуглый Анх-Каати

Иошаат разгневан:

– Что тебе Авраам? Что тебе наши святыни?

– Многое я знаю, – просто отвечает Анх-Каати.

– Какой же ты веры?

– Надо ли тебе знать это, о простой человек? – Анх-Каати снова делает знак, но Иошаат снова не понимает.

Уйти? Странно все это. Знаки непонятные, загадки. Какие, однако, глаза у нее! Нет, он не уйдет. Дело есть дело.

От помоста несутся недовольные крики:

– Что за секреты?

– Мы ждем!

– Объяви нам цену, торговец!

Анх-Каати устало улыбается:

– …И зрелищ. Зрелищ! Зрелищ!

Потом он снова становится серьезным и строгим:

– Иди, и пусть все идет своим чередом превращений!

Он возвращается к толпе, улыбаясь; в нем снова просыпается торговец:

– Красавицы, что у меня здесь, идут не меньше чем за полталанта…

Иошаат молчит, пытаясь осмыслить услышанное.

– Послушайте, что он говорит! – это снова вездесущий Ал Аафей решает помочь безмолвному Иошаату. – Что он говорит? Полталанта! Слыханное ли это дело? Царские наложницы меньше стоят!

– Да, – важно кивает толстяк с масляными губами и заплывшими в щелочки глазами сластолюбца, – красная цена хорошей рабыне – четверть таланта, а то и полмины.

– Так сколько ты просишь за нее? – горячится Ал Аафей, отбросив в сторону мешающую веревку, к которой привязан его осел.

Э, сосед, да ты торговаться не умеешь. Это тебе не с деревяшками возиться. Будет что моей Фамари рассказать.

– Совсем немного за такую спокойную да работящую – пятнадцать сиклей, – уступает торговец.

– Полцены от половины мины – это двенадцать сиклей да одна дидрахма, – быстро считает практичный Ал Аафей.

– А мне – одни убытки, – подхватывает торговец. – Разорит она меня! Ладно. Шестьдесят драхм.

Иошаат задумывается.

Шестьдесят драхм – деньги немалые. Он год откладывал по драхме в неделю, чтобы накопить денег на невольницу.

– Нет, – говорит он и качает головой.

Надо уйти. Шестьдесят драхм! И зачем он притащился на этот рынок? Только людей смешить.

– Постой, постой, – голос торговца снова звучит с почтительным уважением. – Все равно я разорен и пущен по миру с протянутой рукой… Так и быть. Пятьдесят драхм – и она твоя.

Он незаметно подмигивает Иошаату.

Иошаат снова задумывается.

Пятьдесят драхм… А подмигивать зачем?

Нет, все-таки торговец, сын не своей матери!

Толпа терпеливо ждет развязки: торг – священное правило рынка. Без него невозможна никакая купля, никакая продажа. Торгуясь, продавец и покупатель выражают друг другу взаимное уважение.

Иошаат снова поворачивается к рабыне, долго глядит на нее.

Глаза. Глаза!

– Так как тебя зовут?

– Мириам.

– Мириам?