Читать книгу Земля дождей - Артур Дарра - Страница 4

Жизнь моя не задалась с самого рождения.

Меня, двухнедельного малыша, обнаружили на крыльце детского дома. Мелодраматично, но именно так я и оказался в приютских стенах. Сколько потом не спрашивал у других детей, никто не попадал сюда таким образом. Только я – подброшенный прямо к дверям.

Когда подрос, воспитатели мне рассказали, что тогда стояла ранняя весна. Меня сразу же доставили в больницу на обследование. Там, в шали, в которую я был укутан, обнаружили листок бумаги. На нём было написано одно слово. Моё имя. А поскольку шёл тогда 1991 год, тот самый, когда распался СССР, то после всех этих событий мне в память о былой эпохе, недолго думая, решили дать фамилию Советский.

До трёх лет я пробыл в доме ребёнка. Оттуда меня перевели в тот самый детдом, на крыльце которого я и был найден. В итоге, всё моё сознательное детство прошло бок о бок с другими «отказниками» и сиротами. Но, если всё же сравнивать меня с ними, имелась во мне одна ярко отличительная черта. Точнее, две.

Первая: это отстранённость от людей. Не знаю, почему, но мне всегда было лучше одному, чем с компанией. Поэтому за мной прочно закрепился ярлык отшельника и вечного молчуна.

А что касается второй отличительной черты… то здесь всё немного сложнее. Проявляться она начала, когда я учился в пятом классе. И назвать её можно способностью к многослойному прогнозированию. Полагаю, на этом месте нужно остановиться поподробнее.

В нашем детдоме имелся, говоря простым языком, жуткий урод. Он всегда всех высмеивал и обсыпал оскорблениями. Часто на роль жертвы выбирал меня: тихого и слабенького. Большинство ребят боялись ему перечить – он был самый старший и сильный среди нас. Потому и, подхалимничая, смеялись над его проделками. Только бы самим не получить по шее. Если он принимался над кем-то издеваться, они тут же начинали ему поддакивать и глумиться над его жертвой вместе с ним.

Я же всегда смотрел на этого ублюдка с ненавистью. И старался обходить стороной. Но нередко случалось так, что он добирался до меня основательно. До рукоприкладства доходило редко. Но даже в этом случае никто не смел жаловаться воспитателям. Стукачи у нас сразу же выдвигались в ряды мучеников до конца своего пребывания в детдоме.

В основном всё ограничивалось словесной игрой. В одни ворота. Мои. Я не мог сказать ему ни слова. Просто не знал, что противопоставлять этому гаду. Тогда в моей маленькой голове ещё не было грязи, чтобы поливать ею остальных. Но благодаря ему она начала появляться.

Обычно он оскорблял меня прилюдным заявлением о том, что меня настолько не любили, что выбросили умирать на крыльцо. Я, когда уже всё было кончено, злобно проговаривал в голове ответные фразы. Фразы, которые мог бы ему сказать, но не сказал в силу подскочившего адреналина. Мысль, невероятно нужная в этот напряжённый момент, всегда предательски отсутствует.

А ведь он сам, как и я, – «отказник». Тоже брошенный. Но именно меня он выставлял ущербнее всех. Постоянно вваливался к нам в спальню, шарил в полках на предмет чего-нибудь съестного, и никто ему не мог ничего сказать. Потом он шёл ко мне и заводил свою скверную пружину.

И это постоянно приводило к тому, что я оказывался осмеянным и безвозмездно оскорблённым. Без возможности вставить хоть какое-нибудь защитное слово.

Что и говорить. Мир в детстве так и норовит уйти из-под ног. Будь то первое тяжелое оскорбление, брошенное в тебя со всего размаха. Или, что ещё хуже, первый сносящий с ног кулак. Когда маленький, ты не знаешь, как на всё это реагировать. В такие моменты опоры просто нет. Не за что ухватиться. Так рождается отчаяние. А отчаяние рождает инстинктивный рефлекс защиты. Твёрдое понимание, что нужно обезопасить себя от будущих нападений.

И после очередного контакта с этим уродом, я решил, что хватит. Что больше этого не допущу. И стал заранее припасать в голове десяток-другой хороших задиристых фраз. Я даже записывал их в специальную тетрадку. Вскоре у меня уже имелись готовые варианты того, как я поступлю в той или иной конфликтной ситуации. Я просчитывал в голове вероятные повороты в горячих спорах – так, чтобы не попасть впросак и выйти из них с наилучшим исходом.

Со временем я смог дать словесный отпор тому козлу. Он несколько раз снова пытался ко мне пристать. Но видя, что я прочно стою под натиском атаки и не включаюсь в его игру, удалялся к кому-нибудь другому. Да, он стал понимать: ему не получить от меня того, чего он хочет. Я не показывал ему страх. И не раболепствовал перед ним. Я твёрдо и уверенно держал ответ – так, что даже не за что было зацепиться.

«Чё-то ты какой-то стрёмный. Скучно с тобой. Ладно-о-о, живи, собака! Успею ещё до тебя добраться!» – ударил он однажды мне в плечо и отправился донимать кого-то другого.

Это был успех.

Но на этом я не остановился. Меня начала увлекать моя способность. Я стал всё больше обращать внимание на то, как общаются люди. В школе, транспорте, детдоме. Я пытался понять, почему они разговаривают именно так и никак иначе. Чем руководствуются при выборе ответа. Я стремился глядеть глубже слов. Вникнуть в суть человека. Так я постепенно стал подмечать для себя очень интересные детали.

Дело в том, что нередко в обыденной беседе с человеком можно без труда предсказать, что он скажет. Чаще всего люди неоригинальны, и сделать это не составляет никакого труда. Что уже является половиной успеха, если ты хочешь выйти из спора победителем. Ну или хотя бы – не проигравшим. Необходимо лишь научиться регулировать появляющиеся мысли твоего собеседника.

Моя способность продолжала развиваться.

Не трудно догадаться, что если человек в разговоре на мгновение замолкает, то он размышляет над своим ответом. Ищет, что сказать. А мне замолкать в спорах уже необходимости не возникало. Мысли в моей голове каждую секунду размножались, переплетались, образуя массу новых соединений. И даже если мой собеседник ничего ещё не сказал, но вот-вот собирался это сделать, я заранее просчитывал возможные варианты его ответа. И сам же мысленно их отбивал своими. И тянул эту ментальную цепочку дальше, и дальше.

Так что, когда собеседник-оппонент наконец извлекал из своего речевого аппарата колкую фразу с целью задеть меня за живое, я уже имел на неё ещё более изощренную. Ту, которая полностью покрывала, точно козырем, его словесную карту. Да и вместе с ней его самого. Такая скорость часто приводила в замешательство собеседника. Он начинал теряться и путаться в словах. А это означало только одно. Мою победу.

Как ни странно, но всё это я действительно делал только для того, чтобы сократить до минимума число людей, вторгающихся в моё личное пространство. Ведь порой хватает лишь грамотно отшить человека, чтобы он к тебе уже больше никогда не сунулся. Нанести ему один ожог, чтобы он тебя, как огня, сторонился.

Люди – существа крайне пугливые. Но только пугать нужно уметь. И делать это грамотно. Бить по самому больному – самолюбию. Знать ключевые точки, на которые можно давить. Те, кто в «верхах» – умеют. И делают это в огромных масштабах. Я это понял позже, когда чуть подрос. Но к ним я, конечно же, не стремился.

Я стремился вообще куда-то вкось. Куда-то в сторону от всех. Мне хотелось куда-нибудь туда, где ещё не ступала ни одна человеческая нога. И никогда не ступит. Интересно, существует такое магическое пространство на Земле? Вряд ли…

Ещё я очень любил читать. Это тоже стало поводом для многочисленных издевательств и моей клички «инфузория». Почему именно инфузория – не знаю, но книги действительно были моей единственной в жизни страстью. Именно они, как мне кажется, больше всего помогли в развитии моей способности.

В нашем детдоме имелась своя библиотека. И читал я до рези в глазах. По существу, мне больше и нечего было делать. Волейбол с баскетболом в спортзале или массовый просмотр вечерних сериалов в общей гостиной никогда не привлекали меня. Потому всё своё время я уделял литературе.

Со временем я стал замечать, как во мне говорят персонажи художественных произведений. Я буквально слышал, как они беседуют внутри меня. Что-то доказывают. Объясняют. Спорят.

Да. Прочитанная информация никуда не исчезала. Не стиралась. Не забывалась. А застревала в голове в форме постоянно движущихся мыслей. Мой мозг стал походить на безостановочный двигатель, постоянно генерируя и создавая всё новые мысленные комбинации.

Хорошо помню, как однажды в нашу скромную библиотеку завезли гору новых книг. Это был один из самых запоминающихся дней в моей жизни. Некоторое время туда никого не впускали – разгружали набитый книгами грузовик. Они были адресованы детьми из благополучных семей. Наши воспитатели расставляли книги по полкам, вносили их в реестр, присваивали номера, приклеивали карточки.

Лишь спустя три дня двери обновлённой библиотеки были снова открыты. Я с затаённым дыханием спустился по лестнице в полуподвальное помещение. И оказался в обновлённом царстве книг. Обегал все ряды. С трепетом щупал новые корешки. Скосив набок голову, вчитывался в названия. И так – пока не заболела голова.

Потом остановился возле одной полки. Взял оттуда две книги, на которые положил свой читательский глаз. И стал размышлять, какую же прочесть первой. Забирать к себе в комнату разрешалось только одну.

Это самый сложный процесс: выбрать одну из двух понравившихся книг. Для склонения чаши весов в сторону одной или другой в ход идут красота обложки, притяжение аннотации, интересная фраза, найденная на случайно открытой странице и запавшая в тот же миг в душу.

Молоденькая библиотекарша всегда торопила меня, аргументируя тем, что другая книга никуда не убежит. А для меня книги были как живые. Как существа, с которыми нужно быть нежным и любящим.

Да, книги я любил больше, чем людей. Это факт. И, наверное, не очень-то радостный. Но мне было как-то по барабану.

И вот я вытягиваю обе книги перед собой. По очереди оглядываю каждую. Как будто жду, что та, которую я должен взять на ближайшие несколько дней, даст мне знак. Знака, конечно же, нет. Перспектива неправильного выбора и последующего сожаления заставляют тратить на раздумья ещё больше времени. Ведь, бывает, читаешь книжку, а мысли так и рвутся туда, в библиотеку, где лежит она – другая книжка, другая история. Лежит и, возможно, ждёт тебя, чтобы подарить совсем другие и гораздо более яркие впечатления.

В итоге получалось так, что выбирал я книгу всё-таки наугад. А второй мысленно обещал, что вернусь. Позже, но обязательно вернусь.

Затем прибегал к себе в комнату, где нас проживало десять мальчиков. Прыгал на свою кровать. Включал, если нужно, настольную лампу и открывал книгу. Сначала вдыхал её особенный запах – это одна из главных традиций при знакомстве с новой книгой. И не важно, пусть даже она изрядно поношенная и кем-то много раз прочитанная. Обряд есть обряд. Затем ещё раз пробегал по аннотации. Медленно, почти не дыша, перелистывал первые страницы, не пропуская ни названия издательства, ни информации о том, когда и в каком городе была напечатана книга. Далее, обычно на пятой странице, начиналась первая глава. К этому моменту я окончательно успокаивался, делал глубокий вдох и погружался в чтение.

В эти минуты, быть может, я и правда был похож на инфузорию (что весьма сомнительно), но мне, опять-таки, было глубоко на это наплевать.

Стоит ли удивляться, что со временем я стал всё больше отстраняться от общества. Не в полной мере, конечно, но всё же. Я погружался в книжные миры, отдаляясь от реального. Там мне было лучше, спокойнее.

Вскоре я совсем перестал находить общий язык с одноклассниками. Учащались конфликты. Всегда хотелось отстраниться от всех, сесть в каком-нибудь безлюдном тихом домике и жить так, чтобы меня никто не трогал. Чтобы только я и мои фантазии. Я и моё видение окружающего мира. Я и мои переживания.

Но зачастую желание не выделяться, стать невидимым для общества, влечёт ещё большее его внимание. И почему-то со стороны личностей далеко не самых приятных…

Эх, уверен, у каждого в школе случалось особенное негативное событие. Событие, которое запоминалось потом на всю оставшуюся жизнь. Вообще, не понимаю, для чего нужна школа. По мне так – это место, где ломается ещё не окрепшая детская психика. В школе дети, находясь в окружении других детей, – уж не знаю, почему, – превращаются в маленьких моральных уродов.

У меня то самое событие произошло в девятом классе. В том самом возрасте, когда ты ещё не старшеклассник, но уже и не салага. После уроков одноклассники позвали меня на – как они изящно выразились – «чисто мужской разговор». На заднем дворе школы.

До сих пор не могу вспомнить, о чём они мне там говорили. Но суть я, кажется, уловил. Они собрались проучить меня, угрюмого и «замкнутого ушлёпка», за то, что я не являюсь частью их крутой компании. За то, что, мол, смотрю на них с полным равнодушием и высокомерием. И держусь от всех особняком, «как царь».

Я с младших классов являлся мишенью для их «искромётных» шуточек и обслюнявленных комочков бумаги. Но в тот день их злоба ко мне достигла своего апогея. И им, видимо, нужно было куда-то направить всю ту желчь, что настаивалась в их душонках. Куда же, если не на меня самого. Что уж их скупой фантазии далеко ходить.

И они меня поколотили. И довольно сильно. Били двое, пятеро просто смотрели, заключив нас в круг. Один стоял неподалёку на стрёме.

Я вначале сопротивлялся. Даже смог отразить несколько ударов. Но всё же их было двое. Один меня схватил сзади, а второй без остановки сокрушал кулаком куда ни попадя. Я был взбешён. Но прекрасно понимал, что, как ни старайся, уже не выбраться.

И решил не сопротивляться.

Раз так, то пусть это будет игрой. Я намеренно отдавал своё тело под раздачу их подростковой агрессии, чтобы затем взглянуть им в глаза. Особенно меня интересовали глаза тех, кто просто стоял и наблюдал за насилием против слабого и ничего не делал.

Да, я играл. Несмотря на настоящую боль, играл и наслаждался предвкушением зарождающегося в них чувства вины и сожаления. Уже во время моего избиения я замечал, как глаза некоторых стоящих в круге начинали по-особенному блестеть.

В конце, когда я лежал на асфальте с отбитыми почками и окровавленным лицом, один из них на прощание саданул мне ногой в грудь. Дыхание спёрло, краткий стон замер в лёгких – ни выкрикнуть, ни вдохнуть. Пространство сузилось, и только этот чёрный неровный асфальт заднего школьного двора встал перед глазами, смешавшись в одно тошнотворное пятно.

Чувство вины и расплата за свои деяния доберётся до каждого из них. В этом я не сомневался. И в ту секунду меня утешала эта мысль.

Напоследок они бросили мне несколько каверзных слов, подчёркивая моё низкое положение среди них. И, развернувшись, стали уходить.

Я с трудом приподнялся. Внезапно в голове блеснуло что-то решительное, дерзкое.

– Йокоп! – крикнул я им в след.

Они в тот же миг остановились. Обернулись.

– Чё ты там рявкнул? – сказал тот, кто разминал об меня кулаки.

– Аджедан! – проговорил я с той же выразительной интонацией.

Они озадаченно переглянулись. Застывшая на их лицах тупость меня улыбнула.

Наконец я произнёс третье слово:

– Адобовс!

И громко рассмеялся. Это было крайней степенью. Высший пилотаж с моей стороны.

Один из них подбежал ко мне.

– Чё за слова ты сказал? Чё они значат? Ну! Говори! Иначе щас как нахлобучу тебя, урод!

Я молчал. И улыбался. Широко и нагло. Да-а, настало время моего пира. Будьте добры, внесите главное блюдо!

– Он чё, колдун? Вы слышали?! Слышали, какие слова он говорил?! – испуганно заворчал другой. – Всегда знал, что он ненормальный. А вдруг он проклял нас, а?

В толпе раздался смех:

– Ну ты жжёшь, сыкун! Да какой из этого чмыря колдун?

Тот, что ударил меня напоследок ногой, подошёл вплотную. Я удовлетворённо смотрел в его глаза.

– Чё это за слова, м? – спросил он, схватив меня за рубашку. – Чё они значат? Молчишь, гадёныш?

– С нами теперь что-то будет… точно будет, – всё бормотал другой, нервно оглядываясь по сторонам, несмотря на то, что был осмеян. – А я чувствовал… чувствовал, что не стоит нам его трогать. Он же нам не мешал. Совсем не мешал. Зачем же мы полезли к нему?

– Тебе щас тоже врежу, если будешь ныть, девка! Он бред несёт, что вы его слушаете. Ведь так, гадёныш? – продолжая держать за рубашку и брызгая слюной, смотрел на меня одноклассник

– Мы ему все мозги отбили, вот у него и поехала крыша…

– Да забейте!..

– Давайте просто уйдём…

– А вдруг эти слова что-то значат? Вдруг это скрытое оскорбление? В этом случае, ему, видимо, не хватило нашего посыла!..

– Нет, это проклятья! Да вы только взгляните на него. Нестриженый, впалые глаза, постоянно чё-то там читает – ну ведь чернокнижник! Сатанист! Зря мы его, отвечаю, зря!..

Что за слова я им сказал?

Простые русские слова. Только произнесённые наоборот.

Йокоп – это Покой.

Аджедан – это Надежда.

Адобовс – это Свобода.

Все эти слова я проговорил наоборот, потому что у них этого никогда не будет. Такие люди, как они, далеки от подобных вещей. Ведь как можно получить ту же самую свободу от… самого себя? Они обременены самими собой до конца своих дней. Проклятых, кстати, мной. Ха-ха! И не видать им ни покоя в жизни, ни надежды на хорошее будущее. Эти козлы вечны, и пословица «Горбатого могила исправит» создана специально для них.

Но они об этом «словесном перевороте», конечно же, знать не могли. И потому сами дорисовали обычные слова, проговорённые наоборот, негативной краской. К тому же в толпе недоразумение и сумятица распространяется гораздо быстрее. Когда они подошли ко мне вновь, отвечать им что-либо не имело смысла. Достаточно было просто смотреть в глаза. В большом скоплении людей просчитать варианты возможного развития событий крайне сложно. Да этого в данной ситуации и не требовалось.

Их страх за свою гнилую шкуру всё сделал сам, приняв три моих слова за что-то загадочно-пугающе-опасное. Они сами подсознательно наказывали себя. Хотя, может, и не признавались себе в этом. Маскировали всё происходящее под видом развлечения, смеха. И потому, во чтобы то ни стало, захотели узнать, что эти странные слова означают. Ведь неизвестность загрызла бы их. Не дала свободно дышать. Не оставленный на асфальте побитый одноклассник, нет! Неизвестность.

И я решил сыграть на этом. Ведь если я не мог противостоять им физически, то необходимо было уничтожать их психологически.

И у меня получилось.

Больше они ко мне, как ни странно, не лезли. Посматривая презрительным взглядом, обходили стороной. Да и после девятого класса меня с ними не стало.

Но именно в тот день, на заднем дворе школы, я окончательно утвердился в своей отделённости от общества. Понял, что мне с ним не по пути. У меня своя дорога. Какая именно, я тогда ещё не знал. Но точно понимал, что не рядом с людьми. Где-нибудь в сторонке. Так, чтобы неприметно.

И всё бы хорошо…

Но и я не заметил, когда эта, изначально детская, попытка защитить себя от внешних острых углов переросла во что-то гораздо большее. И пугающее. А именно – в непрекращающийся вихрь мыслей. Мыслей – по любому поводу, даже не представляющему интерес. В моей голове теперь постоянно выстраивались один за другим мысленные слои. Они были, как огромная куча червей, мерзко слипавшихся и переплетавшихся друг с другом.

И вот отсюда-то и начинается история моего сумасшествия…