Читать книгу Клиника: анатомия жизни - Артур Хейли - Страница 3

На башне церкви Искупления, расположенной в двух кварталах от клиники Трех Графств, колокол прозвонил одиннадцать часов, когда Кент О’Доннелл шел из хирургического отделения в администрацию. Звук колокола не отличался мелодичностью, сказывался давний изъян, допущенный при отливке. Надтреснутый звон сочился в открытое окно лестничной площадки. О’Доннелл машинально взглянул на часы и посторонился, чтобы пропустить спешащих и громко топающих по металлическим ступеням служебной лестницы интернов – молодых врачей, проходящих в клинике стажировку. Завидев председателя медицинского совета, каждый из интернов замедлял шаг и уважительно здоровался. На втором этаже О’Доннелл отошел в сторону, чтобы пропустить медсестру, везшую коляску с ребенком лет десяти. У девочки был перевязан один глаз. Рядом шла мать, склонившаяся над дочерью, как наседка над цыпленком.

О’Доннелл не узнал сестру, но приветливо ей улыбнулся. Она же, проходя мимо, украдкой окинула его оценивающим взглядом. О’Доннеллу было немного за сорок, и на него все еще оглядывались женщины. Высокий стройный мужчина с мощными квадратными плечами и мускулистыми руками. Он сохранил фигуру и телосложение, которыми отличался в колледже, когда играл полузащитником в студенческой футбольной команде. Даже и теперь он – принимая важные решения – выпрямлялся и расправлял широкие плечи, словно готовясь к захвату ног нападающего команды соперников. Несмотря на мощное сложение, двигался О’Доннелл легко и свободно, а благодаря регулярным занятиям спортом – летом теннис, а зимой лыжи – не имел лишнего жира, сохранял силу и гибкость.

О’Доннелл никогда не был красивым, как Адонис, но в его лице была та угловатая, резкая неправильность (дополненная шрамом на носу, полученным во время игры в футбол), которая, как это ни странно, привлекает женщин больше, чем идеальная красота. Истинный возраст О’Доннелла можно было угадать только по волосам. Еще совсем недавно они были черны как вороново крыло, но теперь начали стремительно седеть, хотя и оставались густыми. Похоже, пигмент сдался годам и ударился в бегство с позиций.

Кто-то окликнул О’Доннелла сзади. Он остановился и, обернувшись, увидел Билла Руфуса, одного из старших хирургов.

– Как дела, Билл?

Руфус всегда нравился О’Доннеллу. Билл был добросовестным, надежным хирургом с богатой практикой. Больные доверяли ему благодаря искренности, сквозившей в каждом его слове. Уважали его и сотрудники – прежде всего интерны и резиденты, которым нравилась способность Руфуса учить младших коллег, не унижая их человеческого достоинства. Билл держался с ними как с равными, и это отличало его от многих других хирургов.

Единственным недостатком Билла, если можно так это назвать, была склонность к ярким, немыслимо пестрым галстукам. О’Доннелл и сейчас внутренне содрогнулся при виде галстука с бирюзовыми кругами и красными червеобразными зигзагами на лиловатом и лимонно-желтом фоне. Из-за своих галстуков Билл постоянно становился объектом насмешек. Один из психиатров недавно предположил, что выбор галстуков говорит о «каком-то гнойном процессе, который прорывается наружу сквозь пристойную консервативную оболочку». Но Руфус в ответ лишь добродушно посмеивался. Сегодня он, однако, выглядел серьезным и озабоченным.

– Кент, мне надо с тобой поговорить, – сказал он.

– Пойдем ко мне в кабинет, – предложил О’Доннелл. Его охватило любопытство. Руфус был не из тех, кто тревожит руководство по пустякам.

– Нет, мы можем поговорить и здесь, – возразил Руфус. – Знаешь, Кент, речь идет о патологоанатомических заключениях в отношении хирургических больных.

Они отошли к окну, чтобы не мешать идущим по коридору людям, и О’Доннелл подумал, что давно боялся этого вопроса.

– Что ты имеешь в виду, Билл?

– Заключения приходят поздно, с большой задержкой. С очень большой задержкой.

О’Доннелл давно знал об этой проблеме. Как и другие хирурги, Руфус часто оперировал больных с опухолями. После выделения опухоли ее удаляли и направляли на гистологическое исследование доктору Пирсону. Патологоанатом должен был выполнить два исследования доставленной опухоли. Во-первых, в экспресс-лаборатории он должен был исследовать материал опухоли за то время, пока продолжается операция, а больной находится под наркозом. Замороженный кусочек ткани исследовался под микроскопом. В результате этой процедуры патологоанатом давал в отношении опухоли одно из двух заключений – доброкачественная или злокачественная. Если опухоль оказывалась злокачественной, то есть у больного был рак, то операцию продолжали, если же опухоль оказывалась доброкачественной, то операцию заканчивали, а больного отправляли для пробуждения в послеоперационную палату.

– А с экспресс-анализами проблем нет? – спросил О’Доннелл. Он не слышал о таких проблемах, но хотел лишний раз удостовериться.

– Нет, – ответил Руфус. – Если бы они были, до тебя доходила бы масса жалоб. Задерживаются заключения о полном гистологическом исследовании.

– Понимаю, – сказал О’Доннелл, стараясь выиграть время, чтобы обдумать то, что услышал. О’Доннелл восстановил в уме всю процедуру. После исследования замороженного кусочка ткани вся опухоль отправлялась в патологоанатомическую лабораторию, где лаборанты готовили тонкие срезы для полноценного исследования на более совершенном оборудовании. Патологоанатом, изучив срезы, выдавал свое окончательное заключение. Иногда опухоль, которую при первичном исследовании сочли доброкачественной или сомнительной, оказывалась злокачественной, и в таких случаях больного снова брали в операционную и выполняли необходимую операцию. Такие изменения в заключениях не считались чем-то экстраординарным, но, конечно же, повторные заключения должны быть скорыми. О’Доннелл уже понял, что в этом и состояла суть жалобы Руфуса.

– Если бы это было один раз, – продолжал Руфус, – я не стал бы тебя беспокоить. Я знаю, как тяжело приходится патологоанатомам, и не собираюсь нападать на Джо Пирсона. Но такие случаи не единичны, они происходят сплошь и рядом, Кент.

– Давай обратимся к фактам, Билл, – решительно произнес О’Доннелл, не сомневаясь, однако, что, не имея фактов, Руфус не стал бы обращаться с такой серьезной жалобой.

– Хорошо. На прошлой неделе я оперировал миссис Мэйсон, с опухолью груди. Я удалил опухоль, и после первичного исследования замороженного образца Пирсон выдал заключение о ее доброкачественности. Однако в протоколе для истории болезни было уже сказано, что опухоль злокачественная. – Приведя пример, Руфус добавил: – Но у меня претензии не к этому. При первичном исследовании часто нельзя с полной уверенностью дать окончательное заключение.

– А к чему? – Теперь, когда О’Доннелл окончательно понял, о чем идет речь, хотел как можно скорее решить этот вопрос.

– Пирсону потребовалось восемь дней для того, чтобы дать протокол для истории болезни. К тому моменту, когда я его получил, больная была уже выписана домой.

– Понимаю.

И в самом деле очень плохо, подумал О’Доннелл. От такой проблемы невозможно отмахнуться.

– Это очень нелегко, – продолжал Руфус, – звонить женщине и говорить ей о нашей ошибке. Говорить, что, как выяснилось, у нее все-таки рак и ее надо повторно оперировать.

Да, еще как нелегко. О’Доннелл знал это по собственному опыту. До того как он пришел в клинику Трех Графств, ему самому приходилось делать такие звонки. Не дай бог, чтобы это повторилось.

– Билл, можно я разберусь с этим сам? – О’Доннелл был рад, что к нему обратился именно Руфус. Другие хирурги могли раздуть это дело и осложнить решение.

– Конечно. Только если это приведет к результату. – Руфус имел полное право на возмущение. – Это случай не единичный, просто самый вопиющий.

И снова О’Доннелл мысленно согласился с Руфусом.

– Я поговорю с Джо Пирсоном сегодня же, – пообещал он. – После конференции о летальности в хирургических отделениях. Ты там будешь?

Руфус кивнул:

– Да, я там буду.

– Значит, мы еще увидимся, Билл. Спасибо, что рассказал об этом. Обещаю что-нибудь придумать.

Что-нибудь, думал О’Доннелл, идя по коридору. Но что именно? Он продолжал размышлять на эту тему и тогда, когда пришел в администрацию и открыл дверь кабинета Гарри Томазелли – администратора клиники.

О’Доннелл не сразу увидел Томазелли, и тот сам его окликнул:

– Иди сюда, Кент. – Томазелли стоял в дальнем углу выложенного березовыми панелями кабинета. Перед ним на большом столе лежали развернутые чертежи и эскизы.

О’Доннелл пересек кабинет по толстому ворсистому ковру и посмотрел на разложенное на столе.

– Грезишь наяву, Гарри? – Он ткнул пальцем в один из эскизов: – Знаешь, я уверен, что мы сможем отгрохать тебе фантастический пентхаус вот здесь, в восточном крыле.

Томазелли улыбнулся:

– Я согласен. Осталось только уговорить совет клиники в необходимости пентхауса. – Администратор снял модные, без оправы, очки и принялся тщательно их протирать. – Вот он – наш Новый Иерусалим.

О’Доннелл принялся внимательно изучать архитектуру клиники Трех Графств, какой она станет после возведения величественной пристройки, планирование которой вступило в завершающую стадию. В пристройке будет находиться целое крыло и новое общежитие для медсестер.

– Какие еще новости? – Он отвернулся от чертежей и посмотрел на Томазелли.

Администратор водрузил очки на место.

– Утром я снова говорил с Ордэном.

Ордэн Браун, президент второго по величине сталелитейного завода Берлингтона, был, кроме того, председателем совета директоров клиники.

– И?..

– Он уверен, что к январю мы получим полмиллиона долларов из строительного фонда. Это означает, что фундамент мы сможем заложить уже в марте.

– А еще полмиллиона? На прошлой неделе Ордэн говорил мне, что на них можно рассчитывать только к декабрю следующего года. – О’Доннелл считал надежды председателя совета директоров чересчур оптимистичными.

– Знаю, – сказал Томазелли. – Но он просил передать тебе, что изменил свое мнение. Вчера у него состоялась еще одна встреча с мэром. Он убежден, что очередные полмиллиона мы получим следующим летом, а строительство начнем к осени.

– Это и в самом деле хорошая новость. – О’Доннелл решил умолчать о своих сомнениях. Если Ордэн Браун так заговорил, значит, он на сто процентов уверен в успехе.

– Да, кстати, – сказал Томазелли с наигранной небрежностью в голосе, – на следующую среду назначена встреча Ордэна и мэра с губернатором. Кто знает, не получим ли мы еще и грант штата?

– А что еще? – О’Доннелл обратился к администратору с шутливой резкостью.

– Я думал, что ты будешь доволен и этим, – ответил Томазелли.

На самом деле О’Доннелл был очень доволен. Это было первым шагом к воплощению заветной мечты, которая возникла у О’Доннелла три с половиной года назад, когда он приехал в клинику Трех Графств на работу.

Если бы кто-то сказал О’Доннеллу, когда он учился в Гарварде, или позже, когда был старшим резидентом-хирургом в Колумбийском пресвитерианском медицинском центре в Нью-Йорке, что он закончит свою карьеру в захудалой клинике Трех Графств, он воспринял бы это как насмешку. Даже когда О’Доннелл заканчивал свою хирургическую подготовку в лондонской больнице Святого Варфоломея, он был намерен вернуться в Штаты и работать в какой-нибудь именитой клинике – Джонса Гопкинса в Балтиморе или в Массачусетской генеральной в Бостоне. При его подготовке он вполне мог рассчитывать на такую карьеру. Но до того как настало время принятия окончательного решения, его нашел в Нью-Йорке Ордэн Браун – председатель совета директоров клиники Трех Графств, – который убедил его приехать в Берлингтон и посмотреть клинику.

Увиденное потрясло и ужаснуло О’Доннелла до глубины души. Клиника разрушалась чисто физически, организация была отсталой, медицинские стандарты – за редким исключением – низкими. Заведующие хирургическими и терапевтическими отделениями сидели на своих местах десятилетиями. О’Доннелл понимал, что их цель одна – сохранить благоприятное для себя положение вещей. Администратор клиники – связующее звено между советом директоров и медицинским персоналом – был вопиюще некомпетентен. Программа подготовки интернов и резидентов пользовалась дурной репутацией. На научные исследования не выделялось практически никаких средств. Медицинские сестры жили и работали почти в средневековых условиях. Ордэн Браун без утайки показал ему все. Потом они отправились к председателю совета директоров домой. О’Доннелл согласился остаться на ужин, но решил вернуться в Нью-Йорк первым же ночным рейсом. Ему была отвратительна даже мысль о том, чтобы еще раз побывать в Берлингтоне или в клинике Трех Графств.

За ужином в тихой, увешанной коврами гостиной дома Ордэна Брауна, расположенном на склоне возвышавшегося над Берлингтоном холма, О’Доннелл выслушал до боли знакомую историю. Клиника Трех Графств, некогда прогрессивное, современное и авторитетное в штате медицинское учреждение, стала жертвой самодовольства и апатии. Председателем совета директоров был один престарелый промышленник, он постоянно перекладывал свою ответственность на подставных лиц, а в клинике появлялся только по случаю общественных мероприятий. Отсутствие твердого руководства поразило всю систему сверху донизу. Руководители подразделений занимали свои посты по многу лет и противились любым изменениям. Их более молодые подчиненные вначале проявляли лихорадочную активность, затем впадали в отчаяние и разбегались. В итоге клиника приобрела такую репутацию, что молодые выпускники медицинских факультетов перестали стремиться пополнить ряды ее врачей. Из-за этого администрации пришлось снизить требования к квалификации персонала.

Изменения начались только после того, как новым председателем совета директоров был назначен Ордэн Браун. Прежний, старый промышленник, умер за три месяца до этого. Группа влиятельных горожан убедила Брауна занять освободившееся место. Выбор не был единодушным. У старой гвардии совета директоров был свой кандидат – бессменный член совета Суэйн. Но большинством голосов выбрали все же Брауна, и теперь он пытался убедить остальных членов совета воспринять его идеи относительно модернизации клиники.

Битва оказалась на редкость тяжелой. Возник альянс между консервативными членами совета директоров, представителем которых выступал Юстас Суэйн, и группой медицинских руководителей клиники. Вместе они упрямо противились всяким новшествам.

Брауну приходилось действовать осторожно и дипломатично. Он потребовал для себя полномочий на расширение состава совета директоров, с тем чтобы привлечь в него новых, более активных членов. Их он намеревался набрать из среды молодых руководителей и профессионалов делового мира Берлингтона. Но поскольку среди членов совета не было единодушия, план этот пришлось положить под сукно.

Если бы он захотел, рассказывал Браун О’Доннеллу, то мог бы решить проблему силовым путем, простым волевым решением. Пользуясь своим влиянием, он мог бы вышибить из совета директоров его старых и пассивных членов. Но это было бы недальновидно, потому что большинство из них – состоятельные мужчины и женщины, а клиника нуждалась в наследстве, которое доставалось ей в случае смерти патрона. Если затронуть интересы этих людей, они, вероятно, пересмотрят свои завещания и оставят клинику без средств. На это, впрочем, открыто намекнул и сам Юстас Суэйн, владелец сети универмагов. По этой причине приходится соблюдать осторожность и быть дипломатом.

Однако Брауну все же удалось добиться некоторого прогресса. В частности, он смог убедить членов совета директоров в том, что необходимо назначить нового руководителя хирургической службы клиники. Именно поэтому он и обратился к О’Доннеллу.

Во время ужина О’Доннелл в ответ на сделанное ему предложение отрицательно покачал головой.

– Боюсь, эта должность не для меня, – сказал он.

– Возможно, это и так, – ответил Браун, – но я хочу, чтобы вы меня выслушали до конца.

Он умел убеждать, этот промышленник, который, несмотря на то что был отпрыском богатого семейства, прошел путь от пудлинговщика до руководителя сталелитейного завода, а затем стал вице-президентом компании. Кроме того, он умел чувствовать и распознавать людей; годы, которые он провел в гуще заводских рабочих, не прошли даром. Именно поэтому он, вероятно, и взвалил на свои плечи это бремя – вытащить из болота клинику Трех Графств. Но каковы бы ни были причины такого решения, за короткое время, что они провели вместе, О’Доннелл почувствовал самоотверженность этого человека.

– Если вы приедете сюда, – сказал Браун в конце ужина, – то я не могу вам ничего обещать. Я мог бы пообещать вам свободу рук, но скорее всего вам придется драться за каждое ваше решение. Вы столкнетесь с оппозицией, сопротивлением, интригами и недовольством. В некоторых вопросах я не смогу ничем вам помочь, и вам придется решать их самостоятельно. – Он помолчал, а потом тихо добавил: – Думаю, что единственная хорошая вещь, которую можно сказать об этой ситуации, заключается – с точки зрения такого человека, как вы, – в том, что это вызов, вероятно, самый большой вызов, который вам когда-либо предлагалось принять.

Больше о клинике Браун в тот вечер не напоминал. Они стали беседовать о других вещах – о Европе, приближавшихся выборах и возрождении национализма на Ближнем Востоке. Хозяин дома много ездил по миру и был хорошо информирован о международном положении. Потом он отвез О’Доннелла в аэропорт, и у трапа они крепко пожали друг другу руки.

– Я был очень рад нашему знакомству, – сказал Браун, и О’Доннелл искренне ответил ему тем же. Потом он сел в самолет с твердым намерением забыть о Берлингтоне и вспоминать поездку туда только как поучительный опыт.

В полете он пытался читать журнал – в нем оказалась заинтересовавшая его статья о теннисном чемпионате, но смысл прочитанного ускользал от него. Он продолжал неотступно думать о клинике Трех Графств, о том, что там увидел и что надо было бы сделать. А затем, наверное, впервые в жизни, О’Доннелл задумался о своем собственном отношении к медицине и начал задавать себе вопросы: «Что она для меня значит? Чего я хочу достичь в ней для себя? Каких достижений ищу? Что я могу ей дать? Что оставлю после себя?» Он не был женат и, вероятно, никогда уже не женится. В его жизни были любовные связи, но не было постоянных прочных любовных отношений. Куда ведет его путь от Гарварда и колумбийского Пресвитерианского госпиталя, больницы Святого Варфоломея?.. Куда? Ответ пришел внезапно. Он осознал, что путь этот ведет в Берлингтон, в клинику Трех Графств. Решение было твердым, необратимым и окончательным. После того как самолет приземлился в Нью-Йорке, О’Доннелл отправил Брауну телеграмму с одной фразой: «Я принимаю предложение».

Теперь, глядя на план здания, которое администратор напыщенно именовал Новым Иерусалимом, О’Доннелл вспомнил оставшиеся за плечами три с половиной года. Ордэн Браун был прав, когда говорил, что О’Доннеллу придется нелегко. Ему пришлось столкнуться со всеми препятствиями, о которых упоминал председатель совета директоров. Но теперь самые трудные из них были преодолены.

После приезда О’Доннелла прежний шеф хирургической службы тихо ушел в отставку. О’Доннелл привлек на свою сторону работавших в клинике хирургов, сочувствовавших идее о повышении стандартов оказания хирургической помощи. Вместе они ужесточили правила, а для их соблюдения учредили комитет надзора за операционными. Была возобновлена работа комитета, следившего за тем, чтобы хирурги не повторяли ошибок, в результате которых пациентам подчас удаляли здоровые ткани и органы.

Не слишком компетентных хирургов вежливо, но твердо заставили работать в пределах их способностей. Некоторым неумелым халтурщикам, способным лишь на удаление аппендикса, О’Доннелл предложил уйти добровольно и тихо, пригрозив в противном случае административным увольнением. Среди них был один хирург, который удалил больному единственную почку, не выяснив, что вторая уже была удалена. Эту страшную ошибку обнаружили только при вскрытии. Этого хирурга убрать из клиники было легко. С другими дело обстояло намного хуже. В медицинском совете был большой скандал, а два хирурга, ранее состоявшие в штате клиники, подали в суд на ее администрацию. О’Доннелл понимал, что в суде ему придется выдержать сильный натиск, не говоря уже о том, что причины увольнений будут преданы широкой огласке.

Но, преодолевая эти проблемы, О’Доннелл и поддержавшие его сотрудники продолжали идти намеченным путем, заполняя образовавшиеся вакансии квалифицированными врачами. Многие из них были выпускниками альма-матер О’Доннелла, и он убедил их переехать на работу в Берлингтон.

Тем временем сменился и главный терапевт клиники – им стал доктор Чендлер. Он работал терапевтом в клинике и при старом режиме, но часто выступал против методов работы тогдашней администрации. Чендлер часто не соглашался и с О’Доннеллом, а О’Доннелл находил его чересчур высокопарным, однако Чендлер, когда речь шла о поддержании высоких стандартов оказания помощи, был всегда бескомпромиссным.

За три с половиной года пребывания О’Доннелла в клинике изменились и методы руководства. Через несколько месяцев после своего приезда в Берлингтон О’Доннелл рассказал Ордэну Брауну об одном помощнике администратора клиники, лучшем из всех, с кем ему приходилось встречаться. Председатель совета директоров немедленно сел в самолет, а через два дня вернулся с подписанным контрактом. Через месяц после того, как с почетом проводили на пенсию прежнего администратора, давно переставшего справляться со своими обязанностями, его место занял Гарри Томазелли. Прошедшее время в полной мере показало эффективность его порой резкого, но умелого руководства.

Год назад О’Доннелл был избран председателем медицинского совета, что сделало его главным врачом клиники. С этого момента он, Томазелли и доктор Чендлер приступили к совершенствованию программ обучения интернов и резидентов. Работа принесла свои плоды. За год число заявок на прохождение интернатуры и резидентуры в клинике возросло.

Впереди был долгий и трудный путь. О’Доннелл понимал, что это только начало выполнения обширной программы, которая затронет все три главные области медицины – лечение, обучение и научные исследования. Ему сейчас сорок два, через несколько месяцев исполнится сорок три. Сомнительно, что за оставшиеся ему годы активной жизни он успеет исполнить задуманное. Но старт был удачным, он обнадеживал и вселял уверенность, и О’Доннелл понимал, что решение, принятое три с половиной года назад в самолете, было верным.

В клинике оставались, однако, и слабые места. Собственно, так и должно быть. Ничто великое не достигается легко или быстро. Некоторые старшие коллеги до сих пор противились новшествам и оказывали сильное влияние на давних членов совета директоров, во главе которых стоял сохранивший все свое упрямство Юстас Суэйн. Возможно, это было даже к лучшему, думал О’Доннелл, возможно, справедливо утверждение о том, что молодые люди хотят изменить все и сразу. Однако из-за этой группы ретроградов необходимые решения приходилось зачастую принимать не сразу и очень осмотрительно. Сам О’Доннелл принимал это как неизбежный факт, но ему было трудно убедить в своей правоте новых сотрудников.

Именно это обстоятельство заставило его со всей серьезностью отнестись к жалобе Билла Руфуса. Отделение патологической анатомии было настоящим оплотом старого режима. Доктор Джозеф Пирсон, руководивший отделением, как собственной вотчиной, работал в клинике тридцать два года. Он лично и близко знал всех старых членов совета директоров и часто играл с Юстасом Суэйном в шахматы. К слову сказать, Джо Пирсон был квалифицированным и компетентным специалистом: его заключения были безупречны. В молодости он успешно занимался наукой, а потом какое-то время был президентом Ассоциации патологоанатомов штата. Проблема заключалась в том, что работы в отделении стало так много, что она была уже не под силу одному человеку. Кроме того, О’Доннелл подозревал, что многие методы работы в нем устарели и нуждаются в усовершенствовании. Но любых изменений в отделении, как бы желательны они ни были, добиться будет очень сложно.

К тому же надо принять во внимание необходимость привлечения средств для планируемого расширения клиники. Если у него возникнут трения с патологоанатомом, то не скажется ли влияние Пирсона на планах Ордэна Брауна собрать необходимые деньги к осени? Пожертвования Юстаса Суэйна обычно очень велики, и, если он их не сделает, это будет серьезная потеря. Да еще надо учесть влияние Суэйна на других состоятельных граждан города: старый прожженный воротила мог поддержать или утопить все планы новой администрации.

Имея на руках столько проблем, О’Доннелл решил, что проблемы патологоанатомической службы могут подождать. Тем не менее надо каким-то образом отреагировать на жалобу Билла Руфуса.

О’Доннелл оторвался от чертежей и поднял голову.

– Гарри, – сказал он администратору, – кажется, у нас будет война с Джо Пирсоном.