Читать книгу Клиника: анатомия жизни - Артур Хейли - Страница 6

Столовая клиники Трех Графств был традиционным местом обсуждения слухов о событиях, происходивших во всех отделениях и службах. Было мало таких событий – повышение в должности, скандал, увольнение, прием на работу, – которые бы не обсуждались здесь задолго до подписания в администрации официальных приказов и распоряжений.

Врачи часто использовали столовую для неофициальных консультаций с коллегами, с которыми могли встретиться только за обедом или за чашкой кофе во время короткого перерыва. Многие серьезные дела решались за ее столиками. Именно тут можно было выяснить мнение маститого специалиста и сделать это бесплатно, в то время как такая же консультация на рабочем месте стоила бы довольно круглой суммы. Иногда такие обсуждения были очень выгодны больным, которые, поправляясь от считавшегося проблемным заболевания, даже не подозревали, что своим выздоровлением обязаны мимолетному разговору врачей в столовой.

Были и исключения. Некоторые врачи не допускали вольности в отношении своей – приобретенной потом и кровью – квалификации и противились всяким попыткам коллег вовлечь их в обсуждение тех или иных клинических случаев. Возражение в таких случаях было достаточно стандартным: «Пришлите этого больного ко мне, я его обследую, а заодно засеку время».

Одним из таких врачей был Гил Бартлет, причем он мог не постесняться в выражениях, отказывая в неофициальной консультации. Один такой отказ, о котором потом много рассказывали, имел место, правда не в клинической столовой, а на коктейле в доме одного из частных пациентов Бартлета. Хозяйка дома, светская львица Берлингтона, сумела ухватить доктора, так сказать, за пуговицу и принялась рассказывать ему о своих хворях и недомоганиях – настоящих и мнимых. Бартлет некоторое время слушал ее, а потом громко, так что услышали окружающие, ответил: «Мадам, из того, что я услышал, могу заключить, что у вас какие-то проблемы с менструальным циклом. Если вы разденетесь, я вас охотно посмотрю прямо сейчас».

Однако, прямо отказывая в консультации при встречах вне клиники, многие врачи понимали, что отказ в столовой может плохо сказаться на их репутации, и прибегали к заплесневелым отговоркам: «Если хотите, мы можем поговорить в моем втором кабинете». Обычно других объяснений не требовалось.

В столовой царила демократия. О чинах и званиях не то чтобы забывали, их на какое-то время игнорировали. Единственное исключение: для врачей были особые столики. Главная диетсестра, миссис Строган, периодически их инспектировала, понимая, что нарушение гигиены и обслуживания может привести к неприятным вопросам на медицинском совете.

Старшие врачи, за редким исключением, пользовались именно этими, выделенными для них, столами. Прочий персонал не отличался такой чопорностью, а интерны и резиденты при каждом удобном случае демонстрировали свою независимость, присоединяясь к сестрам и лаборантам. Не было поэтому ничего необычного в том, что Майк Седдонс уселся за столик рядом с Вивьен Лоубартон, которая, освободившись раньше своих подруг, обедала в гордом одиночестве.

С тех пор как десять дней назад они познакомились на вскрытии, Вивьен несколько раз мельком видела Седдонса в клинике. Каждый раз она чувствовала, что ей все больше и больше нравится этот парень с копной рыжих волос и широченной улыбкой. Интуитивно девушка чувствовала, что скоро он сделает попытку познакомиться с ней поближе, и вот этот момент, кажется, наступил.

– Салют! – сказал Седдонс.

– Привет, – пробормотала Вивьен, потому что как раз в этот момент со всем могучим аппетитом юности прожевывала кусок курицы. Она поднесла руку ко рту: – Прости, пожалуйста.

– Все нормально, – отмахнулся Седдонс. – Ешь на здоровье. Я пришел сделать тебе предложение.

Дожевав и проглотив, Вивьен с лукавством сказала:

– Я думала, ты сделаешь его чуть позже.

Майк Седдонс улыбнулся:

– Разве ты не слышала: «…В его возрасте чувства несдержанны и не нуждаются в манерных украшениях»? Вот мое предложение: послезавтра идем в театр, а до этого ужинаем в «Кубинском гриле».

– И у тебя хватит денег на все это? – с удивлением спросила Вивьен. Среди персонала и сестер шутки о бедности были обычным, проверенным временем явлением.

Седдонс понизил голос до сценического шепота:

– Никому не говори, но у меня образовался побочный доход. Вспомни умерших больных на вскрытиях. У многих во рту полно золотых зубов. Дело очень простое…

– Прекрати, ты испортишь мне аппетит. – Она отправила в рот очередной кусок.

Седдонс позаимствовал с ее тарелки оставшийся кусочек.

– М-м, вкусно, – похвалил он, пожевав. – Пожалуй, мне стоит почаще есть. Ну так вот, история такова. – Он достал из кармана два билета и отпечатанное поручительство. – Смотри, подарок благодарного пациента.

Это были билеты на гастрольный мюзикл бродвейского театра. В поручительстве говорилось об оплаченном обеде для двоих в «Кубинском гриле».

– Что же ты сделал? – с искренним любопытством спросила Вивьен. – Операцию на сердце?

– Нет, на прошлой неделе я на полчаса подменил в отделении «Скорой помощи» Фрэнка Уорта. Как раз в это время пришел какой-то парень с раненой рукой, и я обработал и зашил рану. А потом по почте получил все это. – Он засмеялся: – Фрэнк в ярости. Говорит, что никогда больше не уйдет с рабочего места. Ну, так ты пойдешь?

– С удовольствием, – согласилась Вивьен.

– Прекрасно! Я приеду за тобой к общежитию в семь часов. Ладно? – Говоря все это, Седдонс смотрел на девушку с еще большим интересом, чем раньше. До него вдруг дошло, что у нее не только красивое личико и стройная фигура. В ее взгляде и улыбке были теплота и нежность. Хотелось бы встретиться с ней сегодня, ведь до послезавтра так долго ждать. Но внутренний голос предостерег: «Не впутывайся в тесные отношения! Помни свой девиз: “Люби их и бросай, оставляя со счастливыми воспоминаниями. В расставании есть сладкая печаль, но оно необходимо – как иначе остаться свободным и независимым?”»

– Хорошо, – сказала Вивьен. – Я, может быть, опоздаю, но ненамного.

Прошло полторы недели с тех пор, как Гарри Томазелли рассказал О’Доннеллу о планах начать весной строительство нового крыла клиники. И вот сегодня О’Доннелл, Томазелли и Ордэн Браун, председатель совета директоров, собрались для обсуждения первоочередных задач.

За несколько месяцев до этого они вместе с архитектором разработали подробные поэтажные планы для всех подразделений, которые предполагалось разместить в новом крыле. Пожелания руководителей пришлось согласовывать с доступными финансовыми возможностями. Арбитром выступал Браун, советуясь при необходимости с О’Доннеллом как с медицинским экспертом. Браун при согласованиях обычно бывал язвителен, хотя и смягчал резкость уместными шутками. Иногда дело шло быстро, но в некоторых случаях, когда имперские претензии руководителей служб зашкаливали, обсуждение затягивалось.

Заведующий аптекой, например, потребовал, чтобы его кабинет был оборудован личным туалетом. Когда архитектор заметил, что согласно плану туалет находится всего в сорока футах от кабинета заведующего, тот возразил, что это много при его хроническом поносе. Ордэн Браун сухо посоветовал ему обратиться к гастроэнтерологу.

Некоторые действительно сто́ящие проекты были забракованы только по причине недостатка средств. Так, Динь-Дон предложил оснастить рентгенологическое отделение установкой кинорентгенографии, что позволило бы улучшить качество диагностики сердечно-сосудистых заболеваний. Но такая установка стоила более пятидесяти тысяч долларов, и от плана пришлось скрепя сердце отказаться.

Теперь, когда все организационные вопросы были решены, надо было заняться насущной проблемой – получением денег. Строго говоря, это было прерогативой совета директоров; но совет ожидал помощи от медиков.

– Мы предлагаем квоты для врачей, – сказал Браун. – Шесть тысяч для старших врачей, четыре тысячи для приглашенных и две тысячи для помощников врача.

О’Доннелл тихо присвистнул:

– Боюсь, что нас засыплют жалобами.

– Это придется пережить, – улыбнувшись, сказал Браун.

В разговор вмешался Томазелли:

– Поступление денег можно растянуть на четыре года, Кент. Если у нас будут письменные ручательства, то мы сможем занять деньги в банке.

– Это другое дело, – откликнулся Браун. – Когда по городу пройдет слух о том, что сами врачи делают взносы, нам будет легче собрать для фонда хорошие деньги.

– А вы позаботитесь о том, чтобы по городу прошел такой слух?

– Естественно. – Браун еще раз улыбнулся.

О’Доннелл начал размышлять, в какой форме донести эту новость до персонала на ближайшем собрании. Конечно, придется выслушать недовольных, а их будет немало – большинство медиков живут теперь только на зарплату. С другой стороны, в отношении квот не будет никакого принуждения, поэтому активных возражений ждать не стоит, так как персонал клиники в итоге получит немалую выгоду. Определенно многие внесут деньги и будут делать все, чтобы и других заставить нести равное с ними бремя. Вот в этом будет проблема. Клиника – питательная среда для всяческих интриг, и для недовольных существует множество способов осложнить руководству жизнь.

Томазелли, снова проявив незаурядную интуицию, сказал:

– Не волнуйся, Кент. Перед собранием я тебя как следует проинструктирую. Выстроим все пункты в безупречную цепочку. Думаю, что после собрания многие захотят расширения квот.

– На это можешь не рассчитывать, – улыбнулся О’Доннелл. – Ты собрался тронуть врачей за их самое чувствительное место – за кошелек.

Администратор усмехнулся. Он знал, что обращение главного хирурга к персоналу будет решительным и продуманным до мелочей, как и все, что до сих пор делал О’Доннелл. Томазелли – уже в который раз – подумал о том, как ему повезло, что он работает с таким человеком. На предыдущем месте работы, в другой клинике, где он был помощником администратора, председатель медицинского совета был популистом и, как флюгер, менял свои решения в зависимости от чужих мнений. В результате лечебное учреждение было лишено реального руководства, отчего страдали стандарты оказания помощи.

Томазелли восхищался способностью О’Доннелла к прямым и быстрым решениям главным образом потому, что и сам придерживался подобной тактики, находясь на посту администратора клиники Трех Графств. Принимая быстрые решения, конечно, делаешь и ошибки, зато дело движется вперед, а число ошибок со временем уменьшается. Быстрота – слов, мыслей и действий – была качеством, которое Томазелли усвоил, работая в судах, когда он и не помышлял о том, что когданибудь станет больничным администратором.

После окончания колледжа он поступил на юридический факультет и уже начал закладывать фундамент будущей адвокатской практики, когда началась война. Не дожидаясь призыва, Томазелли записался добровольцем во флот. Он получил офицерское звание и был направлен на службу в администрацию военно-морского госпиталя. Когда госпиталь начал заполняться ранеными, лейтенант Томазелли открыл в себе способность тонко чувствовать границу между медицинской практикой и администрированием.

После войны, столкнувшись с выбором: вернуться в юриспруденцию или остаться в здравоохранении, – Томазелли выбрал последнее и поступил на факультет организации здравоохранения в Колумбийском университете. Он окончил университет в тот момент, когда все поняли, что медицинское администрирование – это специализированное поле деятельности, в которой медицинская степень не только не нужна, но и не особенно полезна. Потребность в медицинских администраторах быстро росла, и, проработав два года помощником администратора, Гарри Томазелли принял предложение Ордэна Брауна и занял пост администратора в клинике Трех Графств.

Он был просто влюблен в свою новую работу. Он разделял взгляды Кента О’Доннелла на стандарты полноценной медицинской помощи и уважал деловую хватку и ум Ордэна Брауна – председателя совета директоров. Делом Томазелли было следить за тем, чтобы все подразделения клиники – сестринский состав, административно-хозяйственная часть, служба инженерного обеспечения, текущего ремонта здания, бухгалтерия – соответствовали требованиям, выдвигаемым председателями медицинского совета и совета директоров.

Часть своих полномочий он передавал подобранным им самим руководителям служб. То, что он делал, удавалось ему в первую очередь из-за его интереса ко всему, что происходило в клинике. Ничто важное не ускользало от внимания Томазелли. Каждый день его плотную, коренастую фигуру можно было видеть в коридорах, кабинетах. Он останавливался, чтобы поговорить с врачами, медсестрами, пациентами, санитарами, клерками, поварами – со всеми, кто мог ему открыть что-то новое в работе клиники и предложить какие-либо улучшения. Новые идеи приводили его в волнение. Часто можно было видеть, как он убеждает в чем-то своего собеседника – подавшись вперед, сверкая глазами из-за толстых стекол очков в массивной черной оправе и подкрепляя слова энергичной жестикуляцией.

Беседуя с людьми, Томазелли редко что-либо записывал. Тренированная юридической подготовкой память позволяла ему удерживать в голове все узнанные факты. В результате после каждого своего обхода он рассылал массу памятных записок всем крупным и мелким руководителям, от которых зависело возможное улучшение работы клиники.

При всем том у Томазелли был дипломатический дар: он умел говорить, не обижая собеседников. Мог, например, высказать подчиненному претензию или порицание и тут же непринужденно перейти к другим вопросам. Несмотря на краткость, его памятные записки отличались изысканностью и любезностью. Он страшно не любил увольнять сотрудников, если их проступки были не слишком серьезны. Руководителям отделов он часто говорил: «Если человек проработал у нас больше месяца, значит, мы потратили на его обучение время и силы, а он приобрел опыт. Наша задача направить этот опыт в нужное русло. Это лучше, чем нанимать нового человека». О такой политике Томазелли знали все. Администратора уважали, и это поддерживало в клинике здоровый моральный климат.

Были, однако, в организации клиники вещи, которые по-настоящему тревожили Томазелли. Большая часть оборудования требовала замены. В идеале клиника должна была бы располагать совершенно новым оборудованием – кинорентгеновская установка была здесь лишь одним примером. Даже в новом здании эти проблемы будут решены не все. Как и О’Доннелл, Томазелли понимал, что впереди годы упорного труда и не всех целей удастся достичь. Но в конце концов всегда надо хотеть немного больше, чем можешь получить.

К реальности его вернул голос Ордэна Брауна. Председатель совета директоров говорил О’Доннеллу:

– Общественная активность будет обязательно возрастать по мере развертывания кампании. Да, кстати, еще одно. Думаю, будет неплохо, Кент, если ты выступишь в ротари-клубе. Ты сможешь рассказать о новом здании, о планах на будущее и так далее.

О’Доннелл терпеть не мог публичных мероприятий, особенно регламентированное дружелюбие закрытых клубов. Он едва не скорчил недовольную гримасу, но вслух сказал:

– Если ты думаешь, что это поможет.

– Один из моих людей состоит в руководстве ротари-клуба, – пояснил Браун. – Я скажу ему, чтобы он все подготовил. Это будет лучшее открытие недельной кампании. Через неделю мы сможем повторить то же самое в клубе Кивани.

О’Доннелл подумал, что Браун не оставляет ему времени на хирургию, из-за чего могут возникнуть проблемы с его квотой, но возражать не стал.

– Кстати, – продолжил Браун, – ты свободен послезавтра вечером? Я хочу пригласить тебя на ужин.

– Да, я свободен, – не задумываясь ответил О’Доннелл. Ему нравились спокойные и в то же время интересные вечера в доме на холме.

– Мне хотелось бы, чтобы ты поехал со мной к Юстасу Суэйну. – Заметив удивление на лице О’Доннелла, Браун добавил: – Все в порядке. Ты приглашен. Он просил меня тебе это передать.

– Я рад принять это приглашение.

Тем не менее приглашение со стороны одного из самых твердолобых членов совета директоров стало для О’Доннелла полной неожиданностью. Естественно, О’Доннелл несколько раз встречался с Суэйном, но не был знаком с ним близко.

– На самом деле это, конечно, мое предложение, – продолжил Браун. – Мне хочется, чтобы ты сам поговорил с ним о клинике в самой общей форме. Постарайся убедить его в правильности своих идей. Честно говоря, иногда он создает проблемы на заседаниях совета директоров, ты и сам это хорошо знаешь.

– Сделаю что смогу.

Теперь, когда стало ясно, что стоит на кону, О’Доннелл понял, что ему придется ввязаться в политику совета директоров. До сих пор ему удавалось от них дистанцироваться, сохраняя какуюто независимость. Но он не мог сказать «нет» председателю совета директоров.

Браун взял портфель и собрался уходить. О’Доннелл и Томазелли поднялись, чтобы проводить его.

– Гостей будет очень немного, – сказал Браун. – Не больше полудюжины. Мы могли бы захватить тебя в городе. Перед выездом я тебе позвоню.

О’Доннелл выдавил благодарность, и Браун, вежливо кивнув, вышел за дверь.

Едва она закрылась, как в кабинет вошла секретарь Томазелли Кэти Коэн.

– Прошу прощения, что помешала, – извинилась она.

– Что случилось, Кэти? – спросил Томазелли.

– Один человек очень хочет поговорить с вами по телефону, – сказала секретарь, – некий мистер Брайан.

– Я сейчас занят с доктором О’Доннеллом. Скажи Брайану, что я перезвоню ему позже. – Томазелли не скрывал удивления. Обычно Кэти знала, что говорить звонившим в таких случаях. Ее не надо было учить элементарным вещам.

– Я так ему и сказала, мистер Томазелли, – неуверенно произнесла Кэти. – Но он очень настойчив. Говорит, что он муж одной нашей пациентки. Я решила, что вас надо поставить в известность.

– Может быть, тебе стоит с ним поговорить, Гарри, – вмешался О’Доннелл. – Сними с Кэти эту тяжесть, я могу подождать.

– Хорошо. – Администратор подошел к одному из двух своих телефонов.

– Четвертая линия, – сообщила Кэти, дождалась соединения и вышла в холл.

– Администратор слушает, – приветливо сказал в трубку Гарри Томазелли. Но потом он нахмурился, слушая, что ему говорили с противоположного конца провода.

Мощная мембрана трубки вибрировала так энергично, что О’Доннелл разбирал некоторые слова: «Постыдная ситуация… непосильное бремя для семьи… будет разбирательство».

Томазелли прикрыл ладонью микрофон трубки и сказал О’Доннеллу:

– Он и в самом деле кипит. Речь идет о его жене. Я не вполне понимаю…

Некоторое время он продолжал слушать, потом заговорил:

– Мистер Брайан, давайте начнем сначала. Попробуйте рассказать мне, что, собственно, случилось. – С этими словами Томазелли придвинул к себе блокнот и взял карандаш. – Да, сэр. – Последовала пауза. – Теперь скажите мне, пожалуйста, когда ваша жена поступила в клинику? – Телефон снова завибрировал, а администратор принялся записывать. – Кто ее лечащий врач? – Администратор еще раз что-то черкнул в блокноте. – Когда ее выписали? – Еще одна пауза. – Хорошо, я понял вас.

В ответной реплике О’Доннелл расслышал слова: «Я не могу ничего добиться», – а потом снова заговорил Томазелли:

– Нет, мистер Брайан, я не помню этого случая, но я все узнаю, обещаю вам. – Выслушав говорившего, он продолжил: – Да, сэр, я понимаю, что означает для вашей семьи больничный счет. Но вы тоже должны понять, что клиника не извлекает из этого никакого дохода.

О’Доннелл все еще слышал голос в трубке, но теперь мужчина говорил тише, поддавшись умиротворяющим талантам Томазелли. Воспользовавшись первой же паузой, администратор сказал:

– Сэр, только лечащий врач определяет, сколько времени больной должен находиться в клинике. Думаю, вам следует еще раз поговорить с лечащим врачом вашей жены, а я тем временем выясню у нашего казначея, что можно сделать с вашим счетом. Мы проверим его пункт за пунктом. – И добавил: – Спасибо, мистер Брайан, до свидания.

Томазелли повесил трубку, вырвал из блокнота страницу и положил ее на поднос с надписью «Распоряжения».

– Что случилось? – спросил О’Доннелл, не особенно, впрочем, тревожась. В больших лечебных учреждениях претензии по поводу обслуживания и счетов были не редкостью.

– Он утверждает, что его жену держат в клинике слишком долго без всякой необходимости. Ему придется влезть в долги, чтобы оплатить счет.

– Откуда он знает, что его жену держат у нас слишком долго? – резко спросил О’Доннелл.

– Говорит, что наводил справки, – задумчиво ответил Томазелли. – Может быть, в этом и есть какая-то необходимость, но она действительно провела в клинике три недели.

– И что?

– Я бы не стал придавать этому значение, но в последнее время число таких жалоб значительно возросло. Не всегда люди ведут себя так агрессивно, но суть у всех этих жалоб одна.

В мозгу О’Доннелла что-то промелькнуло, и это было словосочетание: «Патологическая анатомия».

– Кто был лечащим врачом? – спросил он вслух.

Томазелли взглянул в записи:

– Эрни Рейбенс.

– Давайте позвоним ему и попробуем сейчас же все выяснить.

Томазелли нажал кнопку селектора:

– Кэти, попробуй соединить меня с доктором Рейбенсом.

Они ждали молча. Из холла доносился тихий голос, вызывавший по селекторной связи доктора Рейбенса.

Спустя секунду телефон зажужжал. Томазелли поднял трубку и передал ее О’Доннеллу.

– Эрни? Это Кент О’Доннелл.

– Чем могу быть полезен? – С другого конца провода послышался тонкий, отчетливый голос Рейбенса, одного из старших хирургов.

– У тебя есть больная, – он заглянул в листок, который пододвинул ему администратор, – миссис Брайан?

– Да, есть. Что случилось? Вам пожаловался ее муж?

– Так ты все знаешь?

– Конечно, я все знаю, – раздраженно ответил Рейбенс. – Лично я думаю, что у него есть все основания жаловаться.

– Так в чем дело, Эрни?

– Дело в том, что при поступлении я поставил миссис Брайан диагноз – рак молочной железы. Я удалил опухоль, но она оказалась доброкачественной.

– Так зачем же ты продержал ее три недели? – спросил О’Доннелл, подумав о том, что в разговорах с Рейбенсом всегда приходится играть в игру «вопрос-ответ». Информацию из этого врача буквально выуживаешь.

– Спроси об этом Джо Пирсона! – ответил Рейбенс.

– Будь проще, когда говоришь со мной, Эрни, – попросил О’Доннелл. – Это же твоя больная.

В трубке наступило молчание. Потом тонкий голос раздельно произнес:

– Ладно. Я сказал, что опухоль доброкачественная, но прошло две с половиной недели, прежде чем я об этом узнал. Ровно столько времени потребовалось Джо Пирсону для того, чтобы сунуть стекло под свой микроскоп.

– Ты напоминал ему об этом?

– И не один раз! Я звонил ему раз пять. Он бы тянул еще больше, если бы я его не дергал.

– И именно поэтому миссис Брайан так долго была в клинике?

– Естественно. – В голосе на противоположном конце провода послышались язвительные нотки. – Или ты предлагаешь выписать ее без патологоанатомического заключения?

У Рейбенса основательные причины для недовольства, подумал О’Доннелл. Врач оказался в весьма затруднительном положении. Если бы он выписал больную, то не исключено, что ему пришлось бы потом звонить ей и вызывать для следующей операции, как это случилось с Руфусом. С другой стороны, каждый лишний день пребывания в клинике означал дополнительное финансовое бремя для семьи больной.

– Я ничего не предлагаю, Эрни, – уклончиво ответил О’Доннелл, – просто интересуюсь.

Рейбенс думал о том же.

– Тогда тебе лучше поговорить не со мной, – сказал он. – И к тому же я не единственный, с кем такое произошло. Ты же знаешь про Билла Руфуса.

– Да, знаю. Честно говоря, я думал, что положение с тех пор немного улучшилось.

– Может быть. Только я почему-то этого не заметил. Что прикажете делать со счетом Брайана?

– Сомневаюсь, что мы сможем что-то сделать. Его жена действительно провела в клинике три недели. Ты же знаешь, что мы и так ограничены в средствах.

Интересно, подумал О’Доннелл, как бы отреагировал Рейбенс, если бы ему предложили отдать в строительный фонд клиники свои личные шесть тысяч долларов?

– Дело достаточно тухлое, – объяснил Рейбенс. – Муж больной – приличный, но небогатый человек. Кажется, он плотник, выполняет частные заказы. У него нет страховки. Наши счета заставят его надолго влезть в долги.

О’Доннелл молчал, размышляя о том, что же делать дальше.

В трубке снова раздался фальцет Рейбенса:

– Это все?

– Да, Эрни, это все. Спасибо. Гарри, я хочу сегодня же созвать совещание, – сказал О’Доннелл, передавая трубку Томазелли. – Надо пригласить нескольких старших врачей. Мы соберемся здесь, если это удобно. Я хочу, чтобы ты тоже присутствовал.

Томазелли кивнул:

– Это можно сделать.

О’Доннелл начал перебирать в уме имена:

– Мы, естественно, пригласим Чендлера как главного терапевта. Надо позвать Руфуса и, конечно, Рейбенса. Да, надо позвать и Дорнбергера. Он может оказаться полезным. Сколько всего получается?

Администратор посмотрел на записанные в блокнот имена:

– Шесть, если считать тебя и меня. Как насчет Люси Грейнджер?

О’Доннелл на мгновение задумался.

– Хорошо, пусть нас будет семь.

– Повестка дня? – Томазелли приготовился записывать.

О’Доннелл покачал головой:

– Нам не нужна подробная повестка. Вопрос будет один: изменения в работе отделения патологической анатомии.

Когда администратор назвал имя Люси Грейнджер, О’Доннелл колебался только по одной причине: Томазелли невольно напомнил ему о свидании с Люси накануне вечером. Они, как договорились перед клинико-анатомической конференцией, поужинали в «Палм-Корте» отеля Рузвельта – ели роскошную еду и пили коктейли, рассказывая друг другу о себе, о знакомых, о случаях из жизни – профессиональной и обыденной.

После ужина О’Доннелл отвез Люси домой. Незадолго до этого она переехала в Бенвенуто-Грандж, в большую шикарную квартиру в северной части города.

– Не зайдешь пропустить рюмочку на ночь?

О’Доннелл оставил машину одетому в униформу швейцару, который припарковал ее, и последовал за Люси. В сверкающем никелем тихом лифте они поднялись на пятый этаж, прошли по коридору, облицованному березовыми панелями, устланному широким толстым, приглушающим шаги ковром. Глядя на эту роскошь, О’Доннелл удивленно вскинул брови.

Люси улыбнулась:

– Это подавляет, правда? Я сама до сих пор не могу прийти в себя.

Она открыла дверь и нажала клавишу выключателя. Мягкий, приглушенный свет осветил элегантную гостиную. Впереди О’Доннелл заметил приоткрытую дверь спальни.

– Сейчас я смешаю коктейль, – сказала Люси.

Она повернулась к О’Доннеллу спиной, и он слышал только, как позвякивает в стаканах лед.

– Люси, ты никогда не была замужем? – спросил он.

– Нет, – ответила она не обернувшись.

– Могу я узнать почему? – тихо спросил он.

– На самом деле все очень просто. Но меня уже давно никто об этом не спрашивал. – Люси обернулась, держа в руках готовые коктейли, один из которых протянула О’Доннеллу. Опустившись в кресло, она задумчиво продолжила: – Сейчас я вспоминаю и думаю, что мне всего один раз предлагали выйти замуж – я имею в виду всерьез. Я тогда была значительно моложе.

О’Доннелл попробовал коктейль.

– И ты ответила «нет»?

– Я хотела сделать карьеру в медицине. В то время это было для меня безумно важным. Карьера и брак казались мне несовместимыми.

– Не жалеешь об этом? – с деланной небрежностью спросил он.

Люси задумалась.

– Конечно, нет. Я добилась того, чего хотела, в определенном смысле я вознаграждена. Иногда, правда, я гадаю, что было бы при другом ответе. Но это так по-человечески, не правда ли?

– Пожалуй, да, – ответил он. Его почему-то тронул ответ Люси. Он чувствовал себя так умиротворенно, словно после долгих скитаний вернулся домой. Ей надо иметь детей. – И ты по-прежнему думаешь, что брак и медицина несовместимы, во всяком случае, для тебя?

– Теперь я уже не так догматична. – Она улыбнулась. – Этому я, кажется, научилась.

О’Доннелл задумался. Что будет для него означать женитьба на Люси? Будет ли в их доме царить любовь и покой? Или их параллельные пути в профессиональной карьере зашли так далеко, что стало поздно что-либо менять, приспосабливаясь друг к другу? Если они поженятся, то что будут делать в часы досуга? Будут ли эти часы по-домашнему интимны? Или они будут без конца решать проблемы клиники, читая за обедом истории болезни и обсуждая на десерт диагностические проблемы? Получит ли он в результате брака желанное убежище от невзгод, или он станет лишь продолжением медицинской рутины?

– Знаешь, я всегда думал, что между нами много общего, – сказал он.

– Да, Кент, – ответила Люси, – я тоже так думаю.

О’Доннелл допил коктейль и встал. Он понимал, что они сказали друг другу гораздо больше, чем было выражено словами. Теперь ему требовалось время, чтобы хорошенько все обдумать. Слишком многое поставлено на карту, чтобы принимать скоропалительные решения.

– Тебе не обязательно уходить, Кент, – заметила Люси. – Если хочешь, можешь остаться.

Она сказала это так просто, что О’Доннелл понял: если он останется, то дальше все будет зависеть только от него.

В глубине души он жаждал остаться, но осторожность и привычка взяли верх. Он взял Люси за руки:

– Доброй ночи, Люси. Давай сначала все обдумаем.

Когда двери лифта закрывались, Люси стояла на пороге квартиры и смотрела вслед О’Доннеллу.