Читать книгу Убийца, мой приятель (сборник) - Артур Конан Дойл - Страница 8

Как приятно впервые за пять лет проснуться в собственной комнате! За это время где только не приходилось мне спать: в недостроенных домиках, в хижинах дикарей, даже на столе в таверне. Стоит ли говорить о том, что возвращение в спальню со всеми её удобствами, не говоря уж о многочисленных напоминаниях о счастливом детстве, было само по себе событием ужасно волнующим.

Не приснилось ли мне во сне всё, что произошло за последние пять лет? Неужели я стал на пять лет старше? После завтрака мы с мамой провели продолжительную беседу, потом прошлись в огород и обратно (более длинным маршрутом ей, кажется, в жизни своей путешествовать не приходилось), после чего я насладился ленчем, конной прогулкой и чаем. Наскоро сочинив записку Паркеру с извинениями за то, что не смогу сдержать обещание и приехать на новоселье (мероприятие представилось мне скучнейшей тратой времени), я почувствовал вдруг… что умру, если хотя бы ещё минуту останусь на месте. Решив, что не смогу без хорошего моциона оценить по достоинству жирную телятину, ожидавшую нас на ужин, я, получив на то улыбчивое мамино благословение, отправился вдоль по деревне – так привыкли мы именовать десяток коттеджиков Эверсфолда (каждый из них был окружён садом, издали напоминавшим цветочный букетик), разбросанных вокруг церкви, служившей здесь центром.

Ага, вот ещё новшество: кооперативная лавка, выросшая на месте магазинчика, торговавшего имбирным пивом и леденцами, – впрочем, и она успела уже обветшать. Здание школы не просто стоит, где стояло, но и, напротив, приобрело нарядный вид: местный комитет поработал на славу. Ну а сельские старожилы не изменились, конечно же, ни на йоту.

Ни пять, ни пятнадцать лет не в силах сделать другими церковного сторожа или почтового клерка. Все приветствовали меня очень радушно, но так, будто отсутствия моего не заметили вовсе. Вот и дом кузнеца Эванса. Главное, не спросить по ошибке о здоровье супруги. А вот… Ну конечно же, Бог мой, это она! У дверей дома, в тёмном шерстяном платье, белом батистовом фартуке и простом чепчике, стояла, чуть нагнувшись, чтобы принять ведёрко из рук мальчика-молочника, Роз Эванс. «О мама, как ты была не права! – воскликнул я мысленно. – Она стала краше прежнего!»

Какими словами мне описать её? Ангел, фея, может быть, королева? – нет, всё не то. Роз отличалась высоким ростом и прекрасным телосложением; изящную головку венчала густая копна блестящих каштановых волос. Лицо её ни чертами своими (излишне, пожалуй, миниатюрными), ни цветом кожи не поражало воображения, но в целом этот чудесный образ медленно, но верно проникал в самую душу. У неё была необычайно красивая шея, а уж ямочки на щёчках… они разбили немало сердец!

Роз олицетворяла пасторальный тип красоты – тихий, но в контрасте с внутренней силой своей неотразимый. Как это удивительно – обнаружить, что застенчивое юное создание, которую издали можно было бы принять за нарядную куколку, обладает недюжинной волей и яркой индивидуальностью! Иные наши красотки, куда более миловидные и кокетливые, с ума сходили от ревности, видя, как их воздыхатели бегут, чтобы в очередной раз столпиться вокруг этой тихони Эванс.

Но до чего же больно было мне при виде Роз – как всегда, аккуратной, элегантной и чуточку самодовольной (к числу тех, кто склонен себя недооценивать, отнести её было никак невозможно) – вспомнить внезапно о горе, ею причинённом! Нет, этого я никогда уже ей простить не смогу. Позволив какие-то вольности этому смазливому негодяю Мику, она едва не сделала убийцей достойного человека. «Останься же навсегда одинокой, мисс Роз, ты это заслужила…» Более резких слов в её адрес я не смог заставить себя произнести даже мысленно. Роз выглядела такой милой, свежей и невинной, что я, приблизившись, заговорил далеко не так холодно и отстранённо, как мне самому того хотелось бы:

– Добрый вечер. Вы, видно, совсем меня позабыли?

– Не совсем, – ответила Роз. На губах её появилась едва заметная улыбка, щёки покрылись слабым румянцем (не девушка, а сама умеренность во всех отношениях!). – Вы появились так неожиданно. Не хотите ли зайти в дом, сэр? Сейчас папа вернётся из кузницы и будет очень рад вас видеть.

Мы вошли в кухню. Наблюдая за тем, как открывает она дверь в кладовую, чтобы поставить туда молоко, я невольно загляделся на полные руки, выглянувшие из-под подвёрнутых рукавов. Всё-таки было в этой девушке что-то дьявольски привлекательное.

Но затем, отметив про себя идеально сидящее платьице с аккуратными складочками, юное личико, такое свежее, будто за пять минувших лет ничто не нарушило его безмятежности, оглядев кухню с безупречно чистым кирпичным полом и сияющими кастрюлями (Эвансы жили вполне безбедно), я вспомнил о сломленном, опороченном Джемми, обречённом один на один бороться с враждебным миром за своё жалкое существование, и вновь почувствовал, как душа моя переполняется горечью.

– Сколько лет прошло? Пять?

– Достаточный срок, чтобы кое-кому жизнь пустить под откос, – ответил я. Ничто в лице её не дрогнуло при этих словах. Под решётчатым окошком, с шитьём в руках, Роз словно воплотилась в персонаж какого-то голландского живописца. «Завидная флегматичность. Пожалуй, излишняя деликатность с моей стороны совершенно тут неуместна», – заметил я мысленно, а вслух многозначительно добавил: – Одним за это время повезло больше, другим – куда меньше.

– Вы явно принадлежите к числу первых, – парировала Роз.

– Не стану спорить. К сожалению, оказалось, что фортуна была куда менее милостива к другому вашему поклоннику прежних лет, которого я случайно вчера повстречал.

Роз метнула на меня быстрый взгляд; от прежней её сдержанности не осталось и следа.

– Вы имеете в виду Мика? – выпалила она. – Но где вы его встретили? Он ни разу не дал о себе знать с тех пор, как после смерти дяди покинул наши места. А тому уж три года минет на Рождество.

– Сколько же разбитых сердец он здесь после себя оставил? – осведомился я язвительно.

Роз ещё ниже склонилась над шитьём, с видимым усилием набрала в лёгкие воздуха и тихо, но гордо ответила:

– Моё сердце, во всяком случае, им не разбито.

«Оно-то, конечно, цело – если вообще существует», – подумал я, всё более раздражаясь от её непробиваемого самодовольства.

– Нет, я повстречал не Мика. Этот человек гораздо достойнее, пусть и побывал в арестантской робе; но имей он неосторожность здесь показаться, то сошёл бы за прокажённого.

Вот тут я попал в самую точку. Роз выронила шитьё и побелела. Губы её так и не посмели вымолвить его имени.

– Он… на свободе? – спросила она наконец, тщетно пытаясь сдержать волнение.

– Да, и отбыл уже в Америку, – ответил я. – Пусть же сам Господь Бог протянет там ему руку дружбы!

Её карие глаза лани смотрели на меня очень внимательно.

– Как он выглядел?

– Очень плохо, – ответил я. – Боюсь, Джем из тех, кто раз преступив закон, предпочитают по ту сторону его и остаться. Что ж, по крайней мере, там, куда он держит путь, первый встречный не станет указывать на него пальцем.

– Как бы мне хотелось увидеть его, – прошептала она, будто размышляя вслух.

– Вам? Это было бы слишком жестоко. Зачем напоминать лишний раз человеку, кому он обязан своим падением?

Роз зарделась от возмущения:

– Вы говорите со мной так, словно я во всём виновата!

– Полагаю, так оно и есть, – заявил я без обиняков. – Вы позволили Джему ухаживать за собой, делая вид, будто вам это нравится. Но скажите, разве у него не было причин для ревности? Неужели он сам их выдумал?

– Я совсем забыла о том, какой у него необузданный нрав, – печально молвила Роз. – До сих пор не могу поверить в то, что произошло. Рядом со мной он всегда был так мягок. Кроме того, я не была связана с ним каким-либо обещанием и выслушать Мика имела полное право – почему бы нет?

– Правом этим, конечно, вы воспользовались.

– Возможно, и так, – честно призналась Роз. – Он из тех, кто способен заставить тебя поверить во что угодно. И кто легко раздаёт обещания ради того лишь, чтобы их тут же нарушить. Обещания эти погубили тут многих. И хотя мне Мик не сделал дурного, я заявила, что между нами всё кончено. Тогда-то он и произнёс слова, которые…

– Едва не стоили ему жизни, – закончил я за неё. – Конечно, он был нетрезв. А такого, как он, если уж заведёшь, то не остановишь.

– С тех пор я не обмолвилась с Миком ни словом, – произнесла Роз, как бы оправдываясь.

«Всё это, дорогая моя, очень мило, но этим дела теперь не поправишь», – заметил я про себя. Потом не сдержался и вслух добавил:

– Вряд ли это известие утешит Джемми Кинга, где бы он ни был сейчас – в тюрьме или на корабле, среди незнакомых людей.

И тут Роз, к моему удивлению, расплакалась. Я понял, что проповеди моей пришёл конец.

– Не плачьте, – пробормотал я, чувствуя себя совершенно беспомощным.

– Я не считаю, что во всём виновата, – снова заговорила она. – Хотя, конечно, не будь меня, Джема никогда не постигла бы такая участь. Сама мысль об этом для меня сейчас невыносима. Я всё сделала бы, чтобы хоть как-то ему помочь, хоть что-то поправить!

– Неужели? Даже вышли бы за него замуж? – спросил я, не пытаясь скрыть любопытство.

– Вышла бы. – Роз опустила ладони и приоткрыла лицо. Голос её зазвучал теперь твёрдо и убедительно. – Но вы же знаете, это невозможно. Отец скорее увидит меня мёртвой, чем согласится на брак с Джемом.

– Да, верно.

В ту же секунду, будто в подтверждение прозвучавших слов, передо мной вырос коренастый кузнец в гетрах и фартуке, типичный представитель сельского сообщества – упрямый, ограниченный, по-своему добродушный. В юности Эванс был популярным проповедником, но собственной паствы в Эверсфолде собрать не сумел и вскоре стал посещать церковь наравне с остальными. Мы вышли на крыльцо и некоторое время сидели, наблюдая за тем, как весь сельский приход в лице полудюжины крестьян расходится по домам после вечерней службы.

– Неужто это Джо Мерфи?! – воскликнул я при виде человека со взъерошенными волосами и странным выражением лица, лихо сбежавшего по ступенькам. На нём была поношенная ряса, извлечённая, очевидно, из гардероба священника. – И он церковь стал посещать? Ну, это уже ни в какие ворота не лезет.

– Серьёзным стал человеком: органные мехи раздувает, – торжественно сообщил Эванс.

Прежде Джо жил как в тумане, предаваясь в основном двум утехам: браконьерству (об этом мы только догадывались) и джину (о чём все знали наверняка). В силу некоторых особенностей интеллекта (не совладавшего, очевидно, с последствиями второй привычки) ему прощали все эти безобразия, считая любую проделку для этого безобидного сельского шута совершенно естественной.

– Он принял обет и хранит ему верность вот уж почти два года, – добавила Роз. – Сначала стал разносить церковные книги и получил прозвище Святоша Джо, но потом занемог и теперь, кроме как раздувать мехи, ни на что не способен.

– Ну, Мерфи, добрый вечер, – окликнул я новообращённого прихожанина. – Откуда путь держишь?

Он тронул пальцами полы шляпы, как бы давая понять, что весьма рад меня видеть.

– Вера святая ведёт меня. А откуда? Всегда из церкви. В пятнадцатый вечер месяца – ох и длинный же псалом! Дай бог, чтобы вам, хозяин, никогда не пришлось зарабатывать хлеб насущный раздуванием мехов.

– Рад был услышать, что ты изменился к лучшему, – заметил я с некоторым сомнением, ибо разглядел в физиономии Святоши Джо некоторые признаки того, что по крайней мере с одной из своих привычек он порвал не окончательно.

– Спиртного в рот теперь не беру, – тут же развеял он все мои сомнения. – Вкус вина успел уже позабыть.

Джо испустил тяжкий вздох, пожелал мне спокойной ночи и двинулся прочь, напевая под нос то ли псалом, то ли что-то ещё.

– И он ничего не слыхал о Мике? – спросил я. – Они же были неразлучны.

– Ничего, – ответила Роз. – Что ему наш Эверсфолд? Мик теперь птица иного полёта.

Местные жители оправдывали безобразия Мика пагубным влиянием Джо, но в действительности это были два сапога пара. Более того, подле своевольного Мика Джо всегда оставался лишь бледной тенью.

Заглянув в тот вечер к себе в блокнот, я нашёл там записку с адресованными Паркеру извинениями, которую сунул сюда по ошибке. Отправлять письмо было уже слишком поздно. Посоветовавшись с матушкой (она у меня – сама пунктуальность), я решил, что поеду к нему, как мы и договаривались, в понедельник, а домой вернусь в среду. Вот такие случайности круто меняют подчас судьбу человека.