Читать книгу Жрица тугов. Хирург с Гастеровских болот. Рассказы (сборник) - Артур Конан Дойл, Исмаил Шихлы - Страница 7

Туги! Я уже кое-что слыхал об этих яростных фанатиках – жителях Центральной Индии, извращенная религия которых считает убийство ближнего драгоценнейшим приношением, какое только может принести Создателю смертный.

Я припоминаю отрывок из сочинений полковника Мидоус-Тейлора, в котором идет речь о тайнах тугов, об их организации, об их непоколебимом фанатизме и о страшном роковом влиянии, которое их кровавая мания производит на прочие их нравственные и умственные способности. Я припомнил даже, что «roomal», слово, часто встречавшееся в этой книге, должно было обозначать священный платок, которым они обыкновенно производили свою дьявольскую работу.

Во время разлуки с ними мисс Воррендер была уже женщиной, и потому нет ничего удивительного в том, что искусственной культуре не удалось вытравить из нее, дочери главного вождя тугов, плоды первоначального ее воспитания и помешать фанатизму выказать себя в удобную минуту. Именно в период такого взрыва этого фанатизма она, по всей вероятности, и задушила своим страшным платком маленькую Этель, уготовив предварительно себе алиби; когда же Копперторну удалось раскрыть ее тайну, это дало ему в руки страшное оружие, которым он мог подбить ее отныне на что угодно, – ради личных своих выгод, само собой разумеется.

В этих племенах из всех смертных казней позорнейшей считается смертная казнь через повешение; зная, что по законам Англии она подлежит за такое преступление именно этой казни, она, очевидно, поняла необходимость подчиниться требованиям секретаря.

Что касается Копперторна, то, когда я обдумал то, что он наделал и что намерен сделать вперед, я почувствовал к этому человеку ужас. Так вот каким путем решил он отплатить старику за все благодеяния последнего! Вырвав у него подпись, обеспечивавшую ему все состояние старика, хитроумный секретарь решил обезопасить себя от удовольствия получить сонаследника, что легко могло произойти ввиду симпатий старика к племяннику.

Все это было само по себе страшной подлостью; но верхом подлости была идея отправить на тот свет дядю Иеремию не своей собственной трусливой рукой, а воспользовавшись страшными религиозными суевериями этой несчастной, да таким еще способом, чтобы отстранить от истинного виновника преступления всякое подозрение.

Я решил, что как бы ни кончилось дело, секретарю не удастся избежать справедливого возмездия.

Но что мне нужно для этого предпринять?

Если бы я знал лондонский адрес моего приятеля, я послал бы ему рано утром телеграмму, и он успел бы приехать в Дункельтвейт к вечеру. Но Джон, к сожалению, очень не любил переписки, и мы до сих пор не имели о нем никаких известий, несмотря на то что с его отъезда прошло уже несколько дней.

У нас в доме были три служанки, но ни одного мужчины, если не считать старика Илью; среди соседей у меня не было ни одного знакомого, на которого я мог бы положиться. Впрочем, это было не так уж важно: я знал, что сумею справиться с секретарем, и был уверен, что моего единоличного вмешательства будет вполне достаточно, чтобы расстроить весь замысел. Вопрос состоял в том, какие мне лучше всего принять меры. Сначала мне пришло в голову – спокойно дождаться утра, а затем, никому ничего не говоря, отправить Илью в ближайший полицейский участок с просьбой прислать двух констеблей, передать в их руки Копперторна и его соучастницу и рассказать все, что я узнал об их замысле.

Однако, поразмыслив и обсудив этот план действий, в конце концов я нашел его совершенно непрактичным. Дело в том, что у меня нет против них никаких улик, кроме чисто голословного утверждения их преступности. Само собой, это утверждение покажется им абсурдом.

Кроме того, я вперед угадывал, с каким невозможным видом полной невинности и каким уверенным тоном Копперторн отклонит обвинение, свалив его на недоброжелательство, которое я питаю к нему и к его соучастнице за их взаимную любовь; я отлично понимал, как легко ему удастся уверить третье лицо, что я сам сочинил всю эту историю для того, чтобы подгадить ему – своему сопернику по амурной части, и как трудно будет мне доказать, что эта личность с внешностью духовной особы и молодая, одетая по последней моде женщина суть не что иное, как два хищника, вылетевшие на охоту. Я чувствовал, что совершу большую ошибку, выдав себя прежде, чем буду держать дичь в руках.

Другой план состоял в том, чтобы ничего никому не говорить, а предоставить делу идти своим ходом, держась в то же время наготове, чтобы вмешаться, как только улики станут более или менее вескими. Этот план как нельзя более соответствовал моей страсти к приключениям, а также должен был как будто привести к наилучшим результатам.

Улегшись на рассвете в постель, я решил молчать и помешать осуществлению кровавого плана заговорщиков своими собственными силами.

На другой день после завтрака дядя Иеремия пришел в очень оживленное настроение и во что бы то ни стало захотел прочесть вслух «Ченчи» Шелли – произведение, всегда приводившее его в восторг. Копперторн сидел около него, по обыкновению молчаливый, невозмутимый, непроницаемый, за исключением тех случаев, когда он издавал восклицания удивления и восторга. Мисс Воррендер была погружена в свои мысли; раз или два мне показалось, будто на ее черных глазах мелькнула слезинка.

Я испытывал какое-то странное ощущение, наблюдая за этими тремя личностями и раздумывая над их взаимными отношениями. Я искренно сочувствовал маленькому краснолицему старичку-хозяину, с его странной прической и старомодными манерами, и давал про себя слово, что приложу все усилия, чтобы спасти его от злодеев.

День этот тянулся невыразимо долго. Заниматься я был не в состоянии и убивал время, слоняясь по саду и по комнате. Копперторн сидел наверху с дядей Иеремией, и я мало видел его в этот день.

Раза два-три я повстречался во время шатаний по саду с гувернанткой, выходящей в сад с детьми; я каждый раз спешил удалиться и избежать разговора с нею. Я чувствовал, что не смогу во время разговора скрыть внушаемый мне ею несказанный ужас и не показать, что мне известны события минувшей ночи. Она, видно, заметила, что я избегаю ее: встретившись с ней глазами за завтраком, я заметил в ее глазах огонек удивления и злобы. Я поспешил отвести глаза в сторону.

Днем почтальон принес мне письмо Джона, в котором тот извещал меня, в каком отеле он остановился. Но теперь было поздно: он все равно не поспел бы сюда к вечеру. Тем не менее я счел своим долгом послать ему телеграмму с извещением, что его присутствие крайне необходимо в Дункельтвейте. Ради этого мне пришлось сделать длинную прогулку на станционный вокзал, зато это путешествие помогло мне убить время; я почувствовал большое облегчение, когда услыхал треск аппарата, показавший, что моя телеграмма отправилась в путь. На обратном пути я встретил на повороте в аллею старика Илью, находившегося в очень гневном настроении.

– Про мышей говорят, что одна приводит за собой целую кучу других, – обратился он ко мне, сняв шляпу. – То же самое можно как будто сказать и про этих черномазых. – Он всегда неприязненно относился к гувернантке – за ее «нахальную физиономию», как он выражался.

– А что случилось? – спросил я.

– Да тут все бродит кругом дома какая-то черномазая собака. Я заметил его в кустах и предложил ему проваливать подобру-поздорову, откровенно высказав свое мнение о всей их братии. Уж не насчет ли куриц он метит? Или думает запалить дом и потом перерезать всех нас в кроватях? Знаете что, мистер Лауренс? Я сейчас схожу в деревню и наведу о нем кое-какие справки.

И он ушел, продолжая ворчать в усы.

Проходя всю эту длинную аллею, я много думал о рассказанном инциденте. Индус, очевидно, все еще бродит в этих местах. А я совсем и думать о нем забыл во время обсуждения своих планов. А что, если его соотечественница вздумает взять его своим соучастником? Тогда я окажусь перед тремя противниками и, чего доброго, не сумею выйти победителем.

Впрочем, это предположение было маловероятно, ввиду тех мер, которые она принимала, чтобы Копперторн ничего не знал про прибытие индуса.

Одну минуту у меня была идея – взять в поверенные Илью; но потом я рассудил, что человек таких лет будет скорее помехой, чем помощью.

Около семи часов вечера, подымаясь к себе, я встретил на лестнице Копперторна; он спросил меня, не могу ли я сказать ему, где мисс Воррендер.

Я ответил, что не видал ее.

– Странно, что ее никто не видал после обеда. Дети тоже ничего не знают, а мне нужно кое-что сказать ей по секрету.

Он проговорил эти слова без всякого волнения. Меня исчезновение мисс Воррендер отнюдь не удивило. Она наверное сидела теперь где-нибудь в лесу, обдумывая страшное дело, которое она взялась привести в исполнение.

Я вошел в мою комнату и взял книгу, но от волнения совершенно не мог читать. Мой план кампании был уже выработан: я решил отправиться на место их свидания, оттуда последовать за ними и вмешаться в самый последний момент. Для этого я обзавелся толстой суковатой палкой, которая обеспечит мне полное господство над моими противниками. Я, кроме того, успел убедиться в том, что у Копперторна не водится огнестрельного оружия. Во всей моей жизни не запомню я ни одного дня, когда время тянулось для меня так долго, как в этот памятный вечер, проведенный мной в верхнем этаже Дункельтвейта-Ингльтона. Часы в столовой глухо пробили восемь часов, потом девять, потом – после долгого, нескончаемо долгого промежутка – десять. Тут я вскочил с кресла и принялся шагать взад и вперед по комнате; мне казалось, что время совсем остановилось; я ждал назначенного часа со страхом и нетерпением, как это всегда бывает с человеком, когда он стоит лицом к лицу с серьезным испытанием.

Наконец, в тиши ночи раздался серебристый удар – первый из долгожданных одиннадцати ударов.

Я немедленно надел войлочные туфли, взял палку и бесшумно выскользнул из комнаты на лестницу. В верхнем этаже слышалось шумное храпение хозяина дома. Я пробрался в полной тьме до выходной двери, открыл ее и очутился под чудным звездным небом. Мне следовало быть крайне осторожным; полная луна светила очень ярко, – было почти так же светло, как и днем.

Я прошел под прикрытием тени, отбрасываемой домом, до садового забора, перелез через него и очутился в лесу, в том самом месте, где был накануне вечером. Затем я пошел дальше, стараясь ступать по возможности бесшумно. Наконец я дошел до такого места, откуда отлично был виден через кусты дуб, высившийся на повороте аллеи. В тени этого дуба стояла какая-то фигура.

Сначала я не мог разобрать, кто именно там стоит; но вот фигура сдвинулась с места, выдвинулась на освещенное луной пространство и нетерпеливо огляделась. Тут я увидел, что это Копперторн. Он был совершенно один. Гувернантка, очевидно, еще не явилась на свидание.

Так как я хотел не только видеть, но и слышать, я начал пробираться сквозь кусты поближе к дубу. Я остановился менее чем в пятнадцати шагах от того места, где вырисовывалась высокая, костлявая фигура секретаря, залитая переменчивым лунным светом.

Он ходил взад и вперед, то выдвигаясь на освещенные луною места, то скрываясь в тень деревьев. По его манере было видно, что он заинтригован и встревожен опозданием своей соучастницы. Он кончил тем, что остановился под огромной веткой, совсем скрывшей его фигуру в своей гигантской тени; с этого места перед ним открывалась во всю свою длину усыпанная песком дорожка, на которой должна была показаться мисс Воррендер.

Я оставался неподвижно в моем убежище, мысленно поздравляя себя с тем, что мне удалось попасть в такое место, где я могу все слышать, не рискуя в то же время быть замеченным. Но вот я вдруг увидал нечто, что заставило мое сердце забиться сильно и чуть было не вызвало восклицания, которое наверное выдало бы мое присутствие.

Я уже говорил, что Копперторн находился как раз под огромным суком большого дуба. Повыше этого сука дуб был объят кромешной тьмой, но самая верхушка его сверкала, серебрясь в лунных лучах. Всматриваясь в эту верхушку, я заметил, что по ней очень быстро спускается что-то странное – трепещущее, скользящее.

Мало-помалу, когда мои глаза привыкли к свету, я разобрал, что это нечто было человеческой фигурой. А фигура эта принадлежала индусу, встреченному мной в деревне.

Он спускался по дереву вниз, охватив его руками и ногами, не производя никакого шума и скользя быстро-быстро – точно змея его родных джунглей. Прежде чем я успел опомниться, он сполз на тот самый сук, под которым стоял секретарь; его бронзовое тело четко рисовалось на диске луны, бывшей как раз позади него.

Я видел, как он размотал что-то, охватывавшее его талию, минуту помедлил, как бы рассчитывая расстояние, а затем одним скачком ринулся вниз, ломая ветки своей тяжестью. Затем раздался глухой удар, точно упали на землю два тяжелых тела, – в тихом ночном воздухе послышался характерный звук, будто кто-то полоскал себе горло, и хрип, воспоминание о котором не покинет меня никогда в жизни – до гробовой доски.

Во время, пока эта трагедия происходила, так сказать, у меня перед носом, я был настолько парализован ее внезапностью и ужасом, что решительно не мог тронуться с места. Только люди, побывавшие в аналогичных переделках, могут понимать, до какой степени парализуют ум и тело человека подобные приключения. Они не дают вам сделать ни одной из тысячи вещей, о которых вы вспоминаете потом, когда будет уже поздно, – и каких простых, само собой понятных вещей!

Тем не менее, когда эти звуки агонии достигли моего слуха, я сбросил с себя летаргию и с громким криком выскочил из своего убежища. Молодой туг моментально оставил свою жертву, ворча, точно зверь, у которого отнимают добычу, и бросился бежать с такой быстротой, что я сразу понял, что мне его не догнать.

Я бросился к секретарю и приподнял ему голову. Его лицо стало багровым и было страшно искажено. Я разорвал ворот рубашки и употребил все меры, чтобы вернуть его к жизни. Но все оказалось напрасно. «Roomal» сделал свое дело. Копперторн был мертв…

Мне немногое остается добавить к моей странной истории. Она вышла, быть может, немного растянутой, но я чувствую, что мне нет надобности извиняться: я хотел изложить факты во всей их последовательности – ясно, просто, не мудрствуя лукаво; мой рассказ был бы не полон, если бы я выпустил хоть один из них.

…он сполз на тот самый сук, под которым стоял секретарь…

Впоследствии мы узнали, что мисс Воррендер уехала в Лондон с семичасовым поездом; она приехала туда, значит, задолго до того, как ее начали искать. Что же касается убийцы, которого она послала вместо себя на свидание, то об нем мы никогда больше не слыхали ни слова. Его приметы были сообщены во все страны мира, но напрасно. Беглец, надо полагать, проводил дни в каких-нибудь тайниках, путешествуя по ночам и питаясь бог знает чем (на что так способны люди Востока), до тех пор, пока не почувствовал себя в полной безопасности.

Джон Терстон вернулся в Дункельтвейт на следующий день. Он был страшно поражен, выслушав мой рассказ о ночном приключении. Он вполне согласился со мной насчет того, что нам лучше умолчать о проектах Копперторна и о причинах, которые задержали его так поздно в аллее в эту роковую летнюю ночь. Поэтому полиции графства не удалось вполне познакомиться с историей этой необыкновенной драмы, и она наверное никогда не добьется этого – разве только кому-нибудь из чинов ее попадется на глаза этот правдивый рассказ.

Бедный дядя Иеремия очень оплакивал потерю своего секретаря. И разразился целой тучей стихотворений, эпитафий и поэм в честь усопшего друга… Он давно уже отошел к праотцам, и я страшно доволен тем, что большая часть его имущества перешла к его законному наследнику – племяннику покойного.

Еще один пункт.

Как попал молодой туг в Дункельтвейт?

Этот вопрос так и оставался не вполне выясненным, но я лично держусь на этот счет вполне определенного взгляда: я уверен, что всякий, кто взвесит pro и contra, согласится со мной, что его появление отнюдь не было простой случайностью.

Последователи этой секты представляют из себя в Индии многочисленное общество; когда они решили избрать себе вождя, они, само собой, вспомнили про красавицу-дочь своего бывшего повелителя. Им не трудно было найти ее след в Калькутте, Германии, а под конец и в Дункельтвейте. Молодой туг, по всей вероятности, явился к нам возвестить ей, что она не забыта в Индии и что ее ждет там горячий прием, если она захочет приехать и объединить рассеянные части своего племени.

Иные, быть может, сочтут это объяснение немного натянутым: как бы там ни было, лично я всегда держался именно такого взгляда на причины приезда в Дункельтвейт юного защитника красавицы-гувернантки.