Читать книгу Нумизмат. Роман - Артур Олейников - Страница 3

По дороге домой Лёня зашел на Центральный рынок.

Деловито осматриваясь по сторонам, он шагал по рыбному ряду. Осетрина с золотыми прослойками жира, пузатые цимлянские лещи горячего и холодного копчения, сверкающие от проступающих капелек жира рыбцы, балык из «толстолоба» и сазана, сушеная чехонь и «тараночка», что словно мед под пиво. Горы копошащихся раков и длинный ряд машин с бочками, доверху наполненными живой рыбой, запрыгивающей из сачков продавцов прямо в сумки покупателей. Аромат, пробуждающий волчий аппетит, витал по рыбному ряду. От разнообразия рыбы шла кругом голова. Гости города, прежде только слышавшие о дарах Дона, завидев наяву достояние донской земли, теряли сон, и порою случалось, что даже сходили с ума.

Лёня купил литровую банку черной паюсной икры, соленой осетрины и сотню живых раков с хвостами шириною в ладонь, заплатив за усачей по пятьдесят рублей за штуку. На выходе из рынка Лёня зашел в магазин и припас к рыбному столу десять бутылок пива. Проходя мимо храма с золочеными куполами и колокольней, пронзающей небо, Лёни вздумалось перекреститься, но руки были заняты, и он заторопился на съемную квартиру, где его никто не ждал, потому что он считал брак полной морокой.

У Лёни была девушка, которая по его зову, сломя голову, летела к нему на встречу. Мимолетная близость обрывалась поздним утром, когда Лёня просыпался и вежливо выставлял подружку за дверь.

В прекрасном расположении духа Лёня вошел в просторную двухкомнатную квартиру, за которую частенько задерживал оплату. Он погрузил покупки в холодильник и взялся за телефон. Набирая номер, он улыбнулся своему отражению в зеркале, отметив про себя, что не мешало бы наведаться в магазин модной одежды и одеться с ног до головы. Так сказать, для разминки с каждой секундой разжигающегося воображения, которое проснулось от обладания солидной суммы денег, и требовало полета мыслий и осуществления самых заветных желаний.

Услышав на другом конце линии бархатный женский голос, Лёня зажмурился и глубоко вздохнул в предвкушении приятной и сладостной встречи.

С гусарской бравадой в голосе Лёня ясно дал понять, что он готов встретить «любимую» во всеоружии, и чтобы она как можно скорей была у него, а иначе он все съест сам, или хуже для нее – позвонит их общей знакомой Гале!

Ох, если бы Лёня только знал, что будет с ним происходить в ближайшее время, он повел бы себя совсем иначе. Гусарская бравада испарилась бы бесследно, улыбка спала бы с довольного лица, и метался бы Лёня в мыле, и, пытаясь исправить непоправимые вещи, натыкался бы на непреодолимые преграды, отчего бился бы в истерике, одолеваемый животным страхом и черным отчаяньем, истязающими сердце.

Лёня открыл глаза и, облокотившись о стену, достал из кармана рубль Павла I 1796 года и, покручивая в руке серебряную монету, улыбаясь, сказал:

– Ну, как я их всех!

– Не знаю, не знаю, – заговорил портрет Павла I на монете, и Лёня остолбенел. – Я тоже так думал, – продолжал говорить портрет Павла I с монеты, – а мне взяли и кислород перекрыли!

– Черт возьми! – выкрикнул Лёня и выронил из рук рубль, словно горящую головешку.

– Э нет, Леонид Олегович, это они вас с собой захватят, а меня в альбомчик вернут, – раздался голос за спиной насмерть перепуганного Лёни. Он обернулся, и, от неожиданности вскрикнув что-то невразумительное, сел на пол.

В шаге от Лёни, который был бледен, как мертвец, стоял мужчина ниже среднего роста с детским личиком и русыми волосами, собранными на затылке в длинную тонкую круглую косичку, отдаленно напоминающую короткую указку (как у нервных злых учителей).

На мужчине как литой сидел узкий черный камзол, через плечо была одета широкая красная лента, шею обвивал бант, на котором висел мальтийский крест. Был мужчина какой-то весь дерганый, словно был на иголках и, простояв по стойке смирно с полминуты, нервно забегал по квартире, словно опасался за свою жизнь или что-то вроде этого.

– Я помазанник божий! Мои слова – слова Бога! Пока я жив, жива Россия! Где Александр, где этот христопродавец? – еле слышно говорил мужчина, напрягая все свое естество, так что у него выпирали вены на висках. Он говорил это хрипя, каким-то сдавленным голосом, словно ему кто-то закрыл рот рукой и не давал говорить громко, хотя было видно и совершенно понятно, что мужчина хочет кричать, вопить, чтобы его услышали и спасли.

– Что расселся, а ну вставай! – прохрипел мужчина. – Надо готовиться, дорогих гостей встречать.

– Это кого, Лену что ли? – заикаясь, спросил Лёня, покрываясь холодным потом и послушно вставая на ноги

– Нет, гвардеец, не Лену! – сказал мужчина и, подойдя вплотную к Лёне, трясущемуся от страха, шепнул, хрипя изо всех сил и напрягая голосовые связки:

– Чернова Ивана Ивановича.

Лёня подумал о том, что он где-то это имя уже слышал, но вот где именно и при каких обстоятельствах, хоть убей, забыл.

– Они тебе напомнят, не переживай! И про чужие рублики, что себе присвоил, и про крест золотой матери покойницы, который ты продал, а деньги просадил с Галей!

Лёня еще больше побледнел и жалобно через высохшие и полопавшиеся от перенапряжения губы выдавил:

– А вы кто?

Как только он это сказал, перед его глазами невидимый художник за считанные секунды изобразил картину, на которой стройный молодой парень в окружении черт знает кого говорит:

– Отречение и только?

– Да, только отречение! – отвечали черт знает кто с ухмылкой на губах.

– Он там, пойдемте, я покажу! – говорил парень и показывал черт знает кому куда-то рукой. Черт знает кто вбегали черт знает куда и в лунном свете кого-то били табакеркой по голове, валили на пол и душили.

– А теперь Леонид Олегович, шагом марш! – прохрипел мужчина, и Лёня с перекосившимся лицом и животным страхом в глазах замаршировал, словно бравый солдат.

У мужчины в руках, откуда ни возьмись, объявились смоченные в воде длинные розги, которыми он беспощадно принялся хлестать Лёню.

– Давай, сукин сын, ты же можешь лучше! – говорил мужчина, обрушивая на Лёню град ударов.

– За что? – жалобно вскрикивал Лёня и старался маршировать еще лучше.

– А чтобы было, как в Пруссии! – отвечал мужчина и все яростней опускал на спину и плечи Лёни длинные смоченные в воде розги,

– Слышишь, Лёня, бубенцы звенят? – с хрипом в голосе спрашивал мужчина и продолжал хлестать Лёню по плечам и спине.

Боль и абсолютное непонимание, почему он марширует против своей воли, оглушили Клюева, и он не слышал, о чем хрипел человек с розгами, не говоря уже о бубенцах, которые и вправду пели звонкую песню. Потом как по команде смолкли, и через мгновенье входная дверь с треском сорвалась с петель и с грохотом рухнула на пол.

Сметая все на своем пути, в квартиру стали врываться слуги Дмитрия Сергеевича. Те самые, что были как две капли воды похожи на Чернова Ивана Ивановича, только не в золотых фетровых шляпах, а в черных, обыкновенных. Они забегали друг за другом и, как яблоки, рассыпались по комнатам. Повсюду даже в ванной комнате раздавались крики: «На пол! Лицом вниз я сказал! Держи руки так, чтобы я их видел!»

С размаху Клюева ударили прямо в глаз. Повалили на пол и, заломив руки за спину, надели наручники.

Когда вошли Дмитрий Сергеевич и Рублев, все в комнатах стояла вверх дном. Повсюду была разбросана одежда, валялись книги, журналы. Посреди гостиной, неизвестно зачем, в кучу сложили три стула и два стола, один из которых был кухонный, квадратный, другой – журнальный, прямоугольный, лакированный.

Один из слуг даже умудрился опрокинуть холодильник, так что его дверь смотрела в потолок. От царящего в квартире бардака Рублев лишился дара речи. Он видел подобное в криминальной хроники, но наяву все оказалось куда страшней и привело учителя истории в оцепенение. Наверно, все оттого, что Рублев полагал, что самая страшная вещь на свете – это педсовет!

– Это что еще такое?! – воскликнул Дмитрий Сергеевич увидев разгром.

Он был в черной как у судьи мантии, в накрахмаленном парике и почему-то в сапогах. Под левой подмышкой он держал черную папку и ярко алый как кровь альбом с вышитым золотом гербом дома Романовых. В правой руке Дмитрий Сергеевич нес золотую фигуру, изображающую правосудие.

– Иван Иванович, – позвал Дмитрий Сергеевич, и Иван Иванович явился из воздуха в золотой шляпе и черном плаще с солнечными пуговицами, собственно, в том же самом облачении, когда впервые предстал пред Рублевым.

– Да, мой господин.

– Что да! Вы полюбуйтесь, на что это похоже. Сколько можно вам говорить громить мебель для острастки – это дурость.

Все присутствующее слуги во главе с Иваном Ивановичем виновато опустили головы.

Дмитрий Сергеевич вздохнул.

– Лёня хоть живой?

Иван Иванович кивнул.

– Вот и славно. А как Павел Петрович себя чувствует, не зашибли ненароком?

– Не имеете права: я убиенный! – прохрипел Павел Петрович.

– Да больно вы нам нужны. Мы не заговорщики! И справедливости ради будет сказано: убиенный убиенному рознь! Вы лучше скажите, почто секли Лёню?

– А чтобы было, как в Пруссии!

– Да я смотрю, у вас патология, и время вас не лечит. На дворе 21 век, а вы, Павел Петрович все, – чтобы как в Пруссии, чтобы как в Пруссии. Пора с этим заканчивать, а то так и до потери рассудка не далеко. Но, а в принципе, чего нет, то и терять не страшно. Полезайте-ка обратно в альбом, милостивый государь.

– А что в России уже стало, как в Пруссии? – спросил Павел Петрович.

– Справедливости ради будет сказано, в России никогда не станет, как в Пруссии, так что давайте в альбом. И потом я вам не Теплов, и тем более, не Панин, чтобы с вами нянчиться. Поздно уже, большой! – ответил Дмитрий Сергеевич и, заполучив из рук Ивана Ивановича рубль 1796 года, спрятал монету в альбом. Павел Петрович громко захрипел и растворился в воздухе.

– Что вы сделали с Лёней? – прорезался голос у Рублева.

Егор Игоревич самолично монету отдавал, – шепнул Иван Иванович своему близнецу. Вот что значит порядочный человек.

– Не может быть! – не поверил тот.

– Как так не может, если я свидетель! – возмущался Иван Иванович.

– Но это же невероятно! – продолжал гнуть свое близнец Ивана Ивановича.

– И я про то.

– Все равно не верю!

– Я же сказал, что я тому свидетель!

– Иван Иванович, что за дебаты вы устроили, разводите костер! – попросил Дмитрий Сергеевич, приструнив обоих слуг.

– Как костер? Какой костер? – воскликнул Рублев.

– Не надо, я больше не буду! – жалобно сказал Лёня. Надо знать, что у него были довольно приятные и очень любопытные черты лица. Не надо думать, что он был чертовски очарователен и необыкновенен как, например, Иван Иванович. Дело в другом. Такие люди как Лёня без особого труда добиваются всего, чего только желают, и все оттого, что у них как будто на лице написано, что им можно верить. Да, именно так. Откуда берутся такие лица, неизвестно. Но они визитная карточка, к сожалению самых настоящих жуликов и аферистов.

– На это мы и рассчитываем, – говорил Дмитрий Сергеевич, – что, превратившись в обугленную головешку, вы больше не сможете совершать противозаконные действия.

– Я больше не буду, – снова и снова трясущимся губами повторял Лёня и в завершении всего расплакался.

– Он и вправду больше не будет! – воскликнул Рублев. – Он раскаивается, опустите его.

– Куда, в Лондон? – саркастично уточнил Иван Иванович.

– Уважаемый Егор Игоревич, одумайтесь, если вы и дальше станете прощать отпетых воров, в России ничего не останется!

Мебель, сваленная в кучу, вдруг вспыхнула ярче бензина. Языки пламени стали облизывать потолок, ясно и понятно показывая, что они проголодались и не прочь перекусить.

– Так нельзя! – говорил Рублев и по его взъерошенным волосам на голове, и отчаянью в глазах можно было сделать вывод, что его самого, а не Лёню, собираются

сжечь на костре.

– Фашисты! – закричал Лёня и стал биться об пол как рыба об лед.

– Напрасно вы усугубляете свое и без того незавидное положение. Иван Иванович страсть как не любит фашистов, по причине чего кое-кого по сей день изводит газом, – сказал Дмитрий Сергеевич.

– Пускай гордится, что его, как Орлеанскую деву, – сказал Иван Иванович.

– Что я вам сделал? – закричал Лёня.

– Ты еще спрашиваешь?! Ну, паразит! – возмутился Иван Иванович.– Мой господин, можно я этому ворюге в здоровый глаз дам?

– Не надо, Иван Иванович, воровство насилием не искоренить, а вот огнем извести возможно.

– Я больше не буду! – снова стал жалобно просить Лёня.

– В этом мы не сомневаемся! Иван Иванович, приступайте.

Лёня позеленел от страха, и до конца осознав, что с ним не шутят, а на самом деле подвергнут страшной казни, лишился чувств.

– Так даже лучше, – сказал Дмитрий Сергеевич, – меньше беспокойства соседям!

– Это самосуд! – воскликнул Рублев и хотел справиться о самочувствии Лёни, но ему преградили дорогу близнецы Ивана Ивановича.

– Это что еще за выходки, пропустить Егора Игоревича! – очень строго сказал Дмитрий Сергеевич, и слуги беспрекословно подчинились.

Рублев бросился к Лёни и, склонившись над приятелем, взволновано сказал: «Он же без сознания, снимите с него наручники!»

– Милосердие – противоположная сторона благородства, – сказал Иван Иванович своему близнецу.

– Не может быть! – воскликнул близнец Ивана Ивановича и развел руки в стороны.

– Еще как может, и Егор Игоревич тому подтвержденье.

– Вы так думаете?

– Что значит, думаете, я уверен наверняка! – снова пришел в не себя Иван Иванович.

– Что вы опять сцепились! Делайте, что велел Егор Игоревич, да поскорей, – рассердился Дмитрий Сергеевич.

Иван Иванович снял наручники и спрятал их под плащом.

Под душещипательные стоны очнувшегося Лёни в квартиру вошла приятная особа в светлом чудном пальтишке.

Сидевший до этого на диване Дмитрий Сергеевич встал. Близнецы Иваны Ивановичи расступились. Рублев, склонившийся над стонущим приятелем, рассеянно поздоровался.

Кукольное фарфоровое личико исказил страх, голубые глаза заволокло пеленой и блондинка, стройная, как веточка вербы, упала в обморок. Нет, позвольте, просто уснула!

– Это радикально меняет дело! – сказал Дмитрий Сергеевич.

Лёня не видел, как вошла девушка, но слышал тяжелый удар чего-то об пол, и окончательно придя в себя, повернул голову на звук, где, как он догадался, что-то случилось.

Его знакомая, свернувшись калачиком, сладко спала, производя на свет через миленький носик прелестнейшее сопение, при звуке которого у молодого человека, не соединившего еще себя узами брака, учащенно бьется сердце, а у отцов почтенных семейств нервно дергается левый глаз и рука тянется за ножом.

– Лёня, вы любите Лену? – вдруг спросил Дмитрий Сергеевич.

– Нет! – буркнул Лёня, рассматривая подружку, с которой некогда приятно проводил время.

– Признаюсь, мне иногда больно слышать правду, и это как раз такой случай. Одно успокаивает, что, может быть, и в самом деле вы больше не станете присваивать не только чужие вещи, но и чувства.

– Не буду! – сказал Лёня и опустил голову.

– К этому вопросу мы еще вернемся, а сейчас Иван Иванович, затушите костер и возьмите это чудеснейшее создание, без которого жизнь мужчины была бы никчемной и унылой безделицей, и унесите домой. Да сделайте так, чтобы когда Лена проснулась и вышла на улицу вдохнуть аромат осенних листьев, она познакомилась с порядочным молодым человеком и больше никогда не тратила свои лучшие годы на таких аферистов, как Лёня!

– Протестую, – выкрикнул Леня.

– Еще чего не хватало, – сказал Дмитрий Сергеевич, разжигая огонь негодования в зеленных глазах.

– Я больше не буду, – побелел от страха Лёня и спрятался за спиной Рублева.

– Ну, кто он, если не паразит! – сказал Иван Иванович.

– Мне стыдно за тебя, – тяжело и печально сказал Рублев и отошел в сторону.

Лёня упал на колени и стал снова кричать, что он больше не будет.

– Такие как вы неисправимы, но попробуем, – сказал Дмитрий Сергеевич и, открыв черную папку с которой пришел, стал громко читать обвинительный приговор, в котором была исчерпывающая характеристика таких людей, как Лёня.

– Клюев Леонид Олегович, для друзей и знакомых просто Лёня, из тех самых людей, которые живут одним днем. Люди подобные Лёне занимают крупные суммы, оформляют кредиты под баснословные проценты, даже не задумываясь, чем они станут расплачиваться. Они ведут праздную жизнь и им абсолютно на всех наплевать, кроме себя. Их нисколько не трогает, что о них могут подумать и чем в сердцах других они отзовутся. Когда у них спрашивают: « А что же завтра, когда придут и за все спросят?» Они отвечают разными словами, смысл которых в конечном итоге сводится к тому, что неприятности на них обрушатся завтра, а сегодня они на коне и море им по колено, – сказал Дмитрий Сергеевич и захлопнул папку.– Но справедливости ради будет сказано, что черное завтра для таких людей, как Лёня, порой не наступает никогда и они, ни в чем себе не отказывая, проживают счастливую жизнь и умирают не от возмездия, а от старости, с улыбкой на устах. В отличие от тех, кто каждый раз не находил себе места, когда до него долетали слухи, что кто-то шепнул о нем скверное слово, кто откладывал каждую копеечку на потом, не позволяя себе ничего лишнего, и в конечном итоге умирал злым, скрючившись не столько от физической боли, сколько от душевных страданий, оттого что жизнь растворилась в заботах и хлопотах, а не в сладостных мгновеньях, которые если и были, то раз-два и обчелся. Но так бывает не всегда! Иван Иванович, отправьте, пожалуйста, Лёню на острова, к людоедам, пускай они приготовят из него сочный бифштекс.

Лёню, продолжавшего кричать, что он так больше не будет, подхватили на руки и куда-то унесли, и нельзя исключать, что людоеды не принялись накрывать на стол. Соседи, сбежавшиеся на крики, потребовали объяснений: кто они такие, что взяли и утащили Клюева в неизвестном направлении. Иван Иванович попросил тишины и растолковал, что они избавляют общество от паразитов, и раздал всем свою визитную карточку, где четко и ясно было написано:

Чернов Иван Иванович – Почетный дезинфектор.

Все соседи со словами, что у них паразитов нет, разбежались по своим квартирам, наказав домашним что, мол, если кто будет стучать, не открывайте. Это «эпидемстанция» травит паразитов. Навоняют и уйдут, а тараканы как были, так и останутся.

Квартиру в одну секунду привели в порядок, так что все сверкало и блестело лучше прежнего. Уже перед самым уходом Ивана Иванович произвел ревизию холодильника и, как вы сами понимаете, остался этим очень доволен. Он спрятал под плащом банку с черной икрой и осетрину. Кто его знает, что их ждет впереди?!

А раки с пожеланиями, чтобы их в Дону было столько же много, как раньше, были отпущены на свободу, но раков перехватили на набережной владельцы кафе и ресторанов. Раки не донесли до собратьев наказ Ивана Ивановича, сложив свои хвосты в угоду чрезмерному аппетиту отдыхающих.

Выйдя на улицу, Дмитрий Сергеевич отметил, что погода изменилась к лучшему, ветер разогнал по сторонам дождевые черные тучи и на город пролился теплый яркий солнечный свет.

Рублев уселся в коляску. Перемена погоды ему не помогла. Учитель истории был очень опечален тем, что случилось с Лёней. Лицо его было серым, и горестная дума о дальнейшей судьбе приятеля застряла в голубых глазах.

– Пожелайте, и все станет по-другому, – сказал Дмитрий Сергеевич, который больше всего на свете не переносил хандру.

– Я бы попросил переделать Лёню, но боюсь, что даже вам это не под силу.

– Вы правы.

– Поэтому я ничего не стану просить. Пусть дальнейшее зависит от него самого.

– Мудрое решение, – сказал Дмитрий Сергеевич и у него, откуда ни возьмись, в руках объявилась тонкая ореховая трость и он, коснувшись ею слуги, попросил:

– Пусть скорость разгонит хандру или, по-современному, депрессию. Названия меняются, смысл – никогда!

Коляска сорвалась с места и под резвое ржание и звон бубенцов понеслась по улицам города быстрее ветра.

Мантия исчезла, и на Дмитрии Сергеевиче оказался черный костюм из какого-то сукна. Брюки как будто были обыкновенные, а вот пиджак – необычный. Он был узок и по длине самую малость не доставал до колена. Пуговицы располагались до пояса, сзади пиджак имел разрез. Сегодня в таком стиле выполняют не пиджаки, а пальто, и это считается очень модным.

Парик куда-то улетел и тут же на его месте из воздуха объявился самый настоящий черный цилиндр. Вместо сапог на ногах засияли лакированные зеленые туфли под свет сверкающих изумрудных глаз.

Рублев ахнул.

– Привыкайте, Егор Игоревич, привыкайте.

Учитель истории в ответ улыбнулся и снял очки, чтобы насладиться скоростью, которая все ближе и ближе приближала его к таким заманчивым и невероятным приключеньям.

– Какой русский не любит быстрой езды?! – крикнул слуга.

– Николай Васильевич умный человек – сказал Дмитрий Сергеевич.– Но справедливости ради добавлю: Какой человек не любит приключения?! А, Егор Игоревич?

Глава пятая. Допрос с гастрономическим и политическим пристрастием.

Дивный по своей красоте остров, как оазис дарующий благодать в пустыне, располагался посередине Тихого океана, словно точка на огромном листке бумаги и был бы раем на земле, если бы не одно но!

– Изверги проклятые, чтобы вы все окочурились! Режь, все ровно не скажу! Ну что, что ты смотришь на меня рожа людоедская? Сволочи, почему вы меня не застрелите?! Повесьте меня, закапайте живьем, есть- то зачем?! Я свинкой болел! Чтобы вы мной подавились, гады размалеванные! – кричал Лёня и рыдал навзрыд, пытаясь горькими слезами затушить разгорающийся костер. Леня, абсолютно голый, подвешенный за руки и за ноги на огромную кость, висел на берегу голубой лагуны, где любой пожелал бы жить и умереть, но только не Лёня и только не такой жуткой смертью.

Кость, служившая вертелом, как была уже сказано выше, была гигантской. Что значит гигантской? А то, что если очень постараться, на нее можно было бы подвесить с десяток таких ненадежных граждан как Лёня и еще бы место осталось.

Раскрашенные под хохлому людоеды, облизываясь и пуская длинные слюни с надпиленных для удобства зубов, обдували почетного дезинфектора широкими косовыми листьями. Иван Иванович сидел поодаль от импровизированной кухни на табуретке из косовых орехов за огромным черным камнем неизвестного происхождения. Людоеды с нетерпением ждали, пока Лёня начнет покрываться хрустящей запашистой корочкой, задолго до готовности разделив его между собой. Щеки с пухлыми губами и растопыренные ноздри дикарей были проколоты какой-то дрянью, похожей на побеги бамбука.

– Говори паразит, иначе прикажу, чтобы съели живьем! – сердито сказал Иван Иванович.

– Нет, сначала отпустите!

– Куда, Лёня? Кругом же вода, а ты плавать не умеешь!

– Пожалуйста, я научусь.

– А как же людоеды? Они же вымирающий вид, не покорми их и они все, как один, вымрут. Потом с зелеными разбирайся!

Между тем костер разгорелся, и языки пламени, словно дикие осы, стали жалить несостоявшегося олигарха.

– Я все скажу! – закричал Лёня, и, выгибая спину и крутя ритмично плечами, стал торопливо рассказывать, что почем:

– Коронационный рубль Александра III я продал Мишке за триста.

– Долларов? – перебил Иван Иванович.

– Нет, рублей! – истерически выкрикнул Лёня и стал нервно хохотать, постепенно теряя от жара рассудок.

– Значит, все-таки, долларов, – определился Иван Иванович и окунул кончик разноцветного пера диковиной птицы в чернильницу в виде обглоданного людоедами черепа. Размешал содержимое черепушки, достал перо и стал аккуратно выводить красивые буквы на большом белом листе.

Иван Иванович написал, что следовало и, посмотрев в сторону костра, убавил жар, словно это была газовая печка, а он слегка прикрутил вентиль.

Дикари взорвались, охваченные бурей возмущения.

– Признаю, по отношению к вам, несправедливо, но и меня можно понять. Сжарится Лёня раньше времени, что тогда делать?

– Есть! – хором прокричали людоеды на родном языке.

– Логично! – сказал Иван Иванович. Но господа, я, взываю к вашей совести.

Людоеды переглянусь.

– Зажарится, позову. Вы что мне не доверяете?

Людоеды закивали.

– Невозможно работать! – вздохнул Иван Иванович. Ну, хотите, я дам вам в залог Ленин окорок.

Людоеды облизнулись.

– Без окорока ничего не скажу! – закричал Леня.

– Вот видите с кем приходиться работать! Вы хоть будьте благоразумны.

Людоеды чинно поднялись с песка, покланялись и удались в непроходимые джунгли.

– Вот видишь Леня, даже с людоедами можно договориться.

Иван Иванович усмотрев, что Лёня расслабился, даже заимел в глазах что-то наподобие смелости, подул в сторону костра, и информация полилась как вода из перевернутого ведра.

– Мишка живет где-то на улице Чкалова, – рассказывал Лёня все, что знал, как на духу. – Рубль Александра II я продал за пятьсот!

– Почему так дорого? Иза Лялина? – поинтересовался Иван Иванович.

– Портрет ни причем!

– Если не иза Лялина, тогда почему?

– Потому что умные все стали и у каждого каталог, – отвечал Лёня с черной от дыма спиной.

– Краузе?

– И он в том числе, и во всех цены рознятся!

– Тогда скажи, откуда у людей такие деньги? Ладно, Михаил Константинович – у него отец депутат.

– Да оттуда, что все давно уже толком не собирают, а перепродают друг другу в три дорого, или в Москву возят. Если связи есть, такие деньжищи можно заработать, что не поверите!

– И Егор Игоревич возит?

– Нет, этот старой закваски, как Кощей над своими монетами чахнет!

– Ладно, продолжим. Так ты говоришь, Александра II – за пятьсот?

– Да, за пятьсот, Кольке аферисту.

– Это тот, что иностранных граждан дурит?

– Да! В том году сволочь увел у меня немца!

– Прямо-таки и немца?

– Фашиста! – проревел Лёня.

– Лёня, нельзя всех немцев фашистами называть. Берлускони сказал, так на него обиделись, и он прощение просил. Ладно, кто у нас следующий?

– Николай I! Я его свадебный рубль за тысячу москвичу продал.

– Москвич это прозвище, или место жительство?

– Жжет, ой как жжет! – стал кричать Лёня.

– Леонид Олегович, не уходите от ответа.

– Не скажу!

– Имя хоть москвича известно?

– Не скажу!

– Значит так и запишем: ни фамилии, ни имени, ни точного адреса не знает.

И не паразит ты после этого, Лёня Клюев. Это же надо, так низко пасть, чтобы неизвестно кому краденое имущество продавать.

– Так все делают! – злобно крикнул Лёня в оправданье.

– Справедливо, но не будем отвлекаться.

– Александра I пробный оттиск в серебре в размере рубля продал французу за две тысячи.

– Французу?! – яростно воскликнул Иван Иванович, и вскочил и закричал:

– Ты что наделал, сукин сын! Александра Благословенного во главе с народом и Кутузовым, одолевшим Наполеона, за две тысячи французам продал. Да я тебя, паразита, за такие дела на пару с кое с кем газами изведу.

От страха или может оттого, что у почетного дезинфектора слова не расходились с делом, Лёня закричал не своим голосом:

– Пожалуйста, не надо, я все скажу! Александра I я продал за две половиной тысячи, а не за две.

– Это в корне меняет дело! – сказал Иван Иванович и сел обратно на табуретку из кокосов. – Неужели и вправду французу?

– Ни какой он не француз, это такое прозвище.

– Предупреждать надо, а то я по горячности и зашибить могу. Как француза, говоришь, зовут?

– Саня его зовут, живет на улице Пушкина, где не знаю.

– Приметы?

Лёня заржал как конь:

– Бакенбарды!

– Шути, шути, вот вернутся людоеды, потом посмотрим, кто смеяться будет.

Лёня проглотил смех и стал рассказывать: « Маленький, как вы, Иван Иванович».

– Ну-ну, попрошу без оскорблений.

– Я же так только, для сравненья, чтобы было ясней.

– Хорошо, продолжай.

– Курносый.

Иван Иванович побагровел и сжал кулаки.

– Но с усиками!

Иван Иванович провел у себя под носом пальцами и, не отыскав усиков, успокоился.

– Пугачевский рубль, – продолжил рассказывать Лёня, – я отдал под реализацию Витьке, потому что монетка дорогая, а он имеет связи.

– Пугачевский рубль это, стало быть, Екатерины II.

– Да. Он был выпущен 1771 году и совпадает с восстанием Емельяна Пугачева, поэтому и называется у нумизматов Пугачевским рублем.

– Да помню, жуткая история. И до Пугачева серебренник добрался.

– Какой серебренник? – удивился Лёня.

– Не твоего ума дело! Будешь нос совать, куда не следует, я тебя как Пугачева в клетку посажу.

– Я просто спросил, а вы сразу – в клетку.

– А я просто и посажу, чтобы не спрашивал!

Лёня закрыл глаза и заплакал. Он плакал не оттого, что языки пламени облизывали его спину, не от боли блуждающей по всему телу. Клюев плакал, оттого что осознал свою вину перед Леной, перед Рублевым и еще десятком людей, о которых история умалчивает. Ему не было жалко себя, он до боли в сердце пожалел упущенную возможность прожить, пускай хоть и скромную, но честную долгую жизнь.

Иван Иванович пришел бы в бешенство и наверняка посадил бы Лёню в клетку, если бы слезы, которые Леня ронял в костер, были притворством, а не следствием истинного раскаянья.

На небе сгустились тучи, и на остров дивной красоты упала тень.

Иван Иванович с недовольством посмотрел в небеса.

– Вот прямо сейчас возьму и отпущу! Шанс на обретение счастья дам, но просто так отпускать – несправедливо! Пусть знает, что почем и как они, эти рубли, простым гражданам достаются!

Небо разъяснилось, и остров дивной красоты утонул в ярком солнечном свете.

– Продолжим, – сказал Иван Иванович, и дунул в сторону костра. Огонь испарился бесследно и Лёня, успокоившись, продолжил рассказывать, кому какой достался рубль.

– Петра III я продал за пятьсот Гришке, он в центре квартиру снимает.

– Где?

– Хоть убейте, не знаю!

– Убью, с меня не убудет.

– Слышал из разговора, что на улице Соборной.

– Какого разговора? Кого с кем?

– А это еще зачем?

– Тут вопросы я задаю!

– Да Лешка трепался с каким-то проходимцем.

– Лешка- это Скотников Алексей Константинович, что врачом на скорой помощи работает?

– Да.

– Лёня, а ты случайно Алексею Константиновичу ничего из награбленного добра не продавал?

– Почему сразу с награбленного! Мы поменялись, а потом, конечно, я их свистнул, но никого я не грабил.

– Отвечай по существу, продавал или не продавал?

– Продавал.

– А, вот видишь! – воскликнул Иван Иванович и вскочил на ноги.– А ты еще спрашивал зачем. Малозначительная деталь, а куда привела. В допросе все важно, каждое слово, каждый звук!

– Я бы сам про Лешку рассказал!

– Ты бы может, и рассказал. В твоем то положении. А другой бы утаил. Так я бы потом прижал того, о ком он обмолвился, и весь бы клубок распутал. Понял, щегол не стреляный!

– Понял.

– То-то. Так что ты, говоришь, продал Скотникову Алексею Константиновичу.

– Ливонез!

– Это что еще за индюк надутый?

– Про индюка в самую точку. Эта монета выпускалась для прибалтийских провинций.

– Остуда поподробней.

– 96 копеек Елизаветы Петровны за тысячу ушли, только их и видели.

– Стоп! Какие еще такие 96 копеек? Ты случаем на солнце не перегрелся, а то давай я людоедов позову, они тебя будут кокосовыми листьями обмахивать, как шашлык.

– Не надо людоедов. Откуда я знаю, почему у вас там 96 копеек оказались. Коллекция ведь ваша, не моя!

– Иван Иванович задумался, снял шляпу, почесал пером макушку, одел обратно на голову свой головной убор и сказал: – Коллекция, как жизнь, таит в себе сюрпризы!

– Наверно.

– Что значит, наверно?

– Значит, я полностью согласен!

– Так-то лучше. А теперь скажи мне, Лёня, откуда у врача скорой помощи тысяча долларов, чтобы за монету платить?!

– Как будто вы не знаете?

– Я-то знаю, но неужели этот паразит продолжает на старушках заколачивать?!

– Да, и вполне успешно. Сделал укол, какой-нибудь Клавдии Петровне, ампулу пустую для отчета положил в портфель, а пятьдесят рублей в карман и дело в шляпе.

– Ладно, продолжим, я с этим супчиком после разберусь!

– Я больше так не могу, чувствую, скоро руки, оторвутся, – жалобно простонал Лёня, что было вполне естественно. Кто угодно выбьется из сил, если ему связать пальмовой корой руки с ногами, затем продеть через них черт знает какую кость и повесить загорать на солнышко.

Иван Иванович хлопнул в ладоши, и Лёня с черной от дыма спиной, в чем мать родила, прикрываясь руками, как футболист приготовившийся отражать удар по своим воротам или, как призывник на призывной комиссии, стаял перед гражданином мира.

– Так ты будешь говорить, паразит, или людоедов звать? – сердито закричал Иван Иванович.

– Ну, зачем вы так, я все скажу, – тихо сказал Лёня, в прошлом розовощекий неунывающий парень с пивным животиком, а нынче осунувшийся мужик с синяком под глазом, опаленными кудрями и поседевшими висками, сбросивший за пару часов пять килограммов.

Хотите похудеть? Не знаете как? Сделайте подлость! Чернов Иван Иванович – почетный дезинфектор принимает круглосуточно без выходных и перерыва на обед. Сто процентная перемена внешности за пару часов.

– Прости, Леонид Олегович. Вредители довели! – сказал Иван Иванович, и как дознаватель, у которого за плечами не одна сотня признаний, выбитых с помощью международного языка кнута и пряника, вежливо попросил продолжать.

– Рубль Анны Ивановны 1734 года, где императрица с брошью на груди.

– Прямо-таки с брошью?

– Да. Круглая такая брошка, похожа чем-то на цветочек.

– Достаточно. Кому сбыл краденое?

– Лелику и Болеку за пятьсот.

– Кто такие?

– Славные парни, никого не обижают. Они скупают все, начиная от фарфора и заканчивая медалями и орденами на улицы Станиславского.

– Это не там ли, где малоимущие граждане продают свои пожитки?

– Да. Кто антиквариатом занимается, часто в том месте вертится. Там, если повезет, можно интересную вещь задаром заполучить.

– Проверим.

– Рубль Петра II 1728 года продал за четыреста Матфею Петровичу. В слове Петр допущена ошибка, написано Перть.

– Прямо так и написано, или сам выдумал, паразит, чтобы больше денег заработать?

– Ничего я не выдумывал. И не такое еще бывает!

– Я самолично проверю, если солгал, пеняй на себя!

– А если нет?

– Тогда будем искать, какой вредитель подложил такую свинью внуку Петра Великого.

Лёня обомлел.

– А как ты хотел? Не на этом, так на том свете найдем и спросим, чтобы другим неповадно было. Теперь по существу. Кто такой покупатель?

– Еврей!

– Лёня, что Матфей Петрович – еврей, ясно как божий день. Ты мне скажи, чем живет нареченный в честь апостолав? Неужели в налоговой инспекции трудится, а может рыбку ловит?

– Это ещё почему? Ни какой он не инспектор и не рыбак.

– Эх, Лёня, Лёня чему вас только в школах учат?

– Всему понемногу.

– И в целом – ничему!

– Зачем вы так, у меня хорошая школа была, я два иностранных языка знаю. Английский и немецкий.

– Чем занимается, я тебя спрашиваю, недоросль ты этакий!

– Почему сразу недоросль, я в институте учился!

– Ты главного не знаешь! Ели бы ты не знал этого по причине дурости, я бы тебя людоедам скормил, но так как ты не знаешь, потому что никто тебя не научил, отвечай, что спрашивают. Понял?

– Понял.

– Ты посмотри, какой понятливый, когда до людоедов дело доходит. Может, мне их позвать?

– Не надо. У Матфея Петровича кадровое агентство в центре, где – я не знаю.

– Точно – не знаешь, или в партизан, решил поиграть? Предупреждаю! Я у фашистов. Как бы я их всех душил бы, душил бы, душил бы, – сказал яростно Иван Иванович и сломал второе перо. – Слова не мои, а Шарикова, сорвавшиеся с его уст по велению Михаила Афанасьевича, но зато как подходят. И пусть этот паразит- начальник очистки, употребил их в адрес кошек, кстати, самых милых существ на свете, после дельфинов и акул. Заруби себе на носу, Лёня, слова гения не должны пылиться на полке, они должны жить! И потом воруют только по-настоящему хорошие вещи. Ерунды своей у всех выше крыши. И каким надо быть дураком, чтобы дрянь воровать. А теперь вернемся к приемам тех, кого я на дух не переношу.

– Я, правда, не знаю.

– Верю. А теперь скажи мне, Лёня, неужели – это такое прибыльное дело в 21 веке – кадровое агентства, чтобы потомки Моисея на него свой глаз положили?

– Нормальное. Безработных валом! Пришел, какой-нибудь Чернов Иван Иванович.

– Лёня, не забывайся, людоеды не дремлют!

– Извините! Пришел какой-нибудь Сидоров.

– Так-то лучше.

– Заплатил триста, а то и четыреста рублей.

– И что дальше?

– А ничего! Ему дают адреса, и он по ним, как баран ходит. Пока Сидоров пороги обивает, истекает договор с кадровым агентством.

Иван Иванович улыбнулся:

– И ему предлагают продлить договор?

– Да! И так снова, и снова.

– Ай да Соломон! Голова! За сорок лет скитаний по пустыне из всего, что только можно, научил свой народ добывать средства к существованию.

Продолжим!

– Траурный рубль Екатерины I 1725 года продал за полторы тысячи Степану из Старочеркаска. Спросите, его там все знают.

– Почему рубль траурным величают, ведаешь?

– Знаю, это мой хлеб. По случаю смерти Петра Великого.

– Правильно. Хоть ты и паразит, но надо отдать тебе должное, историю знаешь. Не все конечно, а только то, что положено, но и то недурно. Ну и последний рублик Петра Великого, где искать?

– В Азове! Я последнюю монету, которую взял…

– Нет! Ты не взял, – рассердился Иван Иванович. – Ты украл, присвоил, стибрил, свистнул, стянул, но только не взял!

– Хорошо, украл.

– Так-то лучше. Продолжай.

– Я продал за восемь тысяч Женьке, он возле музея постоянно вертится.

– Это в котором мамонт?

– Да.

– А почему так дорого – за восемь тысяч?

– Потому что очень редкий рубль: на реверсе отсутствует обозначение.

– Ну, смотри у меня, проверю, – грозно сказал Иван Иванович и угрожающе прошептал:

– Вот и все. Пока – все!

– Да, пожалуйста, – сказал Лёня с молодецкой бравадой в голосе.

– Не забывайся, Лёня. Людоеды не дремлют!

Лёня опустил голову.

– Ну, а вообще ты, молодец!

– Правда? – обрадовался Лёня.

– Еще чего! Я имел виду, что ты у нас не то, что у Федора Михайловича студент недоучка. Тот вон, в убивцы подался, и что заработал? Шиш с маслом и угрызение совести! А ты, – сказал Иван Иванович и стал изучать показания. – Пятнадцать тысяч семьсот долларов и это без учета Пугачевского рубля, что ушел на реализацию Виктору, который проживает по адресу, – сказал Иван Иванович и нахмурился.

Лёня побледнел, расценив паузу за нехороший знак.

Иван Иванович еще раз что-то проверил и поднял свои, чернее беспросветной мглы глаза на Лёню, который без запинки в них прочел, что сейчас его станут больно бить. После чего позовут людоедов.

– Я все сказал! – испуганно пробормотал Лёня.

– Адрес Виктора, почему утаил? Признавайся, задумал побег учинить и потребовать с подельника долю?

– Он в Батайске живет, в частном доме, но адреса я не знаю!

– Приметы?

– Цыган он! – сказал Лёня.

– Так бы сразу!

– Я сперва не сказал, потому что вы про клетку стали стращать, и я все забыл.

– Про клетку, говоришь?!

– Да, про клетку, в которой Пугачева в Москву везли.

– Врешь ты все, я такого говорить не мог. Ты сам подумай, сколько времени прошло, где я тебе эту клетку достану? Ну, раз ты так хочешь, я могу постараться. Так стараться мне или нет! – закричал Иван Иванович.

– Не надо!

– Ну и на том, спасибо, – сказал Иван Иванович, встал на ноги и достал из-под плаща кинжал с золотою рукоятью, на которой играли ярким блеском драгоценные камни удивительной, редкой красоты.

Лёня вздрогнул и хотел сделать то, что делают все жулики и аферисты в час животного страха, позвать на помощь маму, но Иван Иванович опередил его мысли сердито закричав:

– Не тревожь Нину Степановну, эту святую женщину, которая всю жизнь разводила попугаев и перед смертью всех до одного выпустила на волю, за что теперь кормит в раю голубей.

Потрясенный новостью о маме, скончавшейся несколько лет назад, Лёня онемел.

– Радуйся, если бы не Нина Степановна, я бы тебя сразу людоедам скормил!

– Я горжусь, – вдруг громко и смело сказал Лёня прямо в глаза Ивану Ивановичу и тот на секунду опешил, что было делом невиданным.

Иван Иванович сел на табуретку, отложил в сторону кинжал, внимательно посмотрел на Лёню, который с высоко поднятой головой прожигал его бесстрашным взглядом и спросил:

– Может и вправду, Лёня Клюев, в твоем прогнившем сердце есть место чему-то хорошему, раз за тебя заступался Егор Игоревич?

– Не знаю, – ответил Лёня и пожал плечами.

«Значит, есть!» – радостно подумал Иван Иванович. Что было бы с Лёней Клюевым, если бы он ответил определенно излишне.

Иван Иванович взял кинжал, схватил Лёню за левую руку и бесцеремонно проколол ему указательный палец.

– Здесь и здесь, – сказал Иван Иванович, объяснив, Лёне, где нужно расписаться.

Лёня выполнил, все что требовалось, поставив автограф под словами: «С моих слов записано верно и мною прочитано».

Иван Иванович спрятал под плащом чистосердечное признание Лёни и достал оттуда кусок осетрины и книгу средних размеров.

Лёня проглотил слюну, так как есть хотел страшно.

– Э нет, Лёня, это для отпугивания людоедов, – сказал Иван Иванович и погасил в карих глазах Лёни надежду утолить голод. – Съешь балык и тебя слопают людоеды, не съешь, они тебя все равно слопают! – сказал Иван Иванович и залился веселым смехом.

Лёня обиделся.

– Шучу. Теперь главное. Лучший подарок на свете – книга! Кто сказал, не знаю, но главное, что верно сказал. Дарю я тебе самоучитель по выживанию, называется «Робинзон Крузо». Чтобы ты, паразит, ее от корки до корки прочитал и выучил наизусть то место, где гражданин Робинзон делал лодку. И сразу предупреждаю, до дома доплыть не мечтай.

– Почему?

– Потому что далеко!

– Очень?

– Так далеко, что отсюда не видно!

– Тогда зачем обнадеживать?

– Чтобы от скуки не умер.

– Вы самый настоящий черт, Иван Иванович.

– Конечно! Причем, такого как я еще поискать надо. Только мне и больше никому доверил господин особо важное поручение. Какое поручение, тебе знать не положено. Понял? Если не понял, заберу рыбу!

– Я даже не спрашивал, а вы сразу: рыбу заберу.

Лучше предотвратить в один миг, чем потом всю жизнь исправлять!

Понял?

– Да.

– А теперь слушай внимательно. В 1453 году, скитаясь в океане со своими верными помощниками – дельфинами, я стал свидетелем кораблекрушения. Что я искал в бескрайних водных просторах, тебе знать, не положено. Ветер ревел, как дикий зверь, загнанный в угол перед последним броском. Волны величиною с гималайские горы обрушивались на все живое на своем пути. Мне все нипочем. Со мной дельфины! Не то, что кораблю, мачта которого сломалась пополам и, подхваченная ветром, улетела в неизвестном направлении. Корабль утонул. Погибли все, и только каким-то чудом уцелела прекрасная молодая девушка с бездонными зелеными глазами, белой, как снег, кожей и черными, как смоль, волосами длиною до пояса.

– И что дальше?

– И дальше вот что. Мои верные помощники – дельфины подхватили прекраснейшее из чудес на свете и доставили, как я велел, на волшебный чарующий остров недалеко от этого. Так что у тебя, Лёня, есть все шансы обрести свое счастье.

Лёня засиял и в карих глазах забрезжил рассвет новой жизни, но ненадолго.

– Иван Иванович, вы что издеваетесь? – сказал Лёня и обиженно опустил глаза, в которых надежда на обретение новой жизни стала тонуть в горьких слезах.

– Ты от счастья или еще отчего?

– Еще отчего.

– Неужели ты мне, Чернову Ивану Ивановичу, не веришь? Я никогда не вру, только приукрашиваю, чтобы было интересней.

– Говорите в 1453 году? – сказал Леня, утирая слезы.

– Да, так и есть.

– А сейчас какой?

– Сейчас 21 век.

– И я о том же.

Иван Иванович рассмеялся. – Дурья ты башка, надо до конца слушать, а не пороть горячку. У каждого настоящего автора, запомни, Лёня, только у настоящего автора, а не у писаки, зря протирающего штаны, всегда в запасе припасено такое, что переворачивает все верх дном и открывает у читателя новое дыхание. Понял?

– Понял.

– Тогда приготовься узнать, что все гениальное просто. Я, чтобы скрасить одиночество прекраснейшему созданию на земле, отправил к ней тогда такого же, как ты паразита.

– Почему сразу паразита, неужели никого не было лучше.

– Лёня, ну какая же ты все-таки недоросль, хоть и в институте учился! Самые прекрасные создания на свете, стало быть, женщины, по-настоящему, именно взаправду, а не из жалости и корысти любят таких как ты, Лёня, потому что с вами, паразитами, интересней! Вы как никто другой умеете кружить голову и признаваться в любви. Подлец всегда ярче и изобретательней порядочного, потому что его натура позволяет совершать безрассудные поступки, которые, ой как, любят женщины. И главное то, что мерзавец никогда не принадлежит женщине. Он, паразит эдакий, принадлежит Чернову Ивану Ивановичу, который в конечном итоге за его проступки задаст такую баню, что ему места бывает мало. Ну что ты улыбаешься, что ты улыбаешься, Лёня Клюев? Жизнь твоя – палка о двух концах: на одном – хорошо, на другом – худо. Женщины любят паразитов, но замуж выходят и рожают детей от честных граждан, потому что женское сердце понимает, ой как понимает, что время уходит и нужно думать о будущем, думать о детях. А вы, паразиты, «поматросили» и бросили, «поматросили» и бросили. Понял?

– Понял.

– Делай выводы: ты молодой, а молодым никогда не поздно поменять свою судьбу. Заявить о себе! Бросить вызов! Сломать стереотипы! Доказать, что молодо – не зелено, а очень даже может быть кучеряво. Понял?

– Понял.

– Раз понял, слушай дальше. Родилась у них дочь красавица. Я к ним отправил зятя паразита на перевоспитание и так далее, и тому подобное. Прошли годы, столетия, и сейчас там одна одинешенька страдает красавица, перед красотой которой солнце меркнет, луна чернеет. Людоеды не дремлют, остров сто километров отсюда, акулы покажут дорогу. Прости, если что не так. Кто помянет плохое, тому глаз вон! – сказал Иван Иванович и растворился в воздухе, оставив Лёню в полной растерянности.

В темных зарослях острова засветились глаза, раздались шорохи и душу леденящие звуки. Лёня схватил с камня оставленную ему осетрину и книгу.

Прикрываясь рыбой и высоко держа над головой книгу, словно факел, который освещает дорогу заблудившемуся в ночи страннику, Лёня на цыпочках стал пробираться вдоль берега в поиске кокосовых пальм, поваленных штормом.