Читать книгу Нумизмат. Роман - Артур Олейников - Страница 4

Слуга что было сил потянул на себя вожжи, и Рублев аж подпрыгнул.

– Иван Иванович, в следующий раз предупреждайте, чтобы Егор Игоревич ненароком не ушибся.

– Слушаюсь, мой господин.

– Егор Игоревич, вы не ушиблись.

– Все хорошо, мне даже понравилось!

– Вот и славно. Как ваша хандра?

– Как рукой сняло!

– Приятно это слышать.

Рублев не узнал место остановки, осматривая незнакомую улицу, где гулял только ветер между ветхих двухэтажных домов и не было не одной живой души, и обрывки бумаги бегали за листьями по тротуару.

– Отчет о проделанной работе на островах? – сказал слуга и протянул своему господину лист бумаги, свернутый в трубочку.

– А почему Иван Иванович не доставил лично? – спросил Дмитрий Сергеевич.

– А черт его знает!

– Я поэтому вас и спрашиваю.

– Может, пишет!

– Будем надеться.

Рублев удивился.

– Что такое, Егор Игоревич?

– Разве наш извозчик не Иван Иванович?

– Конечно, Иван Иванович, кто же еще!

– Тогда, что значили ваши слова?

– Егор Игоревич, вы опять не возьмете в толк элементарные вещи.

– Нет, не возьму, потому что они на ваш взгляд элементарные, а, на мой взгляд, необыкновенные.

– Привыкайте, уважаемый, привыкайте.

– Ну, а если я привыкну, что станет потом?

– Замечательный вопрос! Но неуместный, в данном случае.

– Почему?

– Всему виной Иван Иванович. Он всегда умеет сделать из ничего целую историю! Он мне служит две тысячи лет и не перестает меня удивлять. И вот с этим обменом такое учудил, что в самую пору браться за перо. Вы знаете, из Ивана Ивановича выйдет толк, он старается. Из моих двенадцати учеников он – самый способный. Справедливости ради сказать, я только с ним и занимаюсь. У него истинный талант! Только он, правда, еще в зародыше, но это не беда. Талант разовьется, я уверен в этом, как в самом себе. Вот и сейчас он где-нибудь наверняка пишет. Истинный писатель ни может ни писать. Все его нутро завет к перу. Лишения и преграды только еще больше пробуждают в нем желание писать. Полнейшие невежество и незнание тонкой писательской натуры служило во все времена авторам во благо. Власть, запирая писателей в застенки, ссылая их в ссылки, устраивая на них травлю и подвергая глумлению их творчество, еще больше разжигало желание писать, бороться с тиранией с помощью пера. Жгучая боль, обида, душевные неизгладимые раны делают из талантливого писателя гения и ничего другого. Нервные перегрузки колоссальных масштабов в прямом и в переносном смысле возносят писателя на небеса! За яркие выдающиеся произведения гении расплачивается своей жизнью и только ею. Творчество, в котором нет частички автора, пустое и еще раз пустое! Оно не дышит, а, значит, и не живет. Герой, созданный писакой, умирает вместе с ним, а герой писателя живет после его смерти.

Рублев задумался. Слова Дмитрия Сергеевича заставили размышлять и снова, и снова прокручивать в голове авторов, которые отдали своему герою всего себя без остатка, чтобы только он жил вечно. Чичиков и неугомонный затейник кот Бегемот крутились на уме у Рублева, и он улыбнулся.

– Да, Егор Игоревич, Николай Васильевич и Михаил Афанасьевич – наглядное подтверждение моим словам. Эти два творца, каждый в свое время, перевернули литературный мир, порушили многолетние устои и будут актуальны всегда благодаря своему дерзкому гению, который тонко чувствовал грани человеческой души и мог показать всю ее красоту и мерзость!

– Вы, безусловно, правы, но скажите, где мы? Я не узнаю это место.

– Егор Егорович, милейший вы мой человек, прислушайтесь.

Рублев напряг слух. Смех и музыка, словно волна, накрыла его всего с головой, так что он закрыл уши ладонями, вжав себя плечи.

– Узнали?

– Набережная? – закричал Рублев, абсолютно себя не слыша.

– Угадали, но не совсем. Мы на подступах к Центральному рынку. В одном из многочисленных переулков. Прежде в самом богатом и знатном районе города, а ныне в темных трущобах. Конечно, не в гетто, но вид очень прискорбный. Мрак и отчаянье здесь слились воедино!

– Где? – продолжил кричать Рублев.

– Ну, зачем так кричать, вы не на пожаре, а в самом сердце города!

Рублев огляделся. Желтые грязные здания, обвалившаяся штукатурка, кучи мусора.

– Неужели вы не узнаете своего города? Ростов – уникальный город. В нем вся Россия! Яркие зеркальные центральные улицы, не ведающие, что такое тьма ночью, и целые кварталы самых настоящих трущоб, в которых ни днем, ни ночью, не гостит лучик света. Сотни самых дорогих автомобилей со всего света и всего с десяток специализированных дорожек для инвалидов. Торговые выставочные павильоны, в которых ничего не стоит заблудиться и грязные и жестяные ларьки на автобусных остановках. Бог делал Россию с завязанными глазами. Он отрезал безразмерные куски и ставил на них разноцветные жирные кляксы! Вы согласны?

Рублев подумал и согласился.

– Вы правы, Егор Игоревич, что мне, как никому, видней, потому что это я Ему завязывал глаза.

Откуда ни возьмись, появился Иван Иванович.

– Ну, наконец-то, а то мы уже заждались, а без вас я не хотел читать отчет, – воскликнул Дмитрий Сергеевич и взялся за свиток, прибывший с островов. Он быстро с ним ознакомился, признав, что Лёня- талант, каких надо еще поискать. Потом показания изучал Рублев и диву давался, как Лёня смог продать все за такой короткий срок и откуда, собственно, у людей такие деньги? Еще, конечно, он для себя подчеркнул, что коллекция и, правда, необыкновенная.

«Чего только один Пугачевский рубль стоит, который я ни когда в глаза не видел!» – подумал он и вернул обратно свиток Дмитрию Сергеевичу.

– Предлагаю разделиться, чтобы как можно быстрее вернуть на прежнее место императоров и императриц, – сказал тот и улыбнулся Ивану Ивановичу.

– Я займусь отъявленными паразитами! – радостно сказал Иван Иванович и тоже улыбнулся.

– Вот и славно. С кого думаете начать?

– С негодяя врача!

– Есть план?

– Не то чтобы план, мой господин… В 1660 году путешествуя по Европе, я спас одну прелестную ведьму от костра инквизиции.

– Как интересно, почему я об этом ничего не знал?

– У нас была тайная связь, и мы не хотели огласки.

– Да вы, оказывается, ко всему придачу еще и Казанова! Не ожидал, не ожидал, удивили, так удивили!

– Стараюсь, мой господин.

– Славно стараетесь. Вон, что с рублями учудили. Но черт с ними, что, безусловно, истинная правда. Ну, и как же зовут эту прелестницу, что вскружила голову моему лучшему ученику?

– Её зовут Матильда, мой господин.

– Матильда?! – удивился Дмитрий Сергеевич и, нахмурившись, спросил: – А не больно ли легкого поведения ваша возлюбленная, что ее зовут Матильда? При Людовике Восьмом, короле – солнце, имя Матильда отдавало вкусом доступной любви.

– Как вы только могли такое подумать?! Матильда – непорочна как дева Мария, – обиделся Иван Иванович.

– Прости меня, Иван Иванович, я не знал, что Матильда настолько тебе дорога. И справедливости ради будет сказано, нельзя судить о человеке только по его имени. Я был не прав, но, Иван Иванович, все равно, как бы ни была тебе верна Матильда, ее нельзя сравнивать с непорочной девой Марией. Матильда- ведьма и, прости меня еще раз, нет, и никогда не будет на свете непорочных ведьм. Непорочная ведьма это нонсенс! Тем более что, как ты сказал, у вас с Матильдой была тайная связь.

– Хорошо, тогда она у меня непорочна как английская королева, – сказал Иван Иванович, не поднимая головы.

– Это другое дело, но, не обижайся, в это мне тоже смутно верится. Чтобы ведьма была непорочна как английская королева, тоже ни в какие рамки не влезает. Но, ради справедливости надо сказать, что у людей повелось считать, что Англия- родина ведьм, так что пусть будет непорочна как английская королева, в этом хоть прослеживается логика. Да, Иван Иванович?

– Да, мой господин.

Рублев улыбался. Наставления учителя своему ученику всегда зарождались по-разному. Когда – беззвучно, когда – громко и даже взрывоопасно, но как бы там ни было, они были наполнены мудростью и так подавались Дмитрием Сергеевичем, что Иван Иванович всегда убеждался в правильности замечаний.

Настоящий учитель так ловко преподносит свою мысль, что может сделать, так что ученик соглашается не столько с учителем, сколько с самим собой. И в этом, заключена и радость, и боль. Труд гениальных учителей всегда неблагодарен. Истинный учитель с помощью своего гения превращает умишко в светлый и разносторонний ум, который зачастую не признает, кому он обязан своей теперешней силе. И не потому, что он, как неблагодарный трутень, который крепнет и вырастает на чужом труде. Нет все происходит потому, что он, в самом деле, свято верит, что возмужал сам по себе. Проходит время, и недавний ученик сам превращается в учителя и только тогда понимает, кому он обязан своим знанием, как в зеркале видя себя в своем ученике. Но поздно – учителя уже не стало. Время свело с ним счеты, унесло его надежду на благодарность своего ученика, в которого он вкладывал душу. Еще не поздно?! Так сорвитесь же с места, разыщите своего учителя и скажите ему спасибо! Доставьте друг другу ни с чем несравнимую радость, цена которой – одно единственное слово.

– Ну, так что же дальше? – взволновано, сказал Дмитрий Сергеевич. Неужели Матильда в Ростове, раз вы о ней упомянули?

– Да, мой господин. От моих надежных осведомителей я узнал, что она уже много лет проживает в этом городе.

– Это удивительно, само провидение на вашей стороне. Сколько же вы не виделись?

– Двести лет, мой господин.

– Этого не может быть! – воскликнул Дмитрий Сергеевич и от волнения встал на ноги, словно он сам, а не его ученик не виделся двести лет с возлюбленной Матильдой. – Может меньше?

– Нет, в этом году ровно двести лет, как случай разлучил меня с Матильдой. Я каждый день отмечал!

– Я представляю, какой сейчас пожар пылает у вас в груди. Но что же послужило причиной разрыва? Скажите, мы с Егором Игоревичем сгораем от нетерпения узнать об этом. Да, Егор Игоревич?

Рублев кивнул.

– Рассказывайте, почему вы молчите?

– Это тяжело для меня. Я собираюсь с мыслями.

– Какая тонкая натура. Обязательно выйдет толк! Непременно выйдет!

– Как сейчас помню, – начал Иван Иванович, – 26 мая 1805 года, Милан. Корсиканец Наполеон Бонапарт короновался на итальянский престол, возложив на себя корону ломбардских королей, – сказал Иван Иванович и замолчал, закрыв глаза.

– Что случилось, Иван Иванович, какая роковая случайность разлучила вас с Матильдой? – взволновано сказал Дмитрий Сергеевич, и представляете, даже взялся за плечо Рублева.

– Страшная случайность, мой господин!

– Мы поняли, что она страшная, назовите ее?

– Нас разлучили солдаты, приветствующие своего короля!

– Что значит солдаты? – всплеснул руками Дмитрий Сергеевич.– Они открыли по вам огонь, и вы несли на руках Матильду, израненную смертоносными пулями, девушка задыхалась и в предсмертной агонии шептала, что она вас любит?!

– Нет, мы просто потерялись.

– Что значит, просто? Не было даже пушек, из которых вы палили картечью?

– Нет, – грустно сказал Иван Иванович.

Дмитрий Сергеевич, расстроенный, сел в коляску, и, широко раскрыв свои зеленные глаза, сказал:

– Реальная жизнь бывает настолько серой, что имя ей – страшная вещь!

– Да, мой господин.

Дмитрий Сергеевич встал на ноги, кони заржали.

– Я все равно счастлив за вас и за Матильду. Вы встретитесь, и вам поможет в нашем деле!

– Это циничный расчет, мой господин, я так не могу, – решительно сказал Иван Иванович.

– Мне приятно слышать такие слова от своего ученика, но, Иван Иванович, это не циничный расчет, а дело, которое совмещает в себе как полезные, так и приятные вещи. Вы – счастливчик! Работа, которая доставляет пользу и радость душе, самая лучшая работа на свете! Так что вперед, за радостью и пользой во благо общего дела. И прошу вас, не затягивайте встречу с Матильдой надолго, помните о деле, а то я знаю, что с мужчиной могут сделать двести лет тягостного и волнительного ожидания волшебного мига, имя которому близость. И, конечно, не спешите. Слова Цезаря: пришел, увидел, победил здесь не уместны. Двести лет- это прилично! Любая женщина обидится, если вы мало уделите ей внимания после такого длительного разрыва, не говоря уже о Матильде. Она ведьма, а значит, тонкая ранимая натура. Такая может и отомстить.

– Дмитрий Сергеевич, они еще не встретились, а вы уже стращаете, – вмешался Рублев.

– Вы знакомы хоть с одной ведьмой? – возмутился Дмитрий Сергеевич недовольный, что его перебили.

Рублев приготовился что-то ответить, но ему не дали сказать, опередив на миг.

– Предупреждаю заранее, директор вашей школы Изольда Гильотинова – не ведьма, хотя и неоднократно к нам просилась.

Не подходит? – удивился Рублев, вспомнив жгучую брюнетку, которая наряду с неземной красотой обладала просто жутким характером. Вечно на всех вопила и на каждом педсовете устраивала действо, которое по напряжению и накалу страстей затыкало за пояс Варфоломеевскую ночь. Разумеется без жертв.

– Ну, отчего же – подходит.

– Тогда почему не взяли?

– Вот сведет в могилу еще с десяток учителей и обязательно возьмем!

Рублев раскрыл рот.

– А что вы хотели?! Всех подряд в ведьмы не берут, ими становятся, а не рождаются, и только так, и ни как иначе. Иван Иванович, за дело и не обижайте Матильду. Если солнце поддерживает жизнь на земле, то женщины, и только женщины ее дают и продляют!

– Слушаюсь, мой господин, – сказал Иван Иванович и растворился в воздухе.

– А мы, Егор Игоревич, наведаемся к Александру Александровичу Боброву и Борису Борисовичу Аистову, которые в показаниях Лёни проходят под именами Лелек и Болек.

– Я их знаю, могу показать, где искать.

– Егор Игоревич, вы опять не возьмете в толк элементарные вещи. Их не нужно искать, они вон, как ни в чем не бывало, сидят на своих рабочих местах и наживаются на невежестве граждан.

Рублев завертел головой. Мрачный серый переулок и ни одной живой души.

– Да не вертите вы головой! Просто будьте внимательней.

Рублев замер, изо всех сил напрягая слух.

– И не напрягайтесь так сильно, расслабьтесь!

Рублев сделал глубокий вдох, выдохнул, успокоился и стал прислушиваться к каждому шороху.

Десятки голосов закружились вокруг Рублева.

– Так почем ложки? – спрашивал мужчина.

– Двадцать рублей за пару, – отвечала женщина, – берите недорого.

Разговор двух мужчин.

– Сколько книги?

– А сколько не жалко?

– Десять рублей!

– Мало! Книги хорошие.

– Пятьдесят, больше не дам!

– Забирай бог с тобой!

Разговор двух женщин.

– Сколько платье?

– Двести рублей.

Так оно ведь старое и к тому же нестиранное!

– Уступлю пятьдесят, возьмешь?

– Еще червонец скинь, мне на порошок тратиться!

– Ладно, бери уже.

Разговор молодого парня и взрослого мужчины.

– Почем?

– По двадцать!

– А из новинок что-нибудь есть?

– Все что перед глазами, то и есть!

– А есть, – сказал молодой человек и замялся.

– Что же сразу не сказал?

– Я сказал!

– Сказал он, вот смотри: пятьдесят рублей за штуку, обмен – десять!

Голос, не нуждающийся в особом представлении:

– Ваши документы, пожалуйста!

– Нету, дома оставил!

– А что же вы их дома оставляете?

– А где им еще быть?!

– А вдруг с вами что-нибудь случится, а документов нет!

– Я за хлебом вышел, что со мной может случиться?!

– Да все, что угодно! Время, сами знаете, какое.

– Какое?

– Теракты! Вот вы, кто такой будете?

– А вы?

– Вы что, служебную форму от гражданской не отличаете?!

– Я отличаю, но вы не представились.

– Что грамотный?

– Вы же сами знаете, время какое!

– Какое?

– Теракты!

– А ну пройдемте!

– Куда?

– Куда надо!

– Я только за хлебом вышел!

– А у вас на лице не написано и хлеба с собой нет!

Голоса черт знает кого:

– Принес?

– Да!

– Да не показывай, увидят!

– А не все ли равно? У нас на лице написано, что почем.

– Хорошо давай!

– По триста?

– По триста пятьдесят.

– Ни стыда, не совести!

– Я говорил сдать его надо! Будем месяц жить, как люди!

– Ладно, пошли в аптеку.

– Зачем? У меня с прошлого раза остался, в кармане лежит.

– Ну тогда, давай скорей!

– Пряма здесь?!

– А где же еще?!

– То – не показывай, то – прямо на месте!

– Вот поэтому и просил не показывать!

Постепенно голосов становилось все больше и больше.

Рублев на пару с Дмитрием Сергеевичем не сидели как раньше в коляске. Слуга и тройка вороных вместе с коляской испарились бесследно. Учитель истории стоял вместе с вершителем справедливости на тротуаре. Вокруг происходили невероятные вещи. В глазах Рублева все плыло.

Улица словно качалась на волнах и перед глазами стояли мутные искаженные очертания, как в кривом зеркале, или когда на жаре смотришь вдаль и вещи, которые по природе своей неподвижны, оживают и куда-то плывут. Голоса становились все громче и громче. Теплый ветер, сбивающий с ног, ворвался в переулок и как огромная волна понесся по улице между зданий прямо навстречу Рублеву. Он замер, и, вжав в себя плечи, приготовился встретить удар. Ветер летел, как запущенная кем-то стрела, и там, где он проносился, прямо на глазах из воздуха появлялись десятки людей, какие-то тряпки, расстеленные прямо на тротуаре, горы непонятных безделушек, старые платья и костюмы на вешалках, обувь, книги, видеокассеты и еще черт знает что. Ветер все ближе и ближе подбирался к Рублеву, и он закрыл глаза.

– Трамвай, Егор Игоревич, трамвай! – раздался над ухом Рублева голос Дмитрия Сергеевича, и его крепкая рука потянула учителя истории на себя.

– Спасибо, вы спасли мне жизнь! – задыхаясь от волнения, сказал Рублев, приходя в себя.

– Да с чего вы взяли! Мне что, больше делать нечего?

Рублев опешил.

– Водитель трамвая – славная женщина, мать троих детей. По секрету, у нее еще двое будет. А вот если бы она вас сбила, то так и осталось бы трое. У вас в России с демографическим фондом туго. Вот я и решил и – рождаемость повысить, и смертность понизить. Двух зайцев одним выстрелом убил и все – благодаря вам.

– А вот если?

– Если – не бывает, бывает только судьба! Смотрите, вон ваши знакомые, – сказал Дмитрий Сергеевич, указывая тростью в сторону Аистова и Боброва, которые сидели на стульях около стены обветшавшего трехэтажного здания постройки начало прошлого века.

Борис Борисович Аистов был пожилым сухоньким мужчиной с белыми как снег усами и жиденькими волосами на некрупной голове. Одет он был в светлую синтетическую куртку и вареные джинсы. Аистов просматривал газету «Аргументы и факты», дотошно перечитывая одно и то же по многу раз с очень серьезным и вдумчивым видом. Накрахмаленные носки выглядывали из-под штанов и бросались в глаза прохожим.

Александр Александрович Бобров, напротив, был молодым крепким мужчиной – кровь с молоком. Он обладал густой черной шевелюрой и резкими чертами лица. На нем довольно плотно сидели черный джинсовый пиджак и черные брюки из какого-то толстого и очень крепкого на вид материала. Брюки были так умело выглажены, что идеально ровная стрелка, которая имелась на каждой штанине, строго делила ее пополам, отчего можно было предположить, что над ними поработала заботливая женская рука, или приложил уменее настоящий русский офицер, у которого одежда каждый день сверкает, как на параде.

Бобров держал руки в карманах пиджака и выдумывал себе черт знает что, отчего, как вы сами понимаете, о военной закалке не может быть и речи, так что остается жена.

«Рублев!» – подумал Аистов, приметив учителя истории.

«Настоящий нумизмат!» – подумал Бобров.

«Бедный!» – подумал Аистов и переглянулся с Бобровым.

«Но настоящий!» – усмехнулся про себя Бобров.

– А кто это с ним? – сказал Аистов, отложил в сторону газету и поднялся с низенького раскладного алюминиевого стульчика.

– Может, что заработаем? – оживился Бобров и последовал примеру коллеги, встав с деревянного стула с высокой спинкой.

– На Рублеве – исключено, а у того, что в цилиндре слишком лицо умное.

– Да с чего ты взял? – удивился Бобров. – Клоун в цилиндре, где он его только взял?!

– И я про то! – сказал Аистов, не спуская глаз с головного убора Дмитрия Сергеевича.– Не может быть, что бы девятнадцатый век, – сказал он шепотом.

– Конечно, не может, он же как новый!

– А похож, как похож!

– Ерунда!

– Не знаю, не знаю, все может быть!

– Так узнаем!

– И то, правда!

Рублев поприветствовал знакомых, и они ему ответили тем же.

– Познакомьтесь, Дмитрий Сергеевич! – сказал Рублев и легким движением руки указал на того, с кем пришел.

Дмитрий Сергеевич улыбнулся, заложил трость под правую руку, а левой рукой медленно снял цилиндр так, чтобы все кто желает, могли его как следует рассмотреть.

«Цилиндр безупречен, как пить дать, подлинный!» – подумал Аистов.-

«Догадался, о чем толкуем. Артист!» – подумал Бобров.

– Скорее режиссер, Александр Александрович, – сказал Дмитрий Сергеевич и надел головной убор.

Бобров оторопел, но быстро пришел в себя, сославшись на то, что имя ему мог сказать Рублев, но вот про артиста как узнал, осталось для него загадкой.

– Главный? – поинтересовался Аистов и сразу решил, что цилиндр, наверное, казенный, из реквизита, и надет, чтобы пускать пыль в глаза, потому что они, артисты, без этого ну никак не могут, душа требует.

– Нет, ну что вы, – улыбаясь, сказал Дмитрий Сергеевич, – я- один из главных!

Рублев улыбнулся. Узнав, что почем, он стал понимать, какой необыкновенно тонкий юмор заложен в вещах, которые кажутся на первый взгляд абсолютно несмешными в виду того, что они непонятны. Это лишний раз доказывает, что понимать тонкий юмор- удел только посвященных или по-настоящему умных людей.

– И много вас, главных? – сказал Бобров и подумал: «Небось, мелкая сошка. Прихлебатель!»

– Мерить кого-либо надо не по вседозволенности, а по тому, какому благому делу он служит, пользуясь возложенной на него властью.

– Чего?

– Вам этого, к сожалению, не понять, не заостряйте внимание. А сколько нас, главных, скажу. В этом нет никакого секрета. Отец, Сын, Святой Дух и я Дмитрий Сергеевич.

Ничего себе! – удивился Бобров и возмущенно подумал: «Прокорми вас всех!»

Дмитрий Сергеевич чуть не подпрыгнул на месте и воскликнул:

– Интересное замечание! Надо будет как-нибудь с Ним обсудить.

– С кем?

– С Ним! – сказал Дмитрий Сергеевич и указал тростью на небо. -Может, и в самом деле этот разговор ни к чему. Отдать вас всех Ивану Ивановичу и – на покой.

Рублев побледнел.

– Не бойтесь, Егор Игоревич, я шучу. Сами подумайте, если так дело будет, Иван Иванович настолько устанет кувалдой махать, что в руки перо взять не сможет. Как считаете, веская причина?

«Кто такой?» – подумал Бобров.

«Никаких сомнений, цилиндр настоящий!» – только и думал Аистов, не заостряя внимания на разговоре.

Рублев ничего не ответил и лишний раз убедился, что, как бы ни был временами великодушен Дмитрий Сергеевич, он всегда останется Дмитрием Сергеевичем, в этом он весь.

– Вы правы, Егор Игоревич, все от того, что у нас у всех строгое разделение обязанностей. Вы уповаете, Отец располагает и решает – быть или не быть, Сын печется о вас, Святой Дух незримо контролирует вас, а я, Дмитрий Сергеевич, на пару Черновым Иваном Ивановичем вершу справедливость. А теперь – к делу! Лёня Клюев, бесспорно талантливый молодой человек, продал вам вещь, которая по праву должна принадлежать Егору Игоревичу.

– Ничего не знаем! Мы заплатили приличную сумму, если он не отдал деньги, с ним и разбирайтесь, – сказал Бобров, прекрасно зная, что у Лёни отродясь своего ничего порядочного не водилось.

– Мы с ним уже разобрались!

– Тогда, какие претензии?!

– Так вот в чем дело! – сказал Аистов, оторвавшись от изучения цилиндра.– Я тогда еще подумал: откуда у Лёньки рубль Анны Иоанновны? Стало быть, он твой, Егор?

Рублев замялся.

– Мы поменялись. Обмен производил с моей стороны – Иван Иванович, с Егора Игоревича – Лёня.

– Кто такой Иван Иванович? – вырвалось у Боброва само собой, как только он вновь услышал имя незнакомца.

– Вы что, не знаете?! – изумился Дмитрий Сергеевич.

– Нет, первый раз слышу!

– Надо будет сделать выговор Ивану Ивановичу, распустил он вас!

– Кого нас?

– Скупщиков краденого!

Бобров проглотил слюну и стал лихорадочно соображать. «Как я раньше не догадался, что он прокурор! Он же сам сказал, что я, мол, режиссер, один из главных. И про Отца какого-то плел, а еще Сына и Святого Духа, и говорит, что я вершу справедливость! Мол, вы на отца уповаете, а он располагает и решает быть или не быть, а сын его о вас печется, а дух за вами наблюдает. Все ясно! Отец- судья, сын его – адвокат, дух- милиция, он – прокурор, а Иван Иванович, стало быть, следователь. И как я раньше не догадался. Он же мысли, зараза, читает! Обученный, матерый волчара! Ну, спасибо, Лёня, свинью подложил, так подложил! И Рублев тоже хорош – взял и навел. Что, сами бы не разобрались?! Как ни как – не чужие! И вообще, как Егора угораздило с прокурором монетами меняться?! И вообще, кто он такой, этот прокурор?! Я его в клубе ни разу не видел. Приезжий, небось. Не дай бог, из Москвы. Точно, из Москвы! Ведь сам сказал, что мы с ним уже разобрались, а если вопрос решен, так в чем же дело? А в том, что по мою душу! Я только неделю как из Москвы вернулся. Неужели Генка сволочь сдал! Я ему – двадцать золотых червонцев за полцены, а он мне – прокурора. Сволочь, Генка! Я никогда никого не обманывал. Я его предупреждал, что червонцы краденные, а он взял и сдал, собака! Может бежать? Поздно! Попробую откупиться»

– Александр Александрович, вы верующий? – спросил Дмитрий Сергеевич.

«Зачем спросил»? – стал думать Бобров, – Наверно, сейчас станет стращать, чтобы во всем признался, мол, покайся, легче станет. Дудки! Меня теперь не проведешь. Скажу, что нет, пускай на это не рассчитывает. А денег предложу. Много предложу! Все отдам! Нет, половину оставлю. Знаю я вашего брата. Все отдашь, а тебя в кутузку! Выйду с голой задницей – ни кола, ни двора! Или кому-нибудь другому дело отдаст, и не будет у меня потом денег, чтобы на лапу снова давать!

– Так, верующий или нет?

– Нет, не верю!

– Я не сомневался! Так истолковать мои слова и сравнить Отца, Сына, Святой Дух и меня на пару с Иваном Ивановичем с людьми, которые покупаются и продаются, может только неверующий. Но, справедливости ради будет сказано, логика есть, но если только рассматривать ваш образ по расстановке сил и распределению обязанностей.

– Никого я ни с кем не сравнивал! – сказал Бобров и подумал: «Так и есть, обучен мысли читать! А не все ли равно? Главное, взятку возьмет! Сам сказал, что продаются и покупаются, а под конец так вообще лично признал, что мои мысли не лишены здравого смысла».

– Так в чем, собственно, дело? – сказал Аистов, оторвавшись в очередной раз от изучения цилиндра. С каждой минутой головной убор его интересовал все больше и больше и занимал все его мысли, но, чтобы не казаться невежей, он решил иногда давать о себе знать.

Дмитрий Сергеевич снял цилиндр и отдал его Аистову, тот засиял и даже забыл, о чем спрашивал, не говоря о том, чтобы сказать спасибо.

Избавившись таким образом от Аистова, Дмитрий Сергеевич продолжил разговор с Бобровым.

– Александр Александрович, меня сейчас мало волнует ваши махинации с Геннадием Геннадиевичем, придет время и вами займется Иван Иванович, меня же интересует рубль, который лежит у вас во внутреннем кармане куртки.

«Все стало на свои места! – стал размышлять Бобров.– Значит, Генку повязали. Туда собаке дорога! А я откуплюсь! Сам говорил, что продаются и покупаются! А теперь стращает, что если на лапу не дам, следователь Иван Иванович мной займется. Хорошо, что рублями возьмет. Долларов нет! А вдруг волюту потребует?! Зачем только жене третья шуба понадобилась?! Теперь садись в тюрьму из-за этой хапуги! Нет, обойдется. Сам сказал что, мол, рубль в кармане. Намекает! Матерый прокурор, ничего не скажешь. Вот что с людьми столица делает. Главное, чтобы по московским расценкам не затребовал. Не потяну, придется машину продать! Жалко, но фиг с ней – еще заработаю. Только бы откупиться, только бы откупиться!

– Александр Александрович, я смотрю, у вас ум за разум заходит. Я вас ставлю в известность, что в тюрьму мы вас заключать не станем. Я такими вещами не занимаюсь.

«Намекает, что придется еще и судье взятку давать», – подумал Бобров.

– Ну, это уже слишком! Успокойтесь, наконец. Мне нужен только рубль, который вы купили у Лёни. Хотите, я вам за него дам свой цилиндр. Это будет справедливо, вы потратились, и я должен вам компенсировать материальный ущерб. Деньги я не предлагаю, потому что с деньгами не вожусь! Деньги есть у Ивана Ивановича, но он с Матильдой и будет неприлично с моей стороны прерывать его свидание с возлюбленной, потому что они не виделись двести лет.

– А чем докажете, что он настоящий? – сказал Аистов, расслышав слово цилиндр.

– Не сомневайтесь, у меня все настоящее! Не верите, спросите у Егора Игоревича, он не соврет.

– Простите, я не знаю, – сказал Рублев, и ему почему-то стало стыдно.

– Я же сказал, что он не соврет! И отбросьте Егор Игоревич в сторону ваш стыд. Вы сказали чистую правду; ели бы вы сказали да, это была бы ложь, и тогда Иван Иванович скормил бы вас людоедам.

Рублев улыбнулся. За время общения с Дмитрием Сергеевичем он стал понимать, где он шутит, а где – свиреп, как лев.

Между тем Бобров переваривал слова того, кого он принял за прокурора. «Матерый волк, ничего другого не скажешь, вон куда повел! Говорит, что я с деньгами не имею никаких дел. Боится засветиться! А Матильда, наверное, из отдела внутренних расследований. Следит за ним и, если накроет, двести лет ему дадут, не меньше! А Иван Иванович, стало быть, наводит эту Матильду на ложный след, пока его шеф, прокурор, меня доить будет. А с цилиндром как ловко придумал. Прокурор – не водитель трамвая! Говорит, что будет справедливо компенсировать нам материальный ущерб. Возьмите, говорит, цилиндр! Гений! Шляпа, небось, стоит тысячу рублей не больше, а я за монету отвалил последние пятьсот долларов. Подожди! Это что значит? Что? Всего пятнадцать тысяч рублей – и я чист как младенец?! Повезло, так повезло! А я уже решил квартиру пятикомнатную в центре продавать»

– Про младенца, конечно, вы загнули, Александр Александрович, а вот что Иван Иванович не с нами, то в этом вам действительно повезло, так повезло!

«Намекает, что пришлось бы и следователю пятнадцать тысяч платить. Не беда, заплатил бы! Это же не миллион, как с Игната потребовали за то, что его сын, обалдуй, автомат милиционерам продал!» – подумал Бобров.

– У вас в России и такое может быть? – изумился Дмитрий Сергеевич.

– У нас все может! – сказал Бобров и подумал: «Если прокуроры мысли читают!»

– Справедливо. А теперь, уважаемый, давайте меняться, потому что вы у нас не один такой, кому Лёня чужое продавал.

«Вот в чем дело! – подумал Бобров.– Значит таких дойных коров, как я много! С каждого по пятнадцать тысяч. А если нас сто человек, а если двести – это же целое состояние! Недооценил. Рано решил, что этот не как все прокуроры, что берет по-божески!

– Да что вы такое несете, Александр Александрович?! Ну, подумайте сами, откуда я столько достану цилиндров девятнадцатого века?

«И то верно! Неужели штаны с носками в ход пойдут?!» – подумал Бобров и вопросительно уставился на прокурора, ох извините, на Дмитрия Сергеевича. Такие люди, как Бобров, если им тему подкинуть, что хочешь, навыдумывают, и кого хочешь, запутают, не говоря уже о себе.

– Все, хватит с меня! Давайте меняться и прощаемся! Я больше не выдержу чушь в вашей голове читать.

– А вы не читайте! – сказал Рублев.

– Не могу, Егор Игоревич, интересно!

– Нет, чем вы подтвердите, что он девятнадцатого века? – нежданно-негаданно сказал Аистов, и все удивленно посмотрели в его сторону.

«Ты ошалел, Борис Борисович?! Мне срок светит, а ты – в шляпе не уверен!» – возмутился про себя Бобров.

– Справедливо! – сказал Дмитрий Сергеевич и обратился к Аистову: Хотя вас я понимаю, у меня тоже были сомнения, когда Иван Иванович подарил мне цилиндр со словами, что этот головной убор принадлежал Александру Сергеевичу!

Рублев округлил глаза.

– Да, да, именно так, Егор Игоревич, я тогда тоже, как и вы, чрезмерно удивился.

– Кто такой, этот ваш Александр Сергеевич? – спросил Аистов.

«Молчи, дурак, а то доплачивать придется!» – про себя воскликнул Бобров и зверем посмотрел на Аистова.

– Однозначно! – строго и решительно сказал Дмитрий Сергеевич, и Бобров почувствовал себя скверно, представив себе переезд из благоустроенной квартиры в центре города в деревню к теще.

– Так кем будет Александр Сергеевич?

– Что значит, кем будет?! – возмутился Дмитрий Сергеевич.– Он один из лучших сынов человечества! Человек, который благодаря своему гению, подарил России язык, с помощью которого о ней узнал весь мир! И стыдно не знать звезду, которая взошла на небо не в каком-нибудь Зимбабве, а в России! Справедливости ради будет сказана, Петруша и здесь отличился, в первую очередь ему обязана Россия за поэта с мировым именем. А о Петре Великом только и слышно, как он стриг бороды и парился с девками! А то, что именно ему Россия обязана всем, начиная от флота, северной столицы, фейерверков, нового года с елкой, вплоть до первой газеты, музея, Академии наук, введению арабских цифр, упрощению алфавита и массе полезных вещей, все молчат! Другими словами, никакой справедливости!

– А доказательства?! – сказал Аистов.

– Ну, знаете! Вам что, Александра Сергеевича с того света призвать, чтобы он сам подтвердил?!

Аистов посмотрел на Боброва и мотнул головой в знак того, что овчинка выделки не стоит. У Боброва полезли глаза на лоб, и он указательным пальцем покрутил у виска.

– Я что, для себя одного стараюсь! – воскликнул Аистов.– А если цилиндр не настоящий, куда мы его потом денем?!

– Я его носить стану! – взорвался Бобров. – Тебе этого мало?!

– Вот если бы имелся каталог, и можно было сверить! – сказал Аистов.

– Каталог? На что?! На цилиндры! – изумился Дмитрий Сергеевич, а Рублев не выдержал, и рассмеялся.

– Да, именно на цилиндры!

– А библию с автографами Отца, Сына и Святого Духа вам не надо?!

– А есть?!

Дмитрий Сергеевич задумался и серьезно сказал:

– Ну, в принципе можно устроить!

– Сколько вы хотите?

– Вашу жизнь!

– Дороговато, конечно!

– Вы еще сомневаетесь?!

– Доказательства!

– Они вам распишутся!

– Кто – они?

– Те самые!

– Я подумаю!

– Думайте, у вас два года осталось!

– Это много, я могу решиться уже сегодня вечером.

Дмитрий Сергеевич улыбнулся:

– Хорошо, я пришлю к вам Ивана Ивановича с кувалдой, чтобы вы наверняка получили автографы!

– Я подумаю!

– Что значит, подумаю?! Вы решили или нет?!

– Я не знаю!

– Тогда не морочьте голову и давайте меняться!

Аистов посмотрел на Боброва. Тот был подавлен и от нервного потрясения, что теперь уже однозначно придется жить у тещи, а не в пятикомнатной квартире, у него дергался левый глаз.

– Не мешало бы все-таки посоветоваться со специалистом по цилиндрам, чтобы было уже наверняка! – сказал Аистов, и у Боброва в придачу к левому глазу задергался правый.

– Доказательства? Хорошо, вот вам доказательства! – сказал Дмитрий Сергеевич. Рублев вздрогнул. Бобров перестал трястись. Аистов не понял.

Улица растворилась. Наступила гробовая тишина. Повалил снег. Вокруг Дмитрия Сергеевича и вышеперечисленных героев ни одной живой души.

Рублев лихорадочно крутит головой по сторонам. Бобров ничего не делает, но восклицает про себя: «А еще говорят, бабы- дуры! Моя – не как все! Она купила шубу! Предчувствовала, что резко похолодает».

Аистов громко спрашивает:

– Что это?

Дмитрий Сергеевич прикладывает указательный палец к губам. Аистов кивает головой в знак того, что понял.

Раздается топот коней и звук подъезжающих карет. Все оборачиваются на шум и замирают.

На заснеженную поляну выезжают две кареты, тут же из них выходят люди в черных цилиндрах и черных развевающихся плащах. Кто-то пьян, кому-то все равно, кто-то кого-то просит примириться, самый серьезный считает шаги.

Кто-то кричит: К барьеру!

Кто-то кого-то пытается остановить и кричит всем: «Господа, опомнитесь!»

Кто-то кому-то восклицает на ухо: «Примирение невозможно! Дуэли не избежать!»

Каждый дуэлянт занимает свою огневую позицию. Раздаются выстрелы.

Кто-то отворачивается, кто-то закрывает глаза. В облаке порохового дыма кто-то падает и с него слетает цилиндр. Кто-то курносый и маленького роста показывается из кустов и ловко прячет головной убор под плащом.

Опять гробовая тишина.

Тот же самый переулок, что и был.

– Монету, пожалуйста! – произносит Дмитрий Сергеевич, и его голос оживляет улицу. Голоса, шум машин, звон подъезжающего к остановке трамвая…

Рублев не верит своему счастью. Бобров громко восклицает:

– Моя, как все!

Аистов спрашивает:

– Что это было?

«Гипноз! – стал думать Бобров.– Мол, покажу ему, что его ждет, если взятку не даст. Матерый! Высшую меру наказания станет запрашивать, если откажусь! Но как? А вот так! Скажет, что вы свидетель убийства. Мало! А кража шляпы?! Боже мой, как я раньше не догадался! Прокурор хочет мне краденое сбыть, а потом навести, если что! Вот и верь теперь прокурорам!»

– Что вы опять себе навыдумывали?! – воскликнул Дмитрий Сергеевич.

«Вот он, значит, какой! Это что, выходит, я за свои деньги должен думать только то, что он хочет? Дудки! Стану думать, как мне заблагорассудится. У нас демократия думай, что хочешь – всем наплевать! А этому нет! Прокурор – не водитель трамвая! Значит все, как было, так и осталось» – подумал Бобров и достал из кармана монету. Рублев тяжело дышал. Произошедшее произвело на него эффект разорвавшийся бомбы, и он не мог говорить и ничего не слышал.

Аистов не выпускал из рук цилиндр и думал:

«А можно ли верить такому доказательству»?

«Неужели свершилось»! – подумал Дмитрий Сергеевич и взял рубль Анны Иоанновны. Портрет императрицы с брошью на груди на монете отсутствовал.

– Что за оказия!

Промелькнула женская фигура в голубом пышном платье.

– Держите, ее Егор Игоревич, а то потом не догоним! – закричал Дмитрий Сергеевич.

– Еще одно доказательство? – вскликнул Аистов.

– Заткнись! Дороже, выйдет! – закричал Бобров.

– Кого держать? – закричал, очнувшись, Рублев.

– Анну Иоанновну!

– Этого не может быть!

– Что значит, не может?!

– Вон та статная женщина в голубом платье с орлиным профилем?

– Нет, бабушка с вязанкою грибов. Ну, конечно же, она! Ну что же вы стоите?! Она прыткая, десять лет на престоле пробыла!

Рублев сорвался с места и побежал.

«Он с прокурором заодно»! – подумал Бобров.

Словно из-под земли выросли одиннадцать слуг господина.

– Группа захвата! – воскликнул Бобров.

– Странные у вас доказательства! – возмутился Аистов.

– Держите Анну Иоанновну! – закричал Дмитрий Сергеевич. Только прошу вас без рук!

Все слуги, как один, побежали следом за Рублевым.

«Неужели дубинками забьют дамочку? Нет, эти сразу застрелят!» – подумал Бобров.

– Да ну вас к черту с вашими бестолковыми мыслями, отдайте цилиндр! – воскликнул Дмитрий Сергеевич и выхватил из рук Аистова головной убор.

«Вот они прокуроры, какие, наобещают с три короба, а потом – шляпу в руки, рубль в карман и поминай, как звали!» – подумал Бобров.

– Я вам не прокурор! – крикнул Дмитрий Сергеевич, и у него в руках объявился еще один цилиндр, как две капли похожий на первый. – Вот, возьмите – это цилиндр Дантеса! Ни мне, ни Ивану Ивановичу его головной убор не пришелся по сердцу!

– А доказательства?

– Через два года вам Дантес подтвердит, как говорит Иван Иванович, самолично! – сказал Дмитрий Сергеевич и побежал вслед за остальными.

Бобров сорвался с места и тоже куда-то побежал.

– Ты куда? – крикнул Аистов ему вслед.

– Квартиру продавать! – выкрикнул Бобров, не оборачиваясь, и скрылся за углом дома.

Аистов спрятал цилиндр в синий полиэтиленовый пакет, сел на свой низенький стульчик и раскрыл газету «Аргументы и Факты». Зачем? Наверно, чтобы найти доказательства.

А в это самое время в переулке творилось что-то страшное. Ростов еще такого не знал!

Анна Иоанновна, как было уже сказано, статная женщина с орлиным профилем, бежала по улице. Народ врассыпную как на корриде. Крики вопли и проклятья, чьей товар в одночасья был навсегда испорчен и превращен в подобия футбольного меча, как пули на передовой летели по переулку. А когда у половины слуг улетели шляпы и в солнечном свете блеснули рожки, начался массовый психоз, и побежали уже все, кто были на улице. Триста человек, а то и больше. Все летело вверх дном, а кто-то умудрялся воровать на ходу. Рублев потерял из виду голубое пышное платье, и хотел было остановиться, но его с диким ревом подхватила толпа и понесла на руках.

– Спасайте Егора Игоревича! – закричал Дмитрий Сергеевич.

Двое слуг проделали что-то невообразимое. Они подпрыгнули верх и побежали по плечам людей. Настигли похитивших Рублева и стали их щекотать, чтобы они немедленно отпустили учителя истории.

– Прошу вас, только не до смерти! – велел Дмитрий Сергеевич и кричал другим: «Держите Анну Иоанновну, но только – без рук».

Удирающая неожиданно замерла на входе в рынок тканей, и с любопытством, присущим истиной женщине, стала разглядывать материал, наверное, выбирая себе подходящий отрез на платье.

Воспользовавшись случаям слуги оторвались от земли и по воздуху ринулись в сторону Анны Иоанновны.

– Какой кошмар, так нельзя! – закричал Дмитрий Сергеевич, и слуги, и все люди, кроме Рублева, замерли черт знает как.

Неописуемое счастье посетило бы художника, и он наверняка схватился бы за кисть, если бы только стал свидетелем необыкновенной сцены, когда сотни людей в причудливых позах стараются друг друга перещеголять в пластике. Слуги, удумавшие, если судить по возгласам Дмитрия Сергеевича, учинить недопустимые вещи, так вообще застыли в воздухе в нескольких сантиметрах над головой Анны Иоанновны в виде раскрытого зонта. Красота непередаваемая. Рублев с замиранием сердца стал пробираться через невероятную кучу. Он смотрел, как кто-то на ком-то сидел, как одна гражданка умудрялась стоять на одной руке, а свободной рукой держать за нос молодого мужчину, который лежал, в то время как на нем какой-то старичок замер в позе лотоса. Другими словами, «зайчики в трамвайчике и жаба на метле» – сущая ерунда по сравнению с тем, что вытворяли граждане друг над другом или, скорее всего, что жизнь вытворяла над ними. Условия, в которых живет человек, могут делать с ним, что угодно и когда угодно. И не русскому человеку это рассказывать, он знает это как никто на свете, убеждаясь в этой малоприятной истине ежечасно на собственном примере.

– Ну, Бобров, так Бобров! – сказал Дмитрий Сергеевич и у него в руке оказался ярко алый, как кровь альбом с вышитым золотом гербом дома Романовых. – Это же надо так навыдумывать, чтобы у меня из головы элементарная вещь вылетела!

– Что будет дальше, если так все начинается?! – выкрикнул Рублев, оглядываясь по сторонам.

– Все что угодно, но только не то, что уже было! – ответил Дмитрий Сергеевич и спрятал в альбом рубль Анны Иоанновны. Статная женщина с орлиным профилем в голубом пышном платье растворилась в воздухе.

Улица ожила, и часть людей покатилась кубарем. Слуги рухнули на тротуар и спустя секунду исчезли.

Раздавались крики, кто-то считал синяки и ссадины.

– За работу, Егор Игоревич, у нас ее как у Юрия Петровича – непочатый край! – сказал Дмитрий Сергеевич.

– Кто это?! – удивился Рублев.

– Вы что, не знаете Гребешкова?! – изумился Дмитрий Сергеевич.

– Нет!

– Очень хороший врач. Самый лучший! А теперь вперед, опять навстречу приключениям! Если они будут необыкновенными, о них непременно напишут. И скажу вам по секрету, у меня есть все основания быть уверенным как в самом себе, что кто-то уже взялся за перо или, на худой конец, стучит по клавиатуре. Двадцать первый век! А что вы хотели?!

Вот и небезызвестного Боброва тоже ждали приключения. И еще какие. Он выбежал из переулка и, сломя голову, бросился через дорогу. Подгоняемый в спину отборной руганью и несмолкающими сигналами клаксонов, он пересек проезжую часть и, спотыкаясь, очутился возле памятника Ворошилову. Бобров замер и побледнел. Ему показалось, что маршал держит в руках меч возмездия, что еще миг, и он обрушит меч Боброву на голову, и его буйная головушка слетит с плеч и закатится куда ни будь под лавку, где ее найдет дворник Прохор и снесет на свалку.

«Не может этого быть! Почему не может? Может, и еще как может, если прокуроры мысли читают!» – подумал Боров. Он проверил на месте ли его голова и побежал к ближней лавочке. На всякий случай заглянул под лавочку, снова проверил все ли в порядке у него с головой, погрозил кулаком Ворошилову и поспешно достал из кармана брюк телефон.

– Николай! – крикнул Бобров в трубку, как только услышал на другом конце линии знакомый пожилой голос и, не дожидаясь ответа, бегло заговорил:

– Слушай внимательно. Лёню арестовали!

– Не понял! – недоуменно раздалось из телефона.

– Не перебивай, поймешь, когда к тебе прокурор заявится!

– Какой прокурор?

– Из Москвы!

– Откуда?!

– От верблюда! Ты покупал сегодня что-нибудь у Лёни?

Молчание.

– Собирай вещи и тикай из города! Лёня продал чужие монеты, а деньги присвоил себе!

– Первый раз, что ли? – уверенно раздалось из телефона.

– Не всегда же коту масленица! Монеты, оказывается, московского прокурора! Матерый мужик. В цилиндре ходит. Мысли читает!

– Хватит заливать!

– Мое дело предупредить. Я не как Рублев, я своих не закладываю!

– А Егор тут причем?!

– Он с ними заодно, прокурор пообещал ему долю!

– С кем с ними?

– С группой захвата! Ты – как знаешь, а я – к теще. С Лёней уже разобрались! Ты сам знаешь как сейчас разбираются, закопали где-нибудь на Зеленом острове, а вещи – в Дон, и поминай как звали. Или – хуже того! Лёня здоровый как бык! У него органы вырезали и на самолете в Москву отправили.

– Да разве так можно?!

– Ты газеты читаешь? Прокурору во все времена все можно. На то он и прокурор, а не водитель трамвая!

– Ну кто же ты после этого, если не паразит! – раздался голос за спиной Боброва, и он обернулся и, заикаясь, сказал:

– Здравствуйте, Иван Иванович!

Бобров без подсказки сразу признал в курносом незнакомце следователя по особо важным делам, которым стращал Дмитрий Сергеевич.

«Это про него говорил прокурор! – думал Бобров.– Говорил, мол, что надо сделать выговор Ивану Ивановичу, чтобы он с нами скупщиками краденого, разобрался.

– Саша, куда ты пропал, почему молчишь?! – тревожно раздавалось в телефоне.

Иван Иванович взял из рук остолбеневшего Боброва телефон и вежливо сказал:

– Николай Петрович, пожалуйста, никуда не отлучайтесь, за вами придут.

– Кто это говорит?!

– Ты меня понял паразит или нет! – сердито закричал Иван Иванович.

Бобров побледнел и подумал: «Почему только тогда, когда смерть уже близко, я осознал, что нет ничего лучше на свете, чем тещины пироги с капустой».

Иван Иванович прикрыл рукой телефон и спросил:

– На самом деле такие вкусные?

Бобров кивнул.

– А мне не предлагала. Ведьма! – сказал Иван Иванович и продолжил разговор по телефону:

– И запомни, паразит, если ты деру дашь или кому-нибудь из дружков-подельников, позвонишь я тебя живьем зажарю и съем вприкуску с самыми лучшими на свете пирогами с капустой, которые печет теща Боброва Прасковья Петровна. Я не ел, но Боброву можно верить, потому что перед смертью не врут. Все, жди, скоро буду!

«А еще говорят, что Бобров думает, черт знает что!» – подумал Бобров.

– Правду люди говорят! – сказал Иван Иванович, отключил телефон и спрятал его под плащом.

Бобров раскрыл рот.

– Он больше вам, Александр Александрович, не понадобиться!

«И, действительно, зачем мне на том свете телефон?» – подумал Бобров.

– А мне пригодится! – сказал Иван Иванович, и Бобров очень пристально на него посмотрел.

Иван Иванович смутился, посмотрел по сторонам, заглянул за спину, чтобы убедиться, не выглядывает ли из-под плаща хвост, проверил, на месте ли шляпа, и пожал плечами, не отыскав нечего, что могло его разоблачить.

– Что-то не так? – осторожно и взволновано спросил Иван Иванович.

Бобров, не проронив ни слова, провел рукой по левой щеке. Ту же самую процедуру сделал Иван Иванович и обнаружил на пальцах следы от губной помады. Он достал из-под плаща белый платок, аккуратно вытер пальцы и щеку.

– Все? – спросил Иван Иванович.

Бобров кивнул.

Иван Иванович вдохнул аромат губной помады и проникновенно воскликнул:

– Матильда!

– Я тоже своей говорю, что же ты делаешь?! Жена заметит, три шкуры сдерет!

– Какой же ты все-таки, паразит! Я ему о светлых чувствах, а он мне о распутстве! Пора с этим завязывать. У тебя же дети и жена- красавица!

– А откуда про жену знаете? – со злостью сказал Бобров и тяжело задышал.

– Знаю! – хитро сказал Иван Иванович и Бобров заскрипел зубами и стал думать черт знает о чем.

– Бобров, что ты себе выдумал?! – воскликнул Иван Иванович и покрутил указательным пальцем у виска. У меня в жизни есть только одна женщина и имя ей – Матильда! Все, Бобров, пора тебе на перевоспитание. Умственный труд облагораживает человека, а физический творит чудеса – развивает мышцы и выбивает дурь из головы! – сказал Иван Иванович и Бобров растворился в воздухе.

То место, и край где оказался Бобров он всегда старался забыть. Не получилось. Спасибо Ивану Ивановичу, напомнил.

И теперь он, бледный как осужденный на каторгу, в окружении красавицы жены и двух сыновей дошкольного возраста сидел на проселочной дороге и с открытым ртом озирался по сторонам. Ему было не по себе. Все произошло так молниеносно, что он не мог ориентироваться, говорить было трудно. Рядом с семейством Бобровых располагалось их имущество: кухонный уголок, мягкая мебель, холодильник, стиральная машина, два телевизора, три шифоньера, спальный гарнитур, две тумбочки и три стола. Все было в лучшем виде, только что не сверкало на солнце. Посуда, так вообще, была завернута в бумагу, а постельное белье переглажено и сложено в ровные стопки.

Александра Александровича пирогом с капустой в руках встречала теща. Это была румяная пышущая здоровьем женщина, на вид не старше пятидесяти лет с черными до пояса косами, которые при близком рассмотрении сильно напоминали змей. С фигурой, которую бы Рубенс писал дни и ночи напролет, заливая мольберт слезами счастья.

В цветастом платье и в белоснежном фартуке женщина улыбалась и кланялась дорогому гостю, который как было видно, приехал к ней навсегда, а не на выходные – раз в полгода, как это часто бывало раньше. На заднем плане за Прасковьей Петровной красовался вековой каменный дом, белый, как снег, от побелки, с деревянными зелеными ставнями, и два добротных саманных сарая с соломенной крышей.

– Здравствуйте, мама, – мучительно тяжело выдавил Боров и подумал:

«А Лёне то повезло больше: его закопали – и все!»

– Здравствуй, сыночек, здравствуй, дорогой! – ласково сказала Прасковья Петровна. Ну, теперь заживем! И свиней станем держать, и корову, а к весне разведем кроликов, а там, гляди, и нутриями займемся!

Бобров еще больше побледнел, представив себе лохматых гигантских крыс с желтыми большими зубами, осмотрелся по сторонам и подумал, что чего-то не хватает.

– Ты это что, сыночек, не машину ли выглядываешь?

«И действительно, где машина!» – подумал Бобров, и у него оборвалось сердце.

Его железный конь был только месяц как с конвейера, и по выражению лица Боброва можно было смело сделать вывод, что автомобиль был не рядовой и, наверняка, импортный.

– Не переживай, сыночек, тебя трактор новенький дожидается. Иван Иванович на славу постарался. Откушай пирога с капустой и за работу!

Глава седьмая. Петухов.

Сплетням столько же лет, что и человечеству. Сплетничают все, но почему-то испокон веку повелось считать, что именно женщины возвели сплетни в ранг искусства. Несправедливо! Нет, упаси вас Бог подумать, что я хочу отнять пальму первенства у прекрасного пола. Женщины всегда останутся лучшими во всем, но в такой вещи как сплетня, есть такие, кто шагает с ними в ногу, а порою и убегает на сотню- другую метров вперед. Кто? Журналисты!

Григорий Германович Петухов был лучшим журналистом одной из газет города. Своими статьями он мог даже у Фомы- неверующего пробудить жгучий интерес, к чему бы это ни было и не исключено что и веру. С точки зрения желтой прессы, они были блестящие. Порою, накал страстей, разворачивающихся на пол страничке газетного текста, мог заткнуть за пояс любой неплохой детектив толщиною в триста страниц. И всему виной ложь. Сдобренное фактами отборное вранье, которое, что скрывать, любят все люди без исключения, если оно не по их душу. Наговор? Нет, что вы, чистая, правда! Признайтесь сами себе, кто из нас не любит полистать газету где, такие как Петухов, перемывают косточки артистам шоу бизнеса или как сейчас принято говорить, звездам. Они думается, и придумали этот термин- звезда по отношению к сомнительному искусству. А звезда- это совсем другое. Звезда- это что-то необъятное, с неисчерпаемым зарядом анергии и знаний. Звезда должна прививать светлые чувства подрастающим поколениям, пробуждать у молодых желание совершать подвиги и браться за великие дела. Это композиторы, писатели, художники, ученые- первооткрыватели, политики, отметившиеся благими свершениями. Все те, чьи имена останутся в веках, как бы их не оскверняли люди, имя которым обыкновенные завистники. А называть заурядные лампочки перегорающими за считанное время, а то и вовсе в одночасье, звездами, просто невежество, и еще раз невежество. Но вернемся к Петухову. Его коньком были гастроли артистов шоу бизнеса и всевозможные происшествия, разворачивающиеся на улицах родного города.

А в городе с миллионным населением всегда происходит невероятное количество происшествий, но такого еще не случалось.

В квартире по улице Соборной зазвонил телефон.

Петухов – худой мужчина с огненно рыжей шевелюрой пытался заснуть и в гробу видел всех, а тем более, главного редактора. Петухов сердцем чувствовал, что звонит именно он, Колоколов. Возьмешь трубку – раскричится и потребует к себе. А Петухов, хоть убей, не желал в выходной день вставать и куда-то тащиться.

«Хватит и того, что я спозаранку, как только открыл глаза, отправился в городское общество коллекционеров! – раздражено думал Петухов, а телефон между тем трезвонил, не прекращая. И тут – на тебе, Лёня! Свалился, как снег на голову, и уговорил меня купить эту чертову монету. Зачем она мне только понадобилась?! Я собираю антику, а тут – на тебе, взял и купил рубль, и не за пять копеек, а за пятнадцать тысяч рублей. Лёня кого хочешь, уговорит, будь он неладен!»

– Даю голову на отсечение, что звонит Колоколов! – сердито воскликнул Петухов, поднялся с постели и босой, в одних красных трусах, с недовольным видом вышел из спальни.

К тридцати пяти годам Петухов умудрился пятнадцать раз жениться и пятнадцать раз развестись. В загсе № такой-то есть все подтверждающие доказательства.

Петухов считал женщин воплощениям совершенства на земле и совершал ради них подвиги: подавал руку, открывал двери, помогал переносить тяжести, дарил огромные букеты цветов, носил на руках и выполнял любые капризы. Позволить чего-нибудь большего Петухов мог себе только после того, как, держа под руку свою возлюбленную, выходил с ней из загса. «Близость – только в законном браке!» – девиз Петухова дословно. Женщины вздыхать рано, это еще не финал. Посмотрите на цифры! Статистика- штука тонкая.

Точно сказать нельзя, по каким причинам Петуховы соблюдают выше изложенное правило. Может, в силу своего воспитания, или еще чего, и это их личное дело; а вот почему такие как Петухов по пятнадцать и более раз по доброй воле вступают в брак, это интересно. И причем, не просто женятся, а заводят детей, прекрасно зная, что они их оставят. К слову, у Петухова две чудные дочки.

Улыбки, прогулки под луной, вздохи на скамейках и неисчислимые глупости. Волнительные мгновения, которые дарят ухаживания – это то без чего не мыслят своей жизни Петуховы. У иных после заключения священных уз все эфирное уходит на второй план и пробуждаются новые чувства, такие как ответственность, забота о близких людях, которые всецело рассчитывает на них, а у Петуховых вместо этого тоска, выворачивающая душу на изнанку. И они все начинают сначала, но не затем, чтобы попытаться найти свое счастье, а только, чтобы снова испытать волшебные ощущения, которыми наполнены зарождающиеся отношения.

Петуховы очень счастливые и очень несчастные люди. Они могут летать на зависть другим, но ничтожно мало парят и, в конечном итоге, умирают, где-нибудь у черта на куличках, в одиночестве. А может такие как Петухов, обыкновенные трусы и трудности, сваливающие им на плечи, пугают их и обращают в бегство, а романтический ореол, витающий над ними, они выдумали сами, чтобы умело маскироваться под людей с тонкой, ранимой натурой? Или есть что-то такое, что мы не знаем о них? Время покажет.

Петухов снял трубку.

– Колоколов говорит! – раздался сердитый голос главного редактора.

«Приятного мало!» – подумал Петухов зевая в трубку.

– Алло, алло, Колоколов говорит!

– Я вас слушаю, Александр Спиридонович.

– Петухов ты что, в кошки мышки затеял со мной играть?! – гневно закричал Александр Спиридонович.– Мы его ищем повсюду, а он, как воду канул! Ты где два дня пропадал?!

– Я женюсь! Выбирал кольцо невесте.

– Петухов, тебе что, делать больше нечего кроме как в двадцатый раз жениться?! У нас номер горит, никаких женитьб!

– Я женюсь в шестнадцатый раз, а не в двадцатый!

– Какая разница! У тебя Петухов, где шестнадцатый – там и двадцатый! Я вообще удивляюсь, как еще дуры в России не перевились! – хохотнул главный и спросил:

– Петухов, а куда печать ставить станут?

– Так ведь паспорта поменяли!

Хохот продолжился.

– Ну, Петухов, ну Петухов! Ты вот что, перо мое острое, бросай все к чертовой матери и за дело!

– Пожар, наводнение? Что случилось?

– Как что? Ты чем там занимаешься?! – удивлено и в тоже время гневно закричал Александр Спиридонович.

– Сплю! – улыбаясь, сказал Петухов.

– Ты не спать должен, а как петух кукарекать на всю округу и нести золотые яйца! Я тебе квартиру оплачиваю! Ты женился десять раз за мой счет! И теперь заявляешь, что спишь, когда такие вещи у тебя под носом творятся!

– Да что случилось, Александр Спиридонович! – уже заинтересовано спросил Петухов, и желание спать сняло как рукой. Шеф был не подарок, но и по пустякам никогда не расходился. Петухов понял, случилось что-то экстраординарное, а чихвостят его для профилактики, между делом.

– Точно никто не знает, – стал взволновано рассказывать Александр Спиридонович, – пятнадцать человек доставлено в травматологию.

– Жертвы есть? – выкрикнул Петухов что есть сил, прижимая трубку. Он очень любил свою работу.

– Я не знаю, но ты пиши, что есть!

– Сколько?

– Десять хватит, будет больше – допишем, а меньше или вовсе нет, напишем опровержения и обвиним во всем врачей. Напишем, что они не дали точных сведений и посеяли в городе панику.

– Детали?

– Передел сфер влияния! Московский авторитет по кличке «Цилиндр» устроил бойню на Центральном рынке.

– Ничего себе!

– Одни говорят, что он с братками гнался за какой-то местной бабой! Другие утверждают, что это его жена. Вроде бы она закрутила интрижку с нашей какой-то большой шишкой, и началось. Но ты не вздумай про это писать! Кого сейчас удивишь бандитскими разборками?! Надо, чтобы жахнуло, так жахнуло! Прошел слух, ерунда, конечно, но на слухах мы и выезжаем…

– Что за слух?

Очередной хохот в трубке.

– Все ясно! – подумал Петухов.

– Говорят, что, вроде кто-то на ком-то скакал, а потом на нем летал по воздуху как у Гоголя!

Петухов рассмеялся.

– Хватит ржать Петухов! Я тебе, Петухов, не за ржание деньги плачу, а за рейтинг! Согласен – чушь, но о ней заявило сто человек. Мы напишем – тысяча и читатель наш!

– Какой дурак в это поверит?!

– Наш читатель лучше любого дурака, он нам за вранье еще и деньги платит!

Опять хохот в трубке.

– Ты, вот что сделай, свяжи две истории вместе.

– Как?

– Петухов, за что я тебе деньги плачу?! Надо, чтобы бахнуло, так бахнуло! Пиши, что всему виной АЭС. Пиши, произошла утечка радиации! Пиши, что люди обезумели. Пиши, надо было пить йод, а пили по старинке водку, и так далее. Петухов – ты лучшее, что у меня есть. Сделай мне бомбу! И больше хорошей брехни! Читатель любит брехню! Но не переусердствуй! Если что, я всю вину свалю на тебя! – трубка задрожала от хохота.

– Кто бы сомневался! – подумал Петухов.

– И про бабу с братками напиши!

– Так вы же сказали не писать!

– Петухов, за что я тебе деньги плачу?! Придумай что-нибудь. Все любят про любовь, но только чтобы как у Шекспира со смертельным исходом. Пиши, задушена, нет, пиши, забита мужем до смерти! Пиши, остались двое детей, нет, лучше пусть трое. Бабы станут горой за убиенную, мужики поддержат смелого мужика.

Хохот.

– И про утечку радиации больше напиши!

– Как бы не переусердствовать!

– Петухов, за что я тебе деньги плачу?! Пиши, что московские врачи прилетели на выручку ростовским врачам. Пиши, что они вылавливали облученных людей для опытов. Пиши, что тех, кто не хотел идти добровольно, тащили силком. Пиши, что делали уколы прямо на улице и увозили без чувств. Чтобы шарахнуло, так шарахнуло! Давай, Петухов, сделай как надо! Садись за компьютер, который ты, кстати, тоже, как и все, что у тебя есть, купил на мои деньги, и пиши! Чтобы через час бомба была в моем кабинете. Я, кстати, на охоту не поехал. Пиши, что птица заражена радиацией!

– Это еще зачем? – удивился Петухов.

– Петухов, за что я тебе деньги плачу?! Сослужи своему шефу службу! У всех охота накроется к чертовой матери, и я на следующих выходных настреляю целый мешок, нет – два мешка!

Хохот резко оборвался.

– Все, пиши!

Глава восьмая. Академик Цилиндров и его шайка.

«Что это – божья кара или халатность руководства?! Тысячи людей стали жертвой преступления кучки высокопоставленных лиц. Мы не хотели второй Чернобыль! Но кто и когда считался в России с простыми людьми? Ничтожна цена человеческой жизни в России! И сегодня Ростовская область в этом убедилась на собственном примере. Волгодонск окутан густым туманам. Что это?! То, чего все боялись и многие предсказывали! Люди сходят с ума! Людей никто не предупредил. Плевать хотели на людей! Выброс радиации в атмосферу привел к массовым галлюцинациям. Фауна заражена! Птица мрет на лету! Что дальше?! Раковые заболевания?! Телята с двумя головами?! В Ростове в самую пору открывать Кунсткамеру! Ростовчане имеют право знать правду!

Группа московских ученых под руководством академика Цилиндрова экстренным рейсом прилетела из сердца России, чтобы затушить пожар радиации на ее окраине.

При поддержке военных целые улицы берутся в плотное кольцо.

Все живое на оцепленной территории, как скот, загоняют в крытые грузовики и увозят в неизвестном направлении. Кто отказывается повиноваться, тому производят внутримышечные инъекции неизвестного сильнодействующего вещества. Люди мгновенно теряют сознание, а приходят ли они в себя – никому не известно. Когда врачи исчерпывают запас смертоносной жидкости, они используют смирительные рубашки и гипноз, цель которого подавить волю и заставить обезумевших от боли людей безропотно выполнять приказы Цилиндрова и его шайки. Больницы переполнены! Жертвам нет числа! Кто их считает! Чудом вырвавшиеся из окружения люди рассказывают леденящие душу истории, сводящиеся к одному и тому же. Они своими глазами видели, как за одной из женщин академик Цилиндров гнался с железным прутом, умело замаскированным под трость. Цель – утаить от мировой общественности кошмар, разыгравшийся в Ростовской области. Тысячи искалеченных судеб – это только начало бойни, которую развернул Цилиндров и его шайка.

Если уже сегодня такое отношение к людям только потому, что они хотят жить, что будет завтра?! На кого надеяться?! На Цилиндрова и его шайку?! На руководство, которое делает свою работу спустя рукава?! На правоохранительные органы, которые способствует и первым и вторым?! Ответьте нам, простым людям, что будет завтра?!»

Петухов несколько раз прочитал статью и отвалился на стул с очень недовольным видом.

«Ей богу, получилась антиправительственная листовка, за которую меня вздернут на первом же суку! – думал Петухов. – Надо переписывать. Колоколов сошел с ума! Город взорвется, если что-нибудь подобное опубликовать. Все – ложь от первого до последнего слова. Чернуха? Зато какая! Я могу писать, это у меня не отнять! Пускай остается все как есть, то-то веселье будет! – Петухов, улыбнулся, и тут раздался стук в дверь. Кого еще черти принесли!» – подумал Петухов и встал на ноги».

Дмитрий Сергеевич на пару с Рублевым стоял на лестничной площадке и терпеливо ждал, пока откроют.

– А если его нет дома? – взволновано спросил Рублев.

– Уважаемый мой Егор Игоревич, подумайте сами, если бы Григория Германовича не было дома, разве я постучал бы в дверь?

Рублев понял, что его вопрос был неуместен и даже глуп, и поэтому он ничего не ответил и решил на будущее думать, прежде чем спрашивать.

– Вы мне очень симпатичны, Егор Игоревич. Вот если бы все были такие как вы!

Рублев смутился и спросил:

– Почему?

– Прекрасная реакция, она лишний раз подтверждает, что вы не заносчивы. Другой бы на вашем месте промолчал и принял комплимент, как должное! А по поводу вашего вопроса, все очень просто. Вы анализируете свои промахи и в следующий раз стараетесь их не совершать. Я ценю ум! Это единственная вещь на свете, с помощью которой можно избежать непоправимых вещей.

Петухов открыл дверь и, столкнувшись за ней с Рублевым, очень удивился. Он доподлинно знал, что приятелю неизвестно его место жительство, а тут – на тебе, пожалуйста. Петухов не знал, что и думать, и онемел. Гости тоже не спешили говорить. Рублев ждал, пока его о чем-нибудь спросят, чтобы, как говорится, не сболтнуть лишнего. Дмитрий Сергеевич, как мне кажется, ждал, пока Петухов придет в себя, чтобы не усугублять и без того непростое положение.

– Здравствуй Егор, что случилось? – собравшись с мыслями выдавил Петухов и посмотрел на Дмитрия Сергеевича, даже не на него, а на его головной убор, и у него тут же промелькнуло в голове: « А не герой ли его статьи стоит перед ним?»

«Быть такого не может!» – подумал Петухов и отвел взгляд от цилиндра.

– Ну отчего вы так решили? – улыбаясь, сказал Дмитрий Сергеевич и добавил:

– Почитать про академика Цилиндрова и его шайку, мне будет очень интересно.

Петухов застыл и с вопросом посмотрел на Рублева, как будто бы ища в приятеле спасения, но тот в свою очередь вместо того, чтобы сказать хоть слово и прийти на помощь, всего лишь пожал плечами. Что было вполне уместно, ведь он ничего ни о какой статье не знал и смысла в словах Дмитрия Сергеевича не уловил.