Читать книгу Шпана и первая любовь - Артур Рунин - Страница 3

Данила открыл глаза: как будто и не спал. Голова была полна мыслей об Оле. Он скинул одеяло и забросил ногу на согнутое колено. Мечтательная улыбка светила в потолок. Завтра первое сентября. Наконец-то он увидит её – девчонку своих грёз. Какая она стала, изменилась за три месяца или нет? Вряд ли. Это он вымахал на семь сантиметров и выглядел на все двадцать пять.

Интересно, обогнал он Долдона, огромного парня из параллельного класса? Здоровенный детина, но до того трусливый. Шпана иногда смотрел на кулачищи этого здоровяка и каждый раз думал: ведь если Долдон хорошенько врежет, то душу вышибет как пуля мозг. Наградила же природа богатырским телом такого трусливого барана.

По притаившейся тишине Данила определил, что квартира пуста от матери и отчима. Сестра спала на кровати возле другой стены. Вчера, когда пришёл с турников, мать и сестра встретили его равнодушно, даже холодно, словно и не уезжал. Впрочем, Данила не особо удивился.

– Олька, милая моя Олька! – Шпана запустил подушку в потолок.

Сестра недовольно подняла голову, сонные глаза выхватили бешеного братца. Что-то пробубнив, она стиснула руками подушку, перевернулась на другой бок и шумно нервно засопела.

В прихожей раздался звонок. Данила вскочил с кровати и прошлёпал к входной двери. На пороге стоял Филат. Лицо серьёзное, тёмно-карие глаза смотрели проницательно, впалые щёки и сантиметровый ёжик смолянистых волос придавали внешности отъявленного хулигана.

Данила крепко пожал другу пятерню.

– Один, Шпана? – Сергей кивнул в сторону квартиры. – Вот вымахал. На полбашки выше стал.

– Заходи.

– Одевайся. – Не спрашивая разрешения, Сергей прошёл на кухню, чтобы попить воды из крана.

***

Друзья шли по шпалам к лесопосадке. Насаждения заканчивались высоким длинным холмом с проёмом, где пролегала действующая линия железной дороги. На возвышенности тянулись старые потемневшие рельсы. Мост, когда-то соединявший торцы проёма, разобрали в сороковые годы. В народе место называлось «английский мост».

Примерно напротив середины лесопосадки через земляную дорогу и узкий пустырь возвышался дом Жаворонка. В гуще кустов и деревьев в первых днях лета компания, куда входили Данила и Сергей, сбили из досок небольшой домик с тремя окошками и дверью. Домику сразу дали ласковое имя – хатка. Покрасили хатку зелёной краской под цвет листьев, чтобы меньше была приметна постороннему взору. На протяжении лета каждый день в домике собиралась толпа. Здесь пили вино и самогон, играли в карты, приводили девок. Нередко кто-то из пацанов напившись до бессознательного состояния оставался ночевать.

Данила и Сергей шли по тропинке вдоль линии со стороны посадок. Филат рассказывал про домик, как они «гудели» целое лето. Поведал о том, как зарезали Жаворонка.

– Он проводил свою кобылу, Монро. И тут же возле первого подъезда его встретили. Восемнадцать ножевых ран. Как бедолага ещё до пятого этажа добежал?

– А кто зарезал? – Шпана сжимал и разжимал кулаки, готовый к мести, свёл к переносице брови.

– Неизвестно. Монро не видела, дома уже была. На улице никого. Даже отомстить некому.

– Ничего, кто-нибудь когда-нибудь ляпнет. Проболтается. Вот увидишь. Вспомни, всегда так бывает. Что-то происходит, а со временем становится всем известно – кто, что, кого, за что.

– А-а. – Филат дёрнул рукой, показывая всем видом, что бесполезно. – Когда-а, кто-о, – произнёс он, тянув слова. – Никто не болтнёт. Не мудаки же подставляться, чтобы сидеть. Или, чего хуже, вышку получить. Не так часто узнают. И то, если менты хорошо поработают.

– Думаю, по пьяни могут. – Данила показал кулак с вытянутым мизинцем и большим пальцем, изображая бутылку.

– Далеко не все спьяну пробалтываются.

Друзья свернули на тропку, которая пролегала между густых кустов, и через пару десятков шагов подошли к домику.

Неподалёку от хатки валялись шесть отработавших свой срок разбитых аккумуляторов от большегрузных машин. Рядом – куча свинцовых решёток составлявших основу их внутренностей.

– Это что? – дёрнул подбородком Шпана.

– Кастеты делаем. Я поэтому пораньше зашёл, чтобы пока никого нет, никто не мешает, мы вылепим по кастетику.

Данила осмотрел домик. Вдоль правой и левой стен тянулись широкие скамьи, чтобы лежать или спать, упившись водкой. Возле третей стены – скамейка узкая. Небольшие окна сантиметров пятьдесят на пятьдесят – застеклены. Всё пространство хатки занимал самодельный стол. Литровая стеклянная банка полная окурков стояла на правом краю и была готова от малейшего толчка упасть. В стенах, сбитых из узких берёзовых досок, множество дыр от ножей: скорее всего, пацанва резвилась; наверняка ножи метали на спор.

Филат разжёг костёр. Почерневшая от огня продолговатая консервная банка с изогнутой крышкой и полуметровая палка, заменяющая ручку, валялись рядом. В банке застыли остатки свинца. Ямки в земле под кастеты остались от прошлых отливок.

Сергей достал из карманов брюк штук пятнадцать широких крышек от аптечных пузырьков. Неожиданно он раскашлялся и несколько минут не мог отойти от мучившего с пятого класса бронхита. Успокоившись, он примерил пальцы в двух земляных ямках, как будут располагаться, поставил внутрь по четыре крышки, вдавив в землю, чтобы не сдвинулись. Наломал и сложил возле ног кучку свинцовых решёток. По мере плавления, сидя на корточках, Филат подкладывал мелкие куски в банку, держа над огнём за палку. В зубах дымилась сигарета, на лице застыла лёгкая улыбка. Глаза, наполненные добротой, смотрели вглубь банки таким мечтательно-озорным взглядом, что казалось, они видят, как томится сердце любимой девчонки, отказавшей в дружбе.

Данила стоял в метре от костра, засунув руки в карманы брюк, и с интересом наблюдал за эмоциональным состоянием друга. Взгляд перешёл на большой палец правой кисти, которой Филат держал палку. Длинный тёмно-розовый шрам проходил между указательным и большим пальцами, едва не доходил до запястья. Большой палец, отставленный в сторону, не работал. В майской драке с Шахтинскими, Сергей подставил ладонь защитив Шпану от удара ножом в живот. Лезвие распороло Филату сухожилия до костей. Данила содрогнулся.

– Готов шкет на войну. – Сергей выплюнул окурок и широко улыбнулся. – Хе, хе, чьей-то харе да в разнос. Хе, хе, хе. В натуре да по зубам в комендатуре. И ещё раз, блин, в натуре.

Расплавленную массу Филат осторожно влил в земляные ямки. Когда свинец остыл, друзья выковыряли творения из земли, выломали пластмассовые крышки. Дырки под пальцы подогнали круглым напильником с крупными насечками.

– Испробуем. – Сергей вставил в кастет пальцы, поджал губы, с видом, что будет бить злейшего ворога, размахнулся и со всей дури ударил в стену хатки. – Мля-я! – завопил не своим голосом Филат, вытащил пальцы из кастета, бросил свинцовое изделие на землю, начал мотать ладонью словно тряпкой. – Пальцы отбил! Мля-я! Долбанная свинчуха! Мля-я-я!

Сергей целую минуту тряс отбитой кистью. Опомнившись, рыча и воздевая к небесам проклятия, пнул кастет.

– На хрен такой парадокс.

Шпана улыбался над обиженной гримасой друга, рассмотрел внимательнее свой кастет, поразмышлял и положил в карман брюк.

– Ух, ё-к-л-м-н. Карман оттягивает. Тяжёлый. Как с ним ходить-то? Если только в куртке носить. Того гляди штаны до колен соскочат.

Недовольный Филат покосился глазами на говорившего друга, посмотрел на его перекошенные брюки из-за веса кастета.

– Бьёшь чужую морду, а получаешь сам. Сдались нам такие побрякушки. – Сергей с разочарованием поднял кастет с земли и зашвырнул в глубь посадки. Данила своё изделие оставил в кармане.

К одиннадцати часам подошли Танкист, Кекс, Рама, Шнур – ровесники Шпаны и Филата. Засев в хатке, они рьяно принялись обсуждать убийство Жаворонка, удивляясь, с какой жестокостью и ненавистью резали пацана. Ладно бы раз-два ножом пырнули, а то восемнадцать раз. И ещё, наверное, столько же раз промахнулись. Жалели, что не знают кому отомстить. После минутного молчания разговорились про девок. Вспоминали, как недавно здесь кутили, как тёлок имели, кто какую и сколько раз. Обсуждали, аж захлёбывались слюнями, гоготали, сочиняли, привирали. Шумное веселье слышали на железнодорожном переезде.

Данила рассказал, как провёл лето в Горьком, что с двоюродным братом за лето десять хат очистили: врёшь, меньше, – съехидничал внутренний голос. Друзья слушали с завистью и уважением.

Кекс, Рама, Шнур и Филат сели играть в карты – буркозла.

– А тёлки?.. Хоть одну за лето отдрючил? – Танкист осмотрел друзей в знак поддержки, зная, что Шпана сам себе на уме и на такой заданный ему вопрос может вспылить.

Данила рассказал «Горьковскую историю». Короче – нет.

– О-о-о, у-у-у, – посыпались голоса с ироническими тонами.

– Пацаны. Я что-то не припомню, когда Данила какую-нибудь девку жахнул! – Танкист обвёл компанию вопросительным взглядом.

– Не было у меня ещё девчонки… – Шпана приподнял бровь и нарочито зловеще покосился глазами на толпу. – Давайте, потешайтесь волки над ягнёнком.

«Га-га» взорвало воздух.

– Так ты девственник?! – Рама поджал нижнюю губу, шлёпнул картой по столу.

– Оплошал наш Шпана. – Филат подмигнул другу.

Повод для обсуждения нашёлся, чтобы загалдеть. Компания заспорила, какую более или менее тёлку – не совсем профуру и шмару – другу подогнать, какую раскрутить, какая лучше даст.

К пяти часам подошли ещё трое парней: Воха, Седой, Савах, – на три года старше заседавших за столом парней.

– Что на трезвую сидим? Бабло есть? Давай скинемся, портвешку попьём, – предложил Савах, встал плечом к плечу с Данилой, меряясь ростом. Узкий нос с горбинкой ширил крылья ноздрей, край тонких губ приподнимался, сжимая длинную травинку; тёмные глаза и причёска чем-то схожи с Филатом. Савах, предводитель этой шайки, в глазах каждого старался поднять свой авторитет.

Скинулись деньгами, у кого сколько было. Данила кинул денег на общак больше суммы, собранной остальной компанией. Правда, выложил далеко не всё. Большая часть рублей осталась в кармане: это те деньги, которые дал Костик, прощаясь перед поездом на платформе. Сумма собралась недостаточная, чтобы хорошенько напоить всех портвейном.

– Ещё найди, – потребовал Савах.

– Нету, – качнул головой Шпана: остальные деньги ещё пригодятся, не хватало на бухло всё спускать.

– Нет так нет. – Савах пересчитал собранную сумму. Он был уверен, что Данила подзажал деньжат. Слышал, как шуршали купюры в кармане брюк, когда Шпана проводил какие-то действия в закромах своих порток. Савах это принял на заметку. Подобные штучки им не забывались.

Посовещавшись и решив, что от такой суммы только горло смочат портвейном, решили неподалёку в частных домах у тётки Шуры купить банку самогона. Добрая душа в придачу бутыль воды на запивку даст (бутыль с возвратом), солёных огурчиков в пакет положит, хлеба нарежет и завернёт в чистую белую тряпочку. Быть может, лучку зелёного или репчатого подкинет, укропчика или кинзы.

Быстро сходили – быстро напились.

Данила никогда не пил – пару раз попробовал вино на вкус, и не курил. Любил наблюдать за кутежом и пьяным базаром друзей. Но в этот раз Савах уговорил. Обещал, если Шпана напьётся (а так как в первый раз пить будет, да тем более самогонку, то непременно будет валятся как хлам в кустах на свалке), подогнать «стопроценто́вую шмару». А то как-то несерьёзно, ходить нормальным пацаном, ни разу не вкусив прекрасного плода. К концу пьянки Савах обязал всех ходить с ножами:

– Можно как-никак отмахаться. Лучше отсидеть сто лет, чем быть мёртвым вечность.

***

Шпана пришёл домой затемно. Он не помнил, как шёл, где и когда потерял Филата, по каким дорогам шатался до поздней-поздней ночи.

Когда домашние открыли дверь и увидели, в каком он состоянии – впали в шок. Пьяного Данилу видели впервые. Да ещё такого – еле державшегося на ногах, грязного: видимо, не раз падал; глаза окосевшие, полузакрытые; кулаки разбиты, ладони стёсаны до крови, ноготь на большом пальце левой ладони сорван. Улыбка блуждала до ушей.

– Ты что так напился, сосунок? – сдержанно спросил отчим, но в голосе звучало напряжение.

– Чё ты, чувачелло, не вишь, пьяный я. – Шпана улыбался, держась за стену, старался носком о пятку стянуть кроссовок.

Посыпались тяжёлые пощёчины, удары кулаком по хребту, по голове.

– Не бей его так! – закричала мать – Алла Матвеевна. – Надо ремнём. Кулаком непедагогично.

Данила захохотал. Он не чувствовал боли – только ненависть и презрение. Он поднырнул под рукой отчима и оказался за его широкой спиной возле матери.

– Это что такое?! – кричала Алла Матвеевна. – Посмотри на кого ты похож! На грязную свинью!

– Тс-с, маман. Это бунт на корабле, – еле внятно ответил Данила, вытирая кровь из разбитого носа. – Хочешь ремнём, ма? На. – Шпана выставил задницу и получил пинок подошвой тапка от отчима, влетел в открытую дверь кладовой. Совершенно спокойный он поднялся на ноги, на лице – философское пьяное презрение; он проковылял к своей кровати и упал на одеяло с криком «а-ах».

– И что с ним делать? – чуть ли не рычал отчим.

– Убейте! – крикнул Данила, в голове всё плыло. Улыбаясь, он закрыл глаза, начав летать по комнате на «качелях».

– Завтра будет разговор, – заявила Алла Матвеевна. – Очень серьёзный. Возможно, придётся тебя отдать в интернат.

– Ничего не будет. Поздно, – огрызнулся Шпана. – А надо будет, вообще из дома уйду. На этом инцидент закончится.

– Слов нахватался умных. Иньцинденть, – передразнил отчим, коверкая язык. – Будет тебе завтра иньцинденть.

Ночью Данила заблевал полутораметровое пространство возле кровати. Мать убирала полночи, дождалась, когда сын успокоится и заснёт, подставила алюминиевый таз. Сестра убежала спать в комнату родителей.

– Чего ты убираешь за этим дармоедом? – Отчим смотрел на жену с презрением, сжал зубы, готовые от давления раскрошиться. – Завтра встал бы и сам свои сопли как миленький убрал. Я ещё это мурло харей сунул бы.

Алла Матвеевна тяжело вздохнула, промолчала.

Когда все успокоились и спали глубоким сном, отчим поднялся с кровати; тихий скрип половицы заставил его замереть. Отчим опустил глаза на спавшую жену и руку дочери, обнявшую мать, остановил дыхание и поспешил выйти из комнаты. Он знал, что пасынок в полном отрубе и не проснётся, даже если по нему пройдётся многотонный каток.

Отчим возвышался над Шпаной, мысль созрела и втемяшилась так, что неимоверной силой воли бывший самбист отказался от замысла – свернуть пасынку шею, скинуть на пол и свалить на несчастный случай пьяного.

Данила с головой укрылся одеялом. Отчим приподнял край до центра кровати, сжал кулак, кожа на костяшках побелела, того гляди лопнет, ударил в рёбра. Хрустнуло. Шпана во сне сжал спящие глаза, дыхание остановилось.

Отчим весом в сто десять килограмм как бабочка пропорхнул в постель к жене.