Читать книгу Шпана и первая любовь 1 - Артур Рунин - Страница 5

На следующее утро Данила, укутавшись в одеяло, решал: идти в школу или пойти на хатку? Он был зол на Филата и ещё больше зол на Ольгу. Он не понимал, как она могла так поступить: предложила проводить, а пошла с его лучшим другом. Шпана вскочил с кровати, решив, что пойдёт в школу и всё выяснит.

В коридоре перед классом Данила холодно поздоровался с Филатом. Сергей не обратил внимания на недружелюбное приветствие, «наехал» на него – почему вчера ничего не сказал, куда-то свалил. Сявка, как и ожидалось, получил пару смачных пинков по пятой точке и был прощён.

Прозвенел звонок на урок. Ученики стояли возле закрытой двери класса, ждали, когда придёт Антонина Григорьевна. Данила взглянул на отдельно стоящую от мальчишек кучку девчонок и встретил осуждающий Ольгин взгляд. Его это просто взбеленило! Да ни черта не просто: он готов был схватить парту и в неё запустить! Ничего себе, она ещё недовольно или даже обиженно на него зыркает. Шпана мотнул головой в сторону, чтобы Ольга отошла. Они зашли за угол к женскому туалету.

– Ничего не хочешь мне сказать? – Нервничая Данила подрагивал коленом.

– Я? Это ты обещал проводить, а сам как сквозь землю провалился. Я все глаза сломала, выискивая тебя в классе и на переменке.

– Во-первых, я никуда не проваливался. Могла и догадаться, что мне нужно было отделаться от Филата. Иначе он бы прогнал свою политику, что друга… из-за бабы… бросать… променять… И ты это прекрасно знаешь. Во-вторых – я ждал тебя три урока за заборами, а после хотел… Короче, видел, как ты с Филатом пошла. Лихо ты переметнулась. Знаешь после этого как тебя называть следует?

Ольга выслушала Данилу, широко раскрыла умоляющие виноватые глаза, из стороны в сторону часто закачала головой.

– Подожди. Не обзывай меня никак! – вскрикнула отчаянным голосом Оля. Она собиралась объяснить, почему хотела, чтобы кто-то её проводил. Но, подумав: получалось, что ей действительно всё равно, кто проводит – Шпана или Филат, а он просто оказался первым, сидя с ней за одной партой, – Ольга решила не говорить огорчённому Даниле правду. – Даня, пожалуйста.

– Что, пожалуйста! Да иди ты. – Данила стукнул ладонью в стену, развернулся и быстрой походкой направился к лестнице, чтобы спуститься в подвал. Он решил не идти на алгебру, а прийти на второй урок – геометрию, чтобы меньше сидеть с Ольгой за одной партой.

– Данила, постой, пожалуйста! – Оля побежала следом.

Шпана, не обращая внимания на жалобный голос, спустился в подвал к раздевалке, сел на один из стульев, расположившихся вдоль стены. Ольга подошла тихими шажками. Она приложила ладони к надутым щекам Данилы, потянула вверх. Шпана повиновался, вытянулся в полный рост. Оля кинулась ему на шею и усыпала поцелуями. Она едва не выпалила, что его любит: но это он, он! должен такое сказать. Данила опешил от такого неистового потока поцелуев, по коже прошла томная дрожь. Он млел как самый последний ленивец от лени, верхние веки опали от нежности девичьих губ. Тело расслабилось, таяло, размягчалось, становилось слизняком, поверившим искренности такой горячности и страстности. И вновь подстрекатель, сидевший в голове, предположил: «Пацан, а что, если девчонка вчера в подъезде так же расцеловывала твоего лучшего друга, Филата? Тебе ни грамма не кажется, что они слишком долго пребывали вместе?»

Данила собрался с волей – попробуй тут оторваться от невероятно нежных, приятно-манящих сладких губ! – отпихнул Ольгу и бегом поднялся по лестнице, ведущей к выходу из школы. За происходящим из дальнего угла наблюдал Сергей. Он с грустью опустил глаза, развернулся и поспешил подняться в класс, чтобы Оля не увидела его тоску.

***

На урок геометрии Шпана вошёл через пять минут после звонка.

– Разве алгебра твоему миру не нужна? – полюбопытствовала классная руководительница.

– Извините, проспал, – проворчал Данила.

– Ясно. Проходи, садись. – Антонина Григорьевна изобразила лицом и руками всему классу жест, говорящий: «Что с ним можно поделать? Этот человек хронически неисправим».

Шпана опустился на стул возле Ольги так, словно бросили мешок с глыбой. Оля облегчённо вздохнула, прикусила верхнюю губу от волнения и затерзала зубами. Наконец, она успокоилась, сомкнула губы и с миловидным личиком стала слушать, что говорила Антонина Григорьевна. Но, как оказалось, Ольга рано успокоилась. Данила демонстративно поднялся со стула, с презрением её оглядел и прошёл к последней парте в среднем ряду, где никто не сидел.

– Сядь на место, – спокойным, но твёрдым голосом произнесла классная руководительница.

– Не сяду, – огрызнулся Шпана. – От неё несёт.

Ольга вскочила на ноги, не веря своим ушам, прижала ладони к возгоревшимся от стыда щекам.

– Что? – Взор Ольги бегал по классу, наполняя глаза слезами несчастья. – Какой ты… глупый, Даня! – Оля спрятала лицо под ладонями, выбежала из класса.

Филат сидел вне себя от ярости; он готов был подбежать и набить рожу другу, но сдержался.

– Н-да. И правда. – Антонина Григорьевна задумчиво поднесла дужку очков к уголку рта. – Ох и глупец же ты, Демидов. – Она-то прекрасно знала, что Оля давно любит этого охламона, безумно. – Иди и догони девочку, верни в класс, и попроси при всех прощения.

Шпана хмыкнул, качнув головой в сторону, посмотрел на друга и увидел взбешённый оскал Сергея.

– Иди давай, – сквозь зубы с угрозой в голосе громко прошептал Филат, пальцем указал на дверь.

Данила не боялся Сергея, но ссориться, а тем более драться категорически не желал. В школе и в компании Филат имел бо́льший вес. Бывали случаи, когда он помогал Даниле избить кого-нибудь. Сам. Один на один. Того, против кого Шпана не смел и вякнуть что-то. Правда, насчёт самого Филата – Данила пребывал в уверенности, что справится с другом: и если не на раз, то на два. И всё же не в этом было дело: они друзья с детского сада, как говорят, водой не разольёшь. И этим для Данилы было всё сказано.

Шпана быстрым шагом вышел из класса. Искать Ольгу не пришлось: она стояла у подоконника возле женского туалета и носовым платком вытирала слёзы. Оля посмотрела на Данилу таким жалобным взглядом, что у него защемило сердце. Он молча взял её за руку, подвёл к умывальнику в туалете. Холодной водой умыл, вытер лицо её же платком. Всё так же монотонно, не говоря ни слова, завёл в класс, усадил за парту, произнёс громко: «Извини». Прошёл и сел за последнюю парту в среднем ряду, угловым зрением наблюдая за Сергеем.

Антонина Григорьевна некоторое время смотрела в глаза Данилы, исказив лицо гримасой, говорившей: «Ты, парень, так неизмеримо, бесконечно глуп». На виду всего класса покрутила пальцем у виска, показывая этим жестом, что она думает об этом ученике.

Когда после звонка на перемену ученики выходили из класса, Антонина Григорьевна попросила Данилу задержаться. Она прикрыла дверь за последним учеником и поведала про отношение Оли к нему – глупому остолопу; что не зря всех пересаживает каждую четверть с пятого класса, сажает Ольгу и его, дубину, за одну парту. Девочка сама просила, рассказав, как невозможно сильно любит этого мальчика.

– Ага. Конечно. Любит да недолюбливает, – опротестовывал Шпана. – Зато другой провожает.

– И что? Провожай ты. Ничего страшного не случилось, если кто-то проводит девочку домой, донесёт портфель, там… не знаю… пакет, с чем вы сейчас ходите.

– А мне есть чего страшного.

– Ох, какой ревнивец. Запомни, всё в твоих руках. Уж никогда не поверю, что ты кого-то боишься. Ваша шайка всем известна. Боятся вас. Полгорода. Как вас ещё не пересажали.

– Не за что сажать. Добрые, я смотрю, вы все.

– А ты думаешь вам все счастья желают? Особенно тебе. Наши учителя в бога поверили и молятся, когда же от тебя школа избавится.

– Да что я вам всем такое делаю? – крикнул Данила, раздражённый. – Я всех зверски мучаю?

– А ты подумай.

– Делать мне нечего – думать. Думайте вы. Вам народ учить.

Когда Шпана выходил из класса, получил несильный удар в челюсть от Филата. Данила потёр ушибленное место, но, естественно, не ответил взаимностью лучшему другу.

– Надо было вообще сломать, – язвительно сказал Сергей.

– Пошёл ты, – воскликнул Шпана. – Скажи спасибо, что друг. А то сейчас бы размочалил твоё хайло. Медицина вершин сих не постигла, чтобы впоследствии собрать такой конструктор.

– Это ты скажи спасибо…

– Да пошёл ты! – Данила бегом спустился с лестниц и выбежал из дверей школы: на сегодня учёба – дебильная! – закончилась.

Ольгу после школы снова проводил Сергей, и остался провожать в последующие дни. Он никак не мог успокоиться и тиранил расспросами, пытался узнать, кого она боится, чтобы заступиться, взять под свою защиту.

Заступиться – означало забить до полусмерти, оставить калекой. Оля это знала, понимала и только в кошмарном сне могла представить, чем могло всё закончиться: как для неё, так и для Филата, и для Шпаны, и даже – для всей их компании.

И Ольга молчала.

***

Данила бесшумно пробирался сквозь кусты к хатке, вслушивался в разговоры. По голосам понял, кто внутри: Савах со своими хорошими друзьями – Шершнем и Бациллой. Игральные карты хлопали об стол, портвейн булькал в гранённые стаканы.

Кусты шелестели от слабого ветра. Хмурые тени от берёз и тополей накрывали куполом домик. Над головой в трёх метрах затрещал ствол иссохшей берёзы. Данила запрокинул голову: сейчас в лоб засадит! Он ступил один шаг – опасно хрустнуло, – прыгнул вперёд, за спиной тяжело глухо ударилось о землю.

Шпана медленно поворачивал тело, рёбра в боку напомнили болью. Глаза мрачным взглядом осуждали политику своей судьбы и тот гнилой десятисантиметровый диаметр ствола берёзы, который мгновением раньше мог «сейчас в лоб засадить». И теперь этот гнилой ствол лежал поперёк тропы, протоптанной друзьями к хатке.

– Я везучий, – отметил Шпана голосом, говорившим об обратном.

– Здорово, Данила. – Савах с ехидной хитрой улыбкой, которая часто присутствовала на лице, часто лгала и часто лукавила, протянул руку. Шпана пожал каждому пятерню и выложил на стол кастет.

– Карман оттягивает. Не кастет, а гантель в брюках. – Данила нахмурил брови, глазами покосился на свинцовый слиток. Бацилла и Шершень переглянулись и, усмехнувшись, лениво взглянули на свинчатку.

– А Филат где? Чего не вдвоём? – Савах раздавал карты. – Закадычные друзья. Четвёртым будешь? Присаживайся, в козелка сыграем. – Саша Вахнин до половины окрасил портвейном двухсотграммовый стакан, широкой дугой ползущей руки по столу пододвинул к Даниле. – Выпьешь? Для поднятия настроения. А то на лице расписалась безответная любовь.

Данила сверкнул глазами на Саваха, испугавшись, что тот всё знает. Да нет, вряд ли. Откуда? Не ветер же по листве принёс. Шпана постарался спрятать взгляд в картах на столе. Савах водрузил стакан с вином в дрогнувшие пальцы. Данила выпил, поморщился.

– Будто водку пьёшь, – подметил Бацилла, высокий, широкоплечий, с выпирающим брюхом. Его левая бровь и верхнее веко нависали над зрачком, когда-то разбитые кастетом в драке: как только мозги и глаз остались целыми? Бацилла был всегда уравновешенным, иногда, казалось, совсем не имел эмоций. Даже в драках лицо не выражало злости или ярости. Как с невинной наружностью, так и со спокойным сердцем и лёгкостью мог покалечить или, возможно, убить. Лишь свинцовые глаза выдавали его жестокую сущность. Бацилла всегда говорил открыто, кидал в лицо голую правду любому. Савах называл его бесхитростным.

Шершень – такой же здоровый, как Бацилла, немного похудее, с вечно недовольной угрюмой физиономией. В противовес другу Бацилле он всегда молчал. Вести разговор не умел и, если на него наезжали, ещё сильнее замыкался, а точнее, затыкался, и сразу без разбора бил. Мечтал стать авторитетом, поэтому с третьего класса бросил школу.

Какой из него авторитет? – смеялся Савах. Базар вести не может, сразу в рыло кулак вминает. Обратятся к нему две стороны по разуму развести, а он и тем, и тем по харе: вот вам пацаны и вся справедливость от меня и правда.

– У тебя деньги есть? – поинтересовался Саша Вахнин.

Как же Шпану бесил этот извечный вопрос, почти всегда слетавший с уст Саваха первым.

– Нету. – Данила порылся в карманах, кинул двадцать копеек на стол.

– Не густо. Больше нет?

Данила не стал говорить, что дома лежат три червонца, не считая пяти двадцати пяти рублёвок и кучки трояков – деньги из Горького. Но как произносится фраза из всем известного фильма: «Может, ему ещё ключ подогнать от хаты, где крупные деньги собраны скирдами?» Шпана хмыкнул: да в придачу красивую бабу в кошелёк завернуть?

Савах отложил карты, достал из-под стола тяжёлый свёрток из газет, развернул. Перед Данилой предстали несколько красивых ножей с выкидными лезвиями.

Савах уловил оживший нездоровый интерес Шпаны.

– Я же говорил, что каждого снабжу выкидухами. Выбирай. Но по пятёрке нужно будет отдать. Ножи на зоне делались. Деньги пойдут человеку, который их принёс.

– У меня пока нет денег. – Данила щёлкал лезвиями, большой палец правой руки жал на кнопки.

– Я не говорю, чтобы сразу. – Савах недовольно сжал губы. – Но в течение недели нужно отдать. – Он был уверен, что Шпана имеет дома определённую сумму, но жмётся: или хаты в Горьком за спасибо «выносил»?

– Я достану. Дня через три. – Данила выбрал самый большой нож с ручкой вишнёвого цвета.

Савах вытащил сигарету из пачки на столе, решив, что Шпана наводит понты: мол, и дома сейчас нет.

– Этот нож – червонец.

– Без базара, – согласился Данила: нож слишком приглянулся.

***

Шпана сыграл пару конов в карты, ушёл, захватив нож и кастет со стола. Поначалу хотел выкинуть свинцовое изделие по дороге, но поразмыслив, решил, что не стоит, ещё пригодится. Зря, что ли, выплавляли? Лучше спрячет в тайничок, в дальний угол под ванной за проходящей толстой трубой, где у него давно лежит один свёрток – опасный свёрток.

Дома на пороге Данила столкнулся с сестрой, которая собиралась в школу во вторую смену.

– Вас снова гоняют то с утра, то с вечера? – поинтересовался Шпана.

Сестра промолчала.

В ванной комнате Шпана спрятал кастет. В зале взглянул на часы, подошёл к окну: через двадцать минут Ольга должна идти домой. Через сорок минут он увидел, что Оля вновь идёт в сопровождении Филата. Данила сел на подоконник, замер с каменным лицом, часто посматривая на время, наблюдал за подъездом, ожидая, когда выйдет друг. Ревность изводила Шпану. Он всматривался в подъезд холодным взглядом, позабыв, как мигать, из-за чего потекли слёзы. Данила зажмурил глаза, вытер мокрые ресницы; часто моргая, он размышлял о том, что парочка – уроды грёбаные! – сейчас страстно целуется, а его не позвали! Казалось, Филат не выходит нескончаемую вечность. Скорее всего, Ольга пригласила к себе домой.

Наконец-то ревнивец увидел знакомый силуэт. Сергей быстрой походкой скрылся за углом дома. Данила подсчитал сколько друг пропадал в подъезде: двадцать пять минут! Что может произойти за двадцать пять минут? О чём можно говорить двадцать пять минут?! Шпана недоумевал, как так получилось, что должен провожать Ольгу он, а вместо него теперь провожает лучший друг, в натуре! Данила врезал кулаком по столу-книжке. Кто виноват? Злая судьба? Или, если хочешь жрать варенье, не лови хлебалом мух? Нет. Виновата Ольга. Ей всё равно было, кто за ней начнёт ухлёстывать. А ещё Калина, овечка, говорила, что Данила не просто нравится Ольге – она его боготворит аж с того класса, как только пришёл. Оно и видно. Она может его и любит, но также, скорее всего, любит в придачу полгорода пацанов, которые беспредельно влюблены в эту дуру!

Шпана смачно сплюнул на ковёр.

– Да по фигу, отчима комната! – Данила повторил плевок и уставился гневными глазами на Ольгины окна. Вот Сявке сейчас везёт, пока Филат провожает девку. А то обычно Сявка шёл с ними домой и по дороге Сергей так вдоволь издевался над хиляком, что всегда заканчивалось водопадом слёз.

Дома Сявка воспитывался отчимом в строгости и жил строго по распорядку дня. Возвращаясь домой с Филатом из школы, дорога могла длится и три, и четыре часа, и до ночи, а то и до утра. После чего Сявка получал от отчима нагоняй, если не повезло и тот был не на работе. Но поведать отчиму и матери, где так долго шляется, Сявка не мог. Как бы сильно дома не лупили ремнём, больше всего на свете «тщедушный лютик» боялся Филата.

В седьмом классе к концу учебного года, где-то в мае Сергей не давал Сявке идти домой до самой ночи, отпустил, когда на улицах горели фонари и светили звёзды. Испугавшись, что ещё изобьёт и отчим, Сявка убежал на кладбище к отцу на могилу и там заночевал. Ближе к утру мать Сявки и отчим нашли его спящим свёрнутым калачиком на цветнике под памятником.

– Как я сразу не догадалась, что он сюда пришёл? – плакала его мать.

Сявка схитрил, придя на кладбище, чтобы его не били. Когда он учился во втором классе, его отец по неизвестной причине повесился в подвале. Каждый день Сявка бегал к отцу на могилу и, плача, засыпал на холме. В первый раз его искали с милицией по всему городу, пока не догадались заглянуть на кладбище. С ним долго разговаривали, объясняли, чтобы мальчик так больше не поступал. Никто его не ругал, только жалели. Но Сявка ещё долгое время продолжал убегать на кладбище и там засыпать. Его мать уже знала, где искать, и быстро возвращала сына домой, не зная, как отвадить ребёнка от могилы отца. Так Сявка поступил и в этот раз. Хитрость сработала. Его мать решила, что у сына вернулась острая тоска по отцу. Наверное, они слишком строго его воспитывают. Она запретила мужу ругать и поднимать руку на сына, пока тот не успокоится.

***

Ключ повернулся в замочной скважине. Ольга задержалась у порога, откинула ногой камешек, из комнаты вышел восьмилетний брат Мишка. Оля часто им любовалась: большие синие глаза с длинными ресницами смотрели на мир весело и с добром. Он был с ней ласковым, как котёнок. Ольга поцеловала брата в щёку.

– Жених появился? – Мишка вглядывался хитрющими глазами. – Я видел в окно. И в подъезде вы долго стояли. Целовались-обнимались?

Ольга улыбнулась, потеребила волосы брата, вспомнила, что Сергей не желал её отпускать, пока не поведает кого боится.

– Я с ним поговорю. Он забудет, как тебя зовут, – обещал Филат. – А если что, с пацанами в бараний рог его согнём.

Оля молчала, боялась, если расскажет, то будет только хуже. Не дай бог, если рассорит компанию. Она сейчас-то уже тряслась, что из-за неё Шпана не будет другом Филата. Она не знала, как поступить: хоть в другой город уезжай к тётке, которая её очень любила и жалела, и часто предлагала переехать к ней жить, глядя на пьющую родную сестру.

«Девочку надо особо воспитывать, – тётка говорила Ольгиной матери, – а не сквозь марево алкоголя».

Мишка приподнял лицо и, восхищаясь сестрой, хитрющими глазами ждал ответа.

– Нет, не целовались. Деловые разговоры. – Оля театрально изобразила гордый вид: задрала подбородок, искоса взглянула на братика.

Мишка внимательно смотрел на сестру и вначале поверил, но увидев на лице Оли еле сдерживаемую улыбку, также изобразил серьёзность, поднял подбородок, покосился глазами на сестру. Они дружно весело рассмеялись.

В комнате Ольга подошла к окну, отодвинула тюль, направила взгляд на окна Данилы и обомлела. Шпана стоял возле своего открытого окна и смотрел на неё чуть ли не в упор – так близко расположены их окна. Прежде она не смотрела на окна Данилы из своей квартиры и теперь была этому удивлена, задавая вопрос: «Почему?»

Шпана, завидев Ольгу, хотел отойти от окна, но поняв, что замечен, остался на месте. Они стояли и смотрели друг на друга целую вечность, и эту вечность они молча признавались в любви.

Заморосил дождь. Стёкла покрывались прозрачными бугорками, искажающими реальность. Улица потемнела и можно было подумать, что нагрянул поздний вечер. Поднялся ветер и переломил купол зонта у женщины, спешившей домой по блестящему от луж тротуару.

Ольга замахала рукой, приглашая Данилу прийти к ней домой. Он покачал головой, потянулся к верхнему шпингалету, прикрыл раму и медленно отошёл в глубь комнаты.

Минут через тридцать в квартире Шпаны разлился трелью дверной звонок. На пороге стоял брат Оли и протягивал запечатанный конверт:

– Ты же Данила? Оля просила передать.

– Зайди, подожди.

Шпана не заглянул в конверт, сходил к себе в комнату и достал шариковую ручку, вложенную в общую тетрадь на письменном столе, небрежно начертал на конверте: «Тебя любит ещё полгорода. Вот и отвечай всем, как Филату, взаимностью».

Данила отправил мальчишку обратно к сестре, сел с унылым лицом на диван. Его распирало любопытство: что же она написала? Но как ни хотелось прочесть, всё равно не сделал бы этого. Всё это Шпана проделал назло Ольге, распаляя свою возрастающую ревность. И теперь пялился глазами на стену и думал: «Поступил назло Оле или сделал хуже только себе?»