Читать книгу Третий рейх. 16 историй о жизни и смерти - Артём Космарский - Страница 4

Эта книга собрана из научно-популярных очерков, напечатанных в российских СМИ в 2014–2018 годах. Но почему именно о Третьем рейхе? И чем обусловлен такой выбор сюжетов? Чтобы ответить на эти вопросы, мне придется немного рассказать о собственном ремесле. Научная журналистика – весьма своеобразная профессия. Претензии к ней имеют и ученые, и журналисты, хотя задача ее полезная и почетная – доносить до широкой аудитории смысл того, что происходит в науке. Ученые пишут друг для друга, а научный журналист пишет об их изысканиях (иногда и вместе с ними) для несколько странного, неопределенного субъекта, который называется общественность или массовая аудитория.

Один из коронных жанров научной журналистики – лонгрид, большая статья. Часто (хотя и не всегда) лонгриды опираются на последние научные исследования, опубликованные в виде статей в международных рецензируемых журналах. С сюжетами по естественным наукам сложностей обычно не возникает. Существует отлаженная система трансляции открытий: от журналов (начиная с топовых Science и Nature) к пресс-релизам – и далее к средствам массовой информации (как специализированным, так и общего профиля). С социальными и гуманитарными науками все сложнее: отработанных каналов коммуникации у них немного.

Работая в российских СМИ, я стал одним из первых, кто попытался распространить жанр лонгрида на гуманитарные науки, прежде всего историю. И тут всплывает важный для научной журналистики аспект – привлекательность материала. Одних только высокостатусных журналов по истории в мире несколько сотен. Конечно, они выходят не с периодичностью Science, не раз в неделю, а раз в три-четыре месяца, но их очень много. О чем же писать? Сложность выбора темы усугубляется и тем, что в гуманитарных исследованиях бывает сравнительно немного открытий, благодаря которым логика работы СМИ (писать о новом) совпадает с логикой науки. В науках о человеке и обществе редко открывают новые законы, физические объекты, причинно-следственные связи – чаще речь идет о новой интерпретации, новом понимании материала.

Далее маяком становится логика читательского интереса. Научному журналисту приходится не только думать об оригинальности и убедительности научной статьи, степени ангажированности и спекулятивности ее аргументов; не только оценивать, пустышка ли перед ним, добротный материал среднего уровня или нечто прекрасное и «прорывное». Второй, после качества именно научной аргументации, критерий – это подача выбранного сюжета: насколько выбранный ученым сюжет хорошо рассказан. Конечно, можно сделать увлекательный текст и из сухого, техничного повествования о бусах эпохи неолита или о демографической статистике Швеции XVIII века, но… Фактически я вернулся к очень древнему восприятию истории: она хороша тем, что рассказывает интересную историю. History should tell a good story.

И, наконец, третий критерий, самый реалистически-циничный. Если научный журналист пишет не о каком-то значимом для всех открытии, которое само по себе является сенсацией, ему приходится думать о том, насколько избранная тема вообще способна заинтересовать публику. История, например, сасанидской Персии или гендерных отношений в средневековой Испании, конечно, может дать занимательные сюжеты, но, увы, они слишком далеки от жизненного мира и интересов русскоязычной аудитории. Вторая мировая война, гитлеровская Германия – эти темы, напротив, гарантируют некое безусловное внимание и даже политическую остроту, как уверяли меня редакторы. Я писал о самых разных исторических эпохах и сюжетах, но Вторая мировая и Великая Отечественная война часто были приоритетными.

И вот, ориентируясь на проблематику этих событий, прочесывая десятки номеров исторических журналов, я получил определенный опыт и стал замечать некие закономерности новейшей (2010-е годы) историографии Третьего рейха[1]. Что обращает на себя внимание прежде всего?

Во-первых, пестрота сюжетов, во многом необычная для российского читателя, привыкшего к определенной монополии большой политики, экономики и войны. Пишут не только и не столько об СС, вермахте, Гитлере, Гиммлере и других бонзах; о танках, самолетах, разведке… но и о многоликой повседневности, развлечениях, гендерных сюжетах; о тактике блицкрига на футбольном поле; о жизни испанских медиков на Восточном фронте; о романтических отношениях итальянцев с немками в 1944 году; о восприятии суда Линча нацистской пропагандой…

Во-вторых, окончательное размывание и даже разрушение теоретической модели тоталитаризма. Третий рейх все реже видится и описывается как всесильное государство, подчинившее своей власти все сферы жизни, державшее под колпаком каждого гражданина, менявшее экономику и общество в угоду собственным прихотям. Наоборот! Вырисовывается картина постоянного сопротивления этой власти, многочисленных уловок, позволявших простым людям вести свою игру на любых уровнях. Да и сами государственные структуры оказываются не столь уж одержимыми планами тотального контроля. Гестапо крайне неохотно ведет дело «лесбиянки» из Нюрнберга, в результате чего доносы соседей, раздраженных ее асоциальным образом жизни, начинают играть куда более значимую роль в трагической судьбе женщины, нежели действия тайной полиции. Сподвижники Гиммлера предпринимают робкие попытки внедрить антинаучную (зато идеологически верную) доктрину вечного льда в академический мейнстрим, но эти попытки сталкиваются с таким ожесточенным сопротивлением инженеров и техников, что рейхсфюреру приходится убирать товарищей в недра своего «Аненербе», чтобы их не разгромили публично.

Третий рейх сейчас описывается историками как поликратическое государство: разлаженная, конкурентная, гетерогенная система, в рамках которой разного рода структуры с пересекающимися полномочиями вели постоянную аппаратную борьбу, продвигали собственные планы и «топили» друг друга. Причем исключением не стали даже те вопросы, в которых нацистский режим вроде бы был нацелен на предельную эффективность, например организация холокоста. Иногда даже кажется, что в сталинском СССР степень централизации, способность проводить единую линию руководства были выше.

И последнее – пожалуй, самое важное. Видно, как историкам сложно найти язык, на котором можно говорить об абсолютном зле и одновременно сохранять объективность собственной исследовательской позиции. В сюжетах, собранных в этой книге, есть своего рода мораль: все сложно и неоднозначно. Не в смысле, что зло – не такое уж и зло; речь о том, что судьбы людей складывались очень по-разному, нетривиально, не по клише вроде: злая власть давит героических одиночек. До читателя доводится мысль о сложности исторической реальности, но эта мысль не исключает того, что Третий рейх, особенно в последние пять лет своего существования, если и не был воплощением абсолютного зла, то вполне приблизился к этому образу.

И вот по такому узкому канату над пропастью и идут историки. Понимая, что действия изучаемого государства являются абсолютным злом, они стараются уйти от простых человеческих моделей восприятия зла: закрыть глаза, возмутиться, заклеймить, – они пытаются понять, как это зло возникло, по каким принципам работало и что смогло его победить.

Мне хотелось бы выразить благодарность Илье Усову, Алексею Гореславскому и Даниилу Кузнецову – без их помощи и поддержки вошедшие в книгу тексты никогда не увидели бы свет; Петру Каменченко, Илье Крамнику, Константину Богданову и Алексею Куприянову – за бесценные отклики, советы и беседы по историческим вопросам; Алексею Хвостову и Марине Невражиной (Lenta.ru) – за чуткую редакторскую работу; Игорю Бурмакину, Марии Косаревой и Илье Миронову (Lenta.ru) – за высокое мастерство бильдредактора; Роману Переборщикову – за возможность издать эту книгу; наконец, Григорию Пернавскому – за поддержку, комментарии и готовность взять на себя роль научного редактора и Александре Докукиной – за неоценимую помощь в редактировании и подготовке рукописи к печати.