Читать книгу Балканский «щит социализма». Оборонная политика Албании, Болгарии, Румынии и Югославии (середина 50-х гг. – 1980 г.) - Арутюн Улунян, А. А. Улунян - Страница 8

В складывавшихся условиях конца 1964 – начала 1965 г., когда позиция Кремля по военно-стратегическому аспекту оборонной политики серьезно затрагивала весь комплекс проблем, связанных с функционированием возглавлявшегося СССР Варшавского пакта, особое значение продолжала сохранять тема выработки единой оборонной доктрины для этого блока; определение места и роли его членов в реализации общестратегических и оперативно-тактических установок. Для специалистов из числа представителей экспертно-аналитического сообщества США к началу лета 1965 г. становилось очевидным, что «нынешняя военная доктрина Варшавского пакта предусматривает серию тесно взаимосвязанных и скоординированных наступательных и оборонительных операций, проводимых советскими и восточноевропейскими силами. Наступательные операции предусматривают использование чётко определяемых комбинированных сил восточноевропейцев, которые действуют одновременно и как приданные в состав советских подразделений, и как национальные компоненты (подразделения – Ар. У.), перед которыми поставлены задачи наступления под советским командованием в масштабах фронта. Оборонительные операции предусматривают существование высокой степени взаимосвязи системы раннего предупреждения и скоординированной системы материально-технической поддержки»[268]. Укрепление противовоздушной обороны за счёт усиления ВВС, призванных выполнять так называемые противовоздушные операции, являлось с конца 50-х гг. частью советской военной стратегии[269], которая начала распространяться в целом на стратегическое планирование ОВД[270]. Её реализация требовала серьезного перевооружения не только советских ВС, но и армий других членов Варшавского пакта. Начало этому процессу было положено на заседании Политического Консультативного Комитета ОВД, проходившем 28-29 марта 1961 г. в Москве с участием Н. Хрущева, когда была принята программа советских военных поставок восточноевропейским государствам, выполнявшаяся и после прихода к власти в СССР в октябре 1964 г. Л. Брежнева. В соответствии с ней на протяжении 1962-1965 гг. вооруженные силы шести стран – членов ОВД (Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши, Румынии и Чехословакии) получили более 800 боевых самолётов, 555 вертолетов, 6075 танков, 17 312 бронетранспортеров, 554 радарных установки, 41 440 радиостанций[271]. Одновременно СССР также приступил к импорту ряда видов военной продукции из стран Восточной Европы (Чехословакии и Венгрии)[272].

В то же время ряд членов ОВД уже сам начинал выходить на международные рынки оружия. Из балканских участников Варшавского пакта первой была Болгария. Она достаточно активно развивала собственный военно-промышленный комплекс, используя советские лицензии на изготовление легкого стрелкового оружия, служившего для оснащения не только Болгарской народной армии (БНА), но и предназначенного для экспорта в страны, где устанавливались коммунистические и «революционные» антиамериканские/антизападные режимы. В феврале 1965 г. София осуществила поставку военного снаряжения новому режиму в провозглашенной в 1962 г. после свержения монархии Йеменской Арабской Республике на сумму более чем 500 тыс. долларов США[273].

Таблица 6

Советские поставки МиГ-1911, МиГ-19ПМ, МиГ-19С странам-участницам ОВД[274]

Албания[275]

Ринас[276]

Слупск-Редзиково[277]

28-й и 39-й ИАП5[278]

В то же время, и это было отмечено зарубежными экспертами, прежде всего из числа аналитиков ЦРУ США, новое советское руководство во главе с Л. И. Брежневым, «будучи обеспокоено ожесточенной дискуссией относительно военной стратегии в хрущевский период, осторожно уклонилось от чёткого провозглашения советской военной доктрины и, таким образом, военной доктрины (Варшавского – Ар. У.) пакта. Однако один из факторов советской военной политики – размещение ресурсов – не был обойден вниманием… Главнокомандующий пактом Гречко на приёме в Кремле 14 мая (1965 г. – Ар. У.) сделал беспрецедентное публичное упоминание о “совместных ядерных силах Варшавского договора”»[279]. Сам факт обращения к этой теме давал основания для предположений о том, что размещение ядерных сил на территории восточноевропейских союзников мог означать, во-первых, контроль над ними со стороны СССР, и, во-вторых, стремление Москвы «усилить ядерный щит» в Восточной Европе с целью вывода из этого региона советских вооруженных сил[280]. Продолжавшая сохраняться неясность основных постулатов советской военной доктрины, чему в немалой степени способствовали идеологические пропагандистские тезисы, использовавшиеся советским руководством, включая его военную часть, усилившую свои позиции после свержения Хрущева[281], не позволяла определить основные параметры всей доктрины в целом. Бесспорными оставались лишь два взаимосвязанных аспекта советской стратегии: во-первых, ставка Москвы на использование советских и восточноевропейских конвенциональных вооруженных сил в целях максимально глубокого продвижения в Западную Европу в случае вооруженного конфликта с НАТО, и, во-вторых, нанесение предельно возможного ущерба военно-воздушным силам альянса и его ядерным арсеналам[282]. В военно-стратегическом отношении для Москвы, во многом определявшей оборонную стратегию Варшавского пакта, к середине 60-х гг. XX в. основными театрами военных действий на европейском направлении становились Северо-Западный, Западный (Центральный) и Юго-Западный. Это было очевидно экспертам ряда стран-членов НАТО, прежде всего США. Они отмечали осенью 1965 г., что для советской стороны важны все три театра военных действий, для которых, как полагали в ЦРУ, могут быть созданы отдельные региональные штабы[283].

Схема 1

Вероятные ТВД для СССР и Варшавского пакта и возможные изменения их периметров[284]

Степень значимости каждого из ТВД для советского военно-стратегического планирования и, соответственно, Варшавского блока, предопределила военно-техническую оснащенность армий стран-участников ОВД, получавших основную часть вооружений в различной форме от СССР. Центрально-европейское направление, являвшееся главным с точки зрения стратегических планов СССР и Варшавского пакта, было ориентировано, прежде всего, на ведение активных боевых действий, целью которых было максимально возможно быстрое продвижение в Западную Европу и захват стратегически значимых позиций. Размещение советского ракетного оружия в Восточной Европе – ракетных комплексов баллистических ракет малой дальности Р-11 «Земля», имевших значение в масштабах ответственности армии, и оперативно-тактических ракетных комплексов «Луна» дивизионного подчинения – лишь подчеркивало приоритетный характер соответствующего ТВД для Москвы. Из 14 бригад ракетных комплексов баллистических ракет Р-11, каждая из которых включала 7 пусковых установок, способных обеспечить запуск ракет не только с обычным, но и ядерным зарядом, Венгрия и ГДР получили по 1 такой бригаде, а Польша и Чехословакия – по четыре[285]. Одновременно предусматривалось оснащение всех дивизий армий стран-членов ОВД ракетным комплексом «Луна».

Юго-Западный ТВД, одним из секторов которого являлись Балканы, имел в определенной степени «вспомогательный» характер. Главной задачей, которую предстояло решать на нём Варшавскому пакту, было не допустить блокирования силами НАТО черноморско-средиземноморского морского транспортного узла, а также проведения «обходных» маневров со стороны НАТО и нанесения удара по СССР с юга. Одновременно ставилась задача обеспечения массированного продвижения армий Восточного блока на центрально-европейском направлении. Именно это обусловило размещение в Болгарии и Румынии по две бригады Р-11[286]. При этом оценка роли НРБ для западной внешней и оборонной политики с точки зрения дипломатических представителей ряда ведущих государств НАТО, в частности, Британии, делалась в 1964 г. в достаточно скептическом тоне, когда отмечалось, что «с точки зрения Запада, Болгария, несомненно, является наименее важной страной в Восточной Европе, помимо Албании», в отношении которой тем не менее предлагалось проводить политику, способную принести определенную выгоду Западу[287]. В военном плане делался вывод о том, что «болгарские вооруженные силы будут защищать всеми силами границы своей страны. Они полностью поддерживают режим, но существуют слухи о несогласных голосах, которые выступают в поддержку независимости (от СССР – Ар. У.), сравнимой с той, которая существует сейчас в Румынии. Сомнительно, чтобы они имели какой-либо успех… Болгария не сможет напасть ни на Турцию, ни на Грецию без одобрения и согласия Советского Союза. Следовательно, подобная атака была бы (предпринята – Ар. У.) скорее в политическом, нежели в военном отношении. Вооруженные силы нуждаются в более новом вооружении, а таковые прибывают в страну медленно и, похоже, не в большом количестве»[288].

Балканские члены ОВД – Албания, Болгария и Румыния на первых этапах существования блока рассматривались Москвой как важные с точки зрения базирования советских вооруженных сил участки юго-западного направления. Однако к середине 60-х гг. XX в. ситуация серьезно изменилась, так как один из членов ОВД – Албания – фактически прекратил связи с пактом после разрыва советско-албанских отношений, и, более того, его участие в случае межблокового конфликта ОВД-НАТО ставилось американскими экспертами под вопрос и зависело, как они отмечали, от интерпретации албанским руководством национальных интересов коммунистической Албании[289]. Эта оценка, вероятно, усилила стремление Вашингтона способствовать процессу выхода Тираны из Варшавского пакта, и в 1965 г. в Турции американская сторона инициировала проведение секретных переговоров по данному вопросу, обещая гарантии военно-политической безопасности Албании. Однако антиамериканизм Э. Ходжи, видевшего в США угрозу возглавлявшемуся им режиму, явился решающим фактором, повлиявшим, в конечном счёте, на отказ от дальнейших контактов с Вашингтоном[290].

Одновременно албанское руководство начало проводить вполне определенные по своему характеру реформы в оборонной сфере. Во второй половине декабря 1965 г. состоялось заседание политбюро АПТ, официальной повесткой дня которого было принятие мер против бюрократизма, приравнивавшегося по своей значимости к «классовому врагу». Замысел Э. Ходжи, активно развивавшего эту тему, заключался в усилении его личного контроля над партийным аппаратом и ликвидации любой, даже гипотетической, оппозиции в руководстве АПТ, что могло быть достигнуто проведением очередной волны чисток в рядах высшей номенклатуры[291]. В военно-командной системе Албанской народной армии проводились реформы, близкие, а порой и повторяющие мероприятия китайской компартии: была создана система армейских партийных комитетов, восстановлен институт политических комиссаров и ликвидированы воинские звания[292]. Официальная трактовка проведённых изменений в вооруженных силах нашла своё выражение в пропагандистских публикациях партийных изданий и заключалась в том, что «создание партийных комитетов, восстановление института политических комиссаров и снятие воинских званий в армии были направлены на сохранение и дальнейшее укрепление народного революционного характера Вооруженных сил Республики, на поднятие на более высокий уровень партийного руководства в армии»[293]. Одновременно, в виду явно просматривавшихся аналогий с китайской общественно-политической практикой того времени, подчеркивалась необходимость «пресечения всякого рода поползновений врага изобразить эти постановления как изменение линии партии или как копирование чьей-либо зарубежной практики»[294].

Реформы, проводившиеся руководством балканских государств-членов Варшавского пакта в области обороны, включая институциональные нововведения, касались как военной, так и политической областей. В Болгарии это нашло своё отражение в усилении роли Государственного комитета обороны (ГКО). Он был создан впервые на основании специального решения политбюро ЦК БКП от 6 марта 1952 г. и подчинялся непосредственно Совету министров[295]. Однако в конце 1953 г. по предложению советских военных советников и по личному указанию председателя Совмина В. Червенкова ГКО был упразднен[296]. Идея возобновления деятельности комитета была реанимирована в июле 1956 г., после прихода к власти в БКП Т. Живкова, и во многом это было обусловлено не только оборонными потребностями Болгарии как члена ОВД, но, прежде всего, тем, что «в рядах руководства Болгарской народной армии проявилось брожение и начались дискуссии относительно произошедших изменений в руководстве партии»[297]. В апреле ГКО был окончательно легитимирован. Доминирование в этом органе представителей вооруженных сил, а также карательных органов – МВД и госбезопасности, представлявших наиболее сильный «блок» в составе Комитета, куда входила также хозяйственная номенклатура, свидетельствовало о реальном соотношении сил в руководстве коммунистической Болгарии в начале 60-х гг. XX в. В июне 1962 г. произошло расширение состава ГКО с 6 до 9 членов. Фактически комитет был призван выполнять политические функции осуществления контроля над армией, МВД и госбезопасностью; осуществлять хозяйственно-экономические в области оборонной политики с упором на военную часть экономики и промышленности, а также определять партийно-государственную политику в области безопасности с позиций БКП и членства Болгарии в ОВД.

Таблица 7

Первый расширенный состав ГКО НРБ (июнь 1962 г.)[298]

Фактическое прекращение членства Албании в Варшавском пакте и усиление самостоятельности Румынии превращало Болгарию в единственного последовательного союзника СССР в регионе. Данный факт учитывался Кремлём при определении возможных последствий ослабления болгарского оборонного потенциала, и Москва предпринимала шаги, направленные на недопущение подобного развития ситуации. В этой связи советское руководство, констатируя, что «дальнейшее уменьшение боевого состава и численности Болгарской народной армии из-за сокращения ассигнований на её нужды могло бы нанести ущерб интересам обороны Болгарии и других социалистических стран», соглашалось «оказать соответствующую помощь Народной Республике Болгарии в дополнение к уже определенному объему поставок на 1965 год», имея в виду, что подобная «помощь могла бы быть оказана в виде безвозмездных поставок некоторого количества вооружения и военной техники для Болгарской Народной армии»[299].

Доминирование Балкан во внешнеполитической повестке дня Софии особо отмечалось и болгарским руководством, а также подчеркивалось на переговорах с партнерами по коммунистическому лагерю. Весной 1965 г. отношения с Грецией и Турцией оценивались болгарской стороной как улучшающиеся, но испытывающие сильное негативное влияние из-за сопротивления со стороны «реакционных кругов, американцев»[300]. Одновременно болгарская разведка, продолжавшая организационно находиться до июля 1965 г. в составе МВД, усиливала свою деятельность в отношении государств, находившихся в зоне ответственности Болгарии как члена Варшавского пакта. Одним из них традиционно являлась Греция. В начале марта 1965 г., как сообщал министр МВД Д. Диков в середине апреля того же года председателю КГБ СССР В. Е. Семичастному, сотрудники его ведомства проникли в посольство Греции, «в результате были сфотографированы материалы, хранящиеся в сейфе военно-воздушного атташе подполковника Михаила Киркизиотиса, из которых видно какими данными он располагает в отношении нашей страны, каких (так в тексте – Ар. У.) источников использует и т. и.»[301]

Ситуация, складывавшаяся в отношениях с соседними коммунистическими странами – Югославией и Румынией, была с точки зрения принадлежности первой из них к Движению неприсоединения, а последней – к Варшавскому блоку и СЭВ, по мнению болгарской стороны, исключительно противоречивой. Экономическое положение в этих странах, в отличие от политического, не вызывало у Софии серьезного беспокойства. Разногласия с Белградом и Бухарестом касались области идеологии и трактовки национального суверенитета. Т. Живков признавал во время болгаро-кубинских переговоров весной 1965 г., что болгарское руководство «тревожит националистическая линия, которую проводит румынское руководство»[302], которое, хотя и «не полностью разделяет китайскую трактовку», но отклоняется «от классового подхода»[303] на международной арене.

Особое значение для оборонной политики Болгарии весной 1965 г. имела ситуация, складывавшаяся в национальных вооруженных силах и в партийной среде. Её представители в условиях коммунистической Болгарии начала 60-х гг. XX в. часто были связаны со многими офицерами и генералами. Начало этому было положено ещё во времена подпольной деятельности межвоенного и военного периодов, а также партизанской борьбы до коммунистического переворота 9 сентября 1944 г. Все значительные должности в военизированной части госаппарата НРБ занимали выходцы из рядов БКП, имевшие опыт нелегальной работы, боевых действий в партизанских отрядах и прошедшие в разное время подготовку в советских партийных и военных учебных заведениях. Выдвижение этих лиц на командные должности в армии, МВД и госбезопасности, а также окончательная замена старого офицерского корпуса новым, фактически созданным коммунистическим режимом, частью которого они являлись, были призваны обеспечить лояльность «военной касты» ему. Однако складывавшаяся осенью 1964 – весной 1965 г. в военно-политических кругах Болгарии ситуация свидетельствовала о наличии серьезного кризиса в военно-партийной номенклатуре, что было способно повлиять в целом на оборонную политику страны. Сформировавшаяся осенью 1965 г. оппозиция против Т. Живкова[304], смена которого рассматривалась ею как необходимое условие общественно-политического развития Болгарии, была также составлена из представителей армии и партийных деятелей, имевших большое влияние как в рядах болгарской компартии, так и вооруженных силах. Заговор, руководство которого осуществлялось известными в партийных и военных кругах активными участниками болгарского коммунистического движения межвоенного периода и партизанского движения в Болгарии в годы Второй мировой войны И. Тодоровым-Горуней, Ц. Крыстевым, Ц. Аневым, довольно серьезно повлиял на последующую ситуацию в болгарских вооруженных силах после его раскрытия и проведения органами МВД соответствующей операции, начатой 28 марта 1965 г.[305] Помимо того, что были осуждены основные руководители заговора (за исключением И. Тодорова-Горуни, загадочно покончившего самоубийством в ночь с 7 на 8 апреля 1965 г.), последующей чистке подверглись более 200 офицеров БНА, которые были понижены в звании и должности, разжалованы или уволены из рядов вооруженных сил[306].

Эти события серьезно отразились и на кадровом составе высших органов государственной власти, а также военного управления. Одним из результатов внутрипартийной борьбы и победы в ней Т. Живкова стало снятие осенью 1962 г. со своего поста премьера А. Югова, место которого занял сам глава БКП, а после апреля 1965 г. – изменения в персональном составе Государственного комитета обороны, из которого был исключен генерал-полковник И. Бычваров, смещённый в начале октября 1965 г. со своего поста заведующего административным отделом, и введены новые члены – заместитель председателя Совета министров член Политбюро ЦК БКП Ж. Живков, ближайший сподвижник Т. Живкова кандидат в члены Политбюро ЦК БКП, секретарь ЦК БКП П. Кубадински, новый заведующий административным отделом ЦК БКП, член ЦК БКП генерал-лейтенант А. Цанев и председатель созданного в начале июля 1965 Комитета государственной безопасности (ДС), член ЦК БКП генерал-майор А. Цолаков[307].

Предпринятые весной – летом 1965 г. структурные изменения в системе государственной безопасности и обороны свидетельствовали о стремлении Т. Живкова усилить личный контроль над этими сферами. Специальным решением Политбюро ЦК БКП от 6 июля 1965 г. из состава МВД выделялась на правах комитета организация государственной безопасности (КДС) с полномочиями министерства, в задачи которой входила борьба против «врагов народа и социализма». Её главой становился генерал А. Цолаков. Отдел административных органов ЦК БКП разделялся на Военный отдел, который контролировал министерство обороны, МВД и КДС, во главе с генералом А. Цаневым и Административный, осуществлявший контроль над министерством юстиции, судом и прокуратурой, во главе с И. Драгоевым. Одновременно в Закон о воинской службе были внесены изменения, в соответствии с которыми военнослужащие, допустившие проступки, могли понижаться не на одно, а сразу на несколько званий.

Неудавшаяся попытка переворота в апреле 1965 г. в Болгарии давала серьезные основания для выводов зарубежных, прежде всего американских, экспертов относительно роли и места вооруженных сил в общественно-политической жизни страны и стремлении болгарских властей поставить военных под жёсткий политический контроль[308]. В свою очередь, Живков стремился подчеркнуть контроль власти над вооруженными силами как государственным институтом. В этой связи он заявил в расчёте на иностранную аудиторию в интервью зарубежным СМИ летом 1965 г. о том, что «армия в социалистической стране не может сравниваться с армиями латиноамериканскими, где часто происходят государственные перевороты»[309].

Болгарские власти были заинтересованы минимизировать общественную значимость произошедшего не только в глазах болгарских граждан, но и международной общественности, и даже своих ближайших советских союзников. Во многом это было обусловлено нежеланием лично первого секретаря ЦК БКП давать основания считать себя слабым политиком, не имеющим поддержки в партийном и государственном аппарате, что могло серьезно насторожить Москву и заставить её начать поиск кандидата на замену[310]. Именно поэтому на состоявшейся 26 мая 1965 г. встрече в Софии Секретариата ЦК БКП с советской партийной делегацией, главными участниками которой были Т. Живков и секретарь ЦК КПСС, член Политбюро ЦК КПСС М. Суслов, сам Живков был вынужден признать серьезность произошедшего. Это нашло своё отражение в его словах о том, что несмотря на малочисленность группы заговорщиков, «это не может отменить сам факт и мы не можем его отменить таким образом, как это делает наша (болгарская официальная – Ар. У.) публичная пропаганда». Глава БКП, хотя и ссылался на то, что в заговоре не участвовали заговорщики из боевых частей, тем не менее признал: среди них были высокопоставленные военные и партийные деятели не первого, но и не последнего «ряда». Живков не смог скрыть обеспокоенности тем, что «в армии могут происходить такие вещи». Болгарское руководство постаралось представить произошедшее как заговор «прокитайских элементов», что, по его замыслу, вероятно, должно было обеспокоить советскую сторону и вывести внутрипартийный конфликт из «болгарского контекста» в более широкий, международный, с учётом подозрительности Москвы к действиям Пекина, и представив его «борьбой между нами [БКП] и китайцами». Упоминание о недовольстве в среде болгарских офицеров своим положением из-за низкой зарплаты даже в сравнении с другими коммунистическим странами и массовыми сокращениями из офицерского корпуса при отсутствии трудовых вакансий должно было облегчить Т. Живкову получение советской помощи на оборонные и хозяйственные нужды страны[311].

Внешнеполитическое измерение оборонной политики Болгарии к весне 1965 г., прежде всего, касалось региональной системы безопасности. Болгарская оценка расстановки сил на Балканах давалась в пользу ОВД. «Балканское направление», имевшее выход на Грецию, Турцию и Средиземное море, как оно определялось руководством НРБ, было прочно «прикрыто» с болгарской стороны, так как имелся «сокрушительный перевес и готовность действовать, и это вопрос не дней, а часов…»[312] Возможности Болгарии, в частности, на условном фракийском рубеже были достаточно серьезны и отмечались в НАТО. В свою очередь, отсутствие координации между членами НАТО на региональном уровне и особенно конфликтный характер взаимоотношений Греции и Турции, влияли на обороноспособность Североатлантического альянса на балканском направлении. Американские официальные лица высказывали опасения по поводу того, что предпринятое греческой стороной исследование планов сдерживания в греческой Фракии не предусматривало участия Турции. Подобный подход рассматривался как провоцирующий Софию на активные действия, так как «узнай болгары об этом, то такая ситуация могла бы ввести их в искушение предпринять наступление, так как они бы знали, что никакого ответа со стороны НАТО не будет»[313]. Несмотря на последующие заверения министра обороны Турции о готовности действовать в соответствии с планами НАТО, этот инцидент был воспринят американской стороной с явным раздражением.

София, имея в виду зону ответственности болгарских вооруженных сил, особое внимание уделяла кипрскому конфликту, в связи с чем партийно-государственное руководство не исключало возникновение чрезвычайной ситуации, требовавшей в дальнейшем участия вооруженных сил страны в случае «непредвиденных обстоятельств». Это нашло своё отражение в поддержании боевой готовности ряда частей БНА[314], тем более что болгарское вооружение постоянно направлялось на Кипр[315].

Подчеркивание геостратегической роли Болгарии на Балканах являлось одним из элементов внешней политики Софии не только в отношениях с западными государствами, но и с СССР. Болгарское руководство особо отмечало факт нахождения страны в центре региона. Т. Живков весной 1965 г. подчеркивал: «Все Балканские страны так или иначе заинтересованы в поддержании добрососедских отношений с Болгарией. Болгария – по счастью или по несчастью – является центром Балканского полуострова, и ни одна балканская проблема не может решаться без неё»[316]. При этом отношения с Грецией и Турцией, несмотря на проблемы (выплата репараций Афинам за действия царской Болгарии в годы Второй мировой войны, положение турецкого меньшинства в Болгарии), характеризовались в Софии как ровные. Отношения с Белградом и Бухарестом, находясь в определенной степени под влиянием «македонского вопроса» и «особой позиции» Румынии, также имели, по оценке болгарской стороны, перспективы возможного улучшения[317]. Такая оценка болгарского места на Балканах могла быть полезна для Софии, стремившейся получать максимальную поддержку Москвы и реализовывать собственные устремления в регионе, включая и оборонный аспект международных отношений. Идейно-политический аспект взаимоотношений между Софией, Белградом и Бухарестом имел ярко выраженный военно-стратегический подтекст, так как касался непосредственно противостояния Варшавского и Североатлантического пактов в балкано-средиземноморско-черноморском пространстве Юго-Западного ТВД.

Советская политика внесения разногласий в НАТО, вплоть до раскола этого военно-политического блока, представляла для Софии особый интерес. Наиболее перспективным Кремль считал использовать демонстрировавшиеся Анкарой перед её западными, прежде всего американскими, союзниками по НАТО, самостоятельность и «особый» внешнеполитический курс. Такая политика была рассчитана на получение турецкой стороной максимально возможной поддержки США как по экономическим, так и по внешнеполитическим (отношения с Грецией и «кипрская проблема») вопросам. Москва фактически рекомендовала Софии смягчить своё отношение к Анкаре, чтобы не допустить более масштабных с точки зрения Кремля негативных изменений в регионе: превращения Кипра в военно-морскую базу НАТО в случае присоединения его к Греции[318].

Приглашение посетить осенью 1965 г. Софию с официальными визитами (соответственно 13-18 сентября и 22-27 сентября), сделанное главам Румынии и Югославии – Н. Чаушеску и И. Броз Тито – рассматривалось руководством Болгарии как важный элемент в его балканской политике.

В то же время в Белграде и Бухаресте с большой осторожностью воспринимали эту болгарскую инициативу Тем не менее сотрудничество между болгарскими и румынскими службами развивалось достаточно активно, а «главным противником» продолжали оставаться США и возглавляемый ими Североатлантический альянс. Разведывательная информация, передававшаяся болгарской госбезопасностью её партнеру в Румынии – Управлению безопасности Министерства внутренних дел, содержала данные как по региональным вопросам, так и по более общим, включавшим натовскую и американскую тематики в целом. Подбор в послании из Софии освещаемых проблем позволяет сделать вывод о том, что ознакомление румынской стороны с данной развединформацией, помимо чисто практической задачи, преследовало и идеологическую: убедить Бухарест в том, что Румыния рассматривается на Западе как один из членов коммунистического блока, несмотря на попытки румынского руководства демонстрировать на международной арене свою независимость и подчеркнуто самостоятельный внешнеполитический курс, пытаясь добиться особого статуса во взаимоотношениях с США и другими членами НАТО[319]. Присутствие сил НАТО в Средиземноморье внимательно отслеживалось военно-разведывательными органами стран-членов ОВД. В соответствии с данными операционного управления Генерального штаба Румынии, Североатлантический альянс обладал к весне 1965 г. около 1500 единицами плавсредств, куда входили 370 боевых кораблей, 45 эскадронов военно-морской авиации с более чем 680 летательными аппаратами различной модификации и видов, 8 батальонов морской пехоты[320].

В свою очередь, сотрудничество стран-участниц ОВД в военно-технической и разведывательной сферах продолжало оставаться малоизвестным даже для заинтересованных в получении подобной информации разведывательных организациях государств НАТО, прежде всего американских разведслужб. Однако даже видимая часть активизировавшейся балканской региональной политики членов Варшавского блока, а также не входившей в неё СФРЮ давала определенные основания для выводов о перспективах развития ситуации и замыслах Кремля. Зарубежные аналитики делали вывод о том, что «Москва, вероятно, вдохновляется желанием более тесного официального сотрудничества между тремя государствами как основы для другого, “мирного наступления”, нацеленного на Грецию и Турцию. Улучшение болгаро-греческих отношений, датируемое июльским (1964 г.) соглашением, нестабильная ситуация в самой Греции и улучшение отношений между Москвой и Анкарой могут рассматриваться как обнадёживающее условие для следующих усилий в этом направлении. Подобная политика выявила бы особую значимость Болгарии, единственного советского надежного сателлита на Балканах, и могла бы обеспечить ей большую маневренность, чем ранее, если бы она сделала выбор и воспользовалась этим»[321]. Однако, демонстрируя свои особые интересы на Балканах, София прибегала и к тактике «уколов» в том случае, если была уверена, что это не создаст серьезные проблемы в её взаимоотношениях с Москвой, но позволит проявить самостоятельность, которая будет воспринята Кремлем спокойно, так как советская сторона не была заинтересована в слишком серьезном усилении Болгарии в регионе за счёт влияния СССР. Публикация в октябре 1965 г. в издававшемся на французском языке журнале – официальном органе Министерства внешней торговли – статьи, иллюстрацией к которой была карта с обозначением части греческой территории как болгарской, относилась к подобного рода маневрам Софии.

Болгарское руководство использовало особую тактику и в отношениях с Вашингтоном – главным участником евро-атлантического военного и политического альянса. С одной стороны, София демонстрировала максимальную лояльность Москве и официально заявляла американской стороне о том, что «к сожалению, в отношениях между Соединенными Штатами и Болгарией девяносто девять процентов зависят от Государственного Департамента и только один процент – от Болгарии; но этот один процент включает нашу добрую волю и добрые намерения»[322]. С другой, озвученная главой болгарского коммунистического режима Т. Живковым в беседе с послом США Н. Дейвисом формула о 90 и 10% должна была усилить заинтересованность Вашингтона в Болгарии и призвана активизировать американскую политику на болгарском направлении. В случае реализации данного плана, София могла бы использовать складывавшуюся ситуацию в собственных интересах как на региональном уровне, так и в двусторонних отношениях с Москвой.

Одновременно Болгария проявляла особую заинтересованность в активизации румынского вектора региональной политики. Это становилось очевидным и для Бухареста, который также стремился усилить собственные позиции в рамках балканского сектора «социалистического лагеря» и продолжать проводить свой особый курс в рамках Варшавского пакта. Визит главы Болгарии в Румынию по приглашению руководителя последней – Н. Чаушеску состоялся 22-24 октября 1965 г. После его окончания Т. Живков прибыл 25 октября в Москву и оставался там до 28 октября. Его встреча с Л. И. Брежневым буквально сразу же после болгаро-румынских переговоров фактически подчеркивала «коалиционный характер» действий Москвы и Софии на балканском направлении и имела прямое отношение к оборонной политике Варшавского пакта. Помимо констатации особой позиции Румынии в ОВД и попыток Кремля добиться дистанцирования румынского руководства от китайских идейно-политических постулатов, болгарская сторона выяснила, что Москва, проведя консультации с руководством государств-сателлитов, собирается предложить новый устав блока. Предполагалось создать технический секретариат, который должен был координировать работу по подготовке подлежащих обсуждению вопросов, но без понижения уровня представительства участников ПКК, т. е. первых секретарей компартий[323].