Читать книгу Правдивые истории еврейского местечка Черняхов - Ася Котляр - Страница 4

Этот рассказ я бы начала, как старую-старую сказку. Любите ли вы сказки, друзья мои? Если да, то читайте и думайте: сказка, как правило, не ложь, а намёк – не всегда урок добрым молодцам.

В одной огромной-преогромной стране жили-были три семьи. Вернее сказать, что две семьи таки жили, а третья просто была. Была себе, и всё тут. В самом центре городка жила и процветала семья не простого чиновника, а очень важного обкомовского работника. Да, такие были времена: техники не было, план иногда не выполняли, продуктов тоже не было, а вот обкомы и горкомы стояли себе и улыбались людям своими большими окнами. Как и полагается, в обкоме партии работали обкомовские работники. У обкомовских работников были свои, никем не писаные законы: это было государство в государстве, но в те времена говорить об этом было строго нельзя, потому что можно было попасть под статью за измену Родины или ещё под какую-нибудь страшную статью уголовного кодекса СССР.

В семье первого секретаря обкома случилось большое счастье: у него родился сын! Несмотря на то, что карапуз, которого нарекли Кимом, ещё лежал в пелёнках, сосал мамкину грудь и ничем таким не успел прославиться, это событие бурно праздновали все партийные работники обкома.

Папа, глядя на сморщенное, красное личико младенца, говорил:

– Ишь, пострелёнок, как бровки-то хмурит! Знаете, почему хмурит?

Вся семья выстраивалась по стойке «смирно»:

– Никак нет! Не знаем!

– Думу думает государственную! Академиком будет. Я сказал.

– Да ты никак спятил, муж! – возмущалась жена партийного работника. – Каким академиком?! Академиков пруд пруди, а вот космонавтов в нашем районе ещё ни одного не было! Будет космонавтом, и точка! Я сказала.

В разговор вмешалась бабушка сына первого секретаря обкома.

– Оба вы дурни! АкадЭмик, космонавт… Мой внук будет поэтом, как Пушкин, ясно вам?! – сказала бабушка и скрылась в своей комнате.

– Почему поэтом? – спросил обкомовский работник жену. – Пушкин, насколько я помню, очень неважнецки закончил своё существование! Из вольнодумцев был! Сейчас бы его – у-ух!

– Зато Пушкина до сих пор в школе изучают! А кто твоих акадЭмиков знает, а? – сказала бабушка и вывалила на стол исписанные мелким подчерком старые тетрадные листочки.

– Что это, мама? – спросила жена обкомовского работника.

– Это мои стихи. Писала о любви, потом выбрасывала, потом доставала, опять писала, опять выбрасывала… Так и лежат в коробке. А нашего печатать будут во всех газетах и журналах! Ясно? Поэтом будет. Я сказала.

– Молчать! – шёпотом, чтобы не разбудить внука, сказал дед. Академики ваши, космонавты и уж тем более поэты – хлам! Дело делать нужно! Архитектором будет. Я сказал!

Пока они всем своим обкомовским семейством спорили насчёт имени, мелкие партийные работники, желая сделать приятное своему боссу, как сейчас принято говорить, быстренько смотались в Киев и привезли отпрыску великолепную коляску и детскую кроватку из чистого дерева. Главный обкомовский работник, согласившись, что у архитекторов всегда будет работа и, что немаловажно, будут деньги и почёт, выделил для детской самую большую комнату в доме. Туда и поставили кроватку, коляску, а заодно поселили служанку, которая должна была следить за безопасностью сына первого секретаря обкома. И если вдруг малыш начинал плакать, служанку таскали за жидкие волосёнки и грозили выгнать. Если жена обкомовского работника находила малыша в мокрых пелёнках, то бедная девушка получала такую затрещину, что голова болела потом весь день.

В тот же день, когда у первого секретаря обкома партии родился сын, у бедного сапожника Хаима из Черняхова, тоже родился сын. В отличие от обкомовского первенца, сын Хаима был пятым ребёнком в семье. У бедного, в прямом смысле слова, сапожника было уже два сына и две дочери. С точки зрения наличия детей, он, как вы понимаете, был гораздо богаче первого секретаря обкома.

«Что поделаешь, – вздохнула бабушка, глядя на малыша. Назовём мальчика Йосей, и пусть себе живёт! Тарелка супа и для него найдётся!»

На восьмой день, как и положено еврейскому мальчику, маленькому Йосифу было сделано обрезание. Но сделали это действо тайно, ночью… «Чтобы ни одна сволочь не прознала и не выдала», – сказал Хаим, держа на руках орущий свёрток. Время было смутное, и обрезание можно было приравнять к измене Родине. За обрезание можно было угодить в лучшем случае на долгие годы в Сибирь. Ну а в худшем – туда, откуда не возвращаются. Йосиф был беспокойным мальчиком, потому что он всё время хотел есть, а у его мамы, как назло, пропало молоко. Чтобы малыш не орал, как зарезанный, ему засовывали в рот кусочек марлёвки, смоченный в сладком вине. Он так и засыпал, посасывая эту марлёвку.

Нужно добавить, что семья Хаима жила в сыром подвале, состоящем из одной единственной комнаты. Кровати стояли везде, даже у дверей. И тогда, когда жена обкомовского работника ехала на работу в шикарном легковом автомобиле с личным водителем, жена бедного сапожника Хаима полночи стояла в очереди за хлебом. Получив заветную буханку, она бежала в детскую кухню, чтобы получить хоть немного молока для маленького Йоси.

И наконец, на пару месяцев позже, чем у горкомовского чиновника родился сын Ким, у бедного сапожника – Йосиф, в семье родного брата Хаима, Шлёмы, тоже родился мальчик. Назвали мальчика самым, что ни на есть библейским именем Давид. Но брат Хаима, Шлёма, не хотел знаться со своими бедными родственниками, так как во все времена было известно, что бедный богатому не товарищ, даже если и родной брат.

То есть, как вы уже догадались, Додик был двоюродным братом Йосифа. Но дело в том, что маленькому Додику повезло больше, чем маленькому Йосе: ему повезло почти так, как маленькому Киму, сыну обкомовского работника. Брат Хаима был на самом деле очень богатым и очень уважаемым человеком. Как вы думаете, кем нужно работать, чтобы в маленьком городке прослыть уважаемым человеком? Отгадали, умные вы люди? Нет? Что же тут непонятного: брат Хаима служил завбазой и имел такую зарплату, что помимо официальной у него были ещё три неофициальных зарплаты. На те деньги, которые он каким-то образом умудрялся зарабатывать в месяц, можно было бы прокормить десять братьев со всеми их жёнами, детьми и даже внуками…

Прошло время, мальчики подросли, и Кимка, Давид и Йося пошли в детские садики. Как вы понимаете, они пошли в разные детские садики: сын обкомовского работника ходил в непростой садик, а в особенный: в него ходили только дети партийных работников. Поскольку его папа был самым большим чином, малыш с детства проявлял партийный характер в полную силу: он бил всех детей подряд, орал, как зарезанный, если кто-то ему пытался дать сдачи, царапался, кусался и абсолютно не боялся воспитателей.

Сын бедного сапожника тоже ходил в детский садик, но это был обычный детский сад для простых смертных. Все соседи Хаима водили своих детей в этот детский садик, и когда Хаим изредка приходил за своим сыном, воспитательница рассказывала, что малыш очень любит книги и что задаёт, порой, такие вопросы, на которые взрослые не могут дать вразумительный ответ.

Сын Шлёмы, Давид, вообще не знал, что такое детский садик. Жена Шлёмы, Ента, никогда не имела представлениео том, что значит ходить на работу: она не проработала ни одного дня своей счастливой жизни с мужем-завбазой, а занималась исключительно домом и воспитанием маленького Додика. И правда, кому она могла доверить такое сокровище, как Додик? Какой-то задрипанной воспитательнице, которая ходит на работу в драных чулках и старых изношенных калошах?

«Да ни за что! – сказала она Шлёме. – Наш единственный сын, наше сокровище, наш Додичек никогда, ты слышишь, Шлёма, никогда не сядет на один горшок с этими оборванцами!»

Кого она имела в виду, как раз таки было понятно. И всё же если бы Додик пошёл в детский садик, то именно в тот, куда ходил сын обкомовского работника.