Читать книгу Талахая - Айд Мус - Страница 5

Мы стояли на обочине и пытались поймать тачку. На этот раз удача не сопутствовала Талахая, как это было при первой нашей встрече. Машины просто проезжали мимо, а он смотрел им вслед, делая вид, будто злобно запоминает их номера. Когда нас накрыло тенью проезжавшего экскурсионного автобуса, я встретился взглядом с той девушкой, которая встретилась мне на берегу моря. Она выглядела так, словно находилась в предвкушении, а увидев меня, дружелюбно махнула.

Рюкзак был нелёгким, когда я решил его снять, рядом с нами остановилась машина. Нервный паренёк выглянул из окна и спросил: «Слышь, ну мы едем, нет? Садись, давай». Я кинул рюкзак на заднее сиденье, а сам сел вперёд.

– Ну как наши места, нормально? – спросил он. – Да ты не переживай, у нас люди нормальные, никто тебя не тронет здесь.

– А чего бояться-то? – спросил Талахая – Может бояться надо тех, кто стоит на обочине.

– Да ладно брось ты. Я раньше вообще с дороги не сходил. Месяцами стопил, а потом вот женился и времени теперь нет. Работаю вот, ремонтами занимаюсь, тоже иногда хочется бросить всё и отправиться, куда глаза глядят.

– А что мешает?

– Ничего. Детей и жену не хочу оставлять, люблю я их.

Паренёк оказался весёлым, всю дорогу рассказывал про то, с какими людьми ему приходилось работать: «Был значит случай, мы у одного мужика работали. Надо было ему фасад заштукатурить. Так вот купил он двадцать мешков штукатурки и сложил их возле сарая. Выходит он как-то раз с женой во двор, и говорит, мол, надо ему пять мешков увезти, а жена стоит и поддакивает. Ну, нам-то без разницы, мы и пятнадцать могли не все истратить. Возвращается он, значит, вечером и спрашивает нас: „Вы, сколько мешков штукатурки истратили?“. Мы говорим: „Три“. А она такой: „А где тогда ещё пять?“. Ну, мы ему ситуацию обрисовали и как, оказалось, есть у него брат близнец, который ну просто вылитой он. Тот удивился не только от того, что брат его штукатурку месит, но жену тоже, представляешь?».

Ещё он рассказал нам про «лайфхак», которым воспользовался один его хитроумный знакомый. Когда тот жил в большом городе, ему удалось выучить английский язык бесплатно, посещая только пробные занятия.

Проехали мы с ним километров пятьдесят. Затем для нас наступили несколько часов тщетных попыток поймать тачку. Порой, когда водители проезжали мимо, они смотрели на меня словно на урода. Я, может быть и не красавчик и морда у меня даже слегка противная, но не думаю, что настолько, чтобы меня не подобрать. Я просто представлял себе, как водители, завидев вдали меня, уже намеревались подбросить, но подъехав ближе и разглядев моё лицо, решали проехать дальше. Талахая так и говорил: «Они не останавливаются, потому что ты урод». Чтобы убедить его в обратном, я решил закрывать лицо перед проезжавшими машинами так, будто я его вытираю. Но на это он возразил: «Всё равно никто не остановится, ты лицо до костей сотрёшь. У тебя же даже руки уродливые».

Как только я вжился в образ уставшего от простоя путника, потиравшего своё лицо, перед нами остановился высокий грузовик. Я не был удивлён. За рулём сидел полноватый водитель, выглядевший довольно серьёзно. Обменявшись взглядами, мы не произнесли ни слова, он просто кивнул головой, пригласив нас в кабину, а мы смело в неё водрузились. Несколько часов мы просто ехали и молчали. Это была самая молчаливая поездка в моей жизни. На мгновение мне показалась, что между мной и тем водилой, несколько лет тесной дружбы и между нами уже всё сказано, а тишина стала нашей общей обителью. В дороге зачастую встречались люди со стандартным набором вопросов, вроде: «Как тебя зовут? Откуда ты? Чем ты вообще занимаешься? Почему путешествуешь один? Тебе не страшно на дороге?». А чтобы в машине не зависал фон тихой неловкости, водители рассказывали мне о себе, как правило, это была автобиография. Иногда мне это даже нравилось, слушать жизненный опыт незнакомцев.

Однажды меня подвозил Дед, рассказавший историю о том, как он работал инженером, «разрабатывая водородный двигатель, работающий на системе электролиза». На вопрос о том, почему разработка прекратилась, он ответил: «Лабораторию взорвали. Свои же причём. Хотели нефтью торговать». Поверить во все услышанные истории почти невозможно, поскольку я встречал и тех, кто рассказывал мне что-то вроде: «Ты знаешь, а ведь призраки существуют. Это реально. Я сам видел и неоднократно. Однажды я сам стал призраком. Да, да. Во сне я покинул своё тело и смотрел на себя спящего. Мне вообще казалось, что я умер». Я, конечно, мог возражать им, напоминая о когнитивных науках и нейрофизиологии, но зачем кормить людей тем, что они не едят или тем, на что у них аллергия?

В дороге я задремал. Талахая одёрнул меня, когда грузовик остановился. Прощание с водилой было таким же безмолвным, как и вся наша поездка. Мы обменялись взглядом, он молчаливо кивнул и уехал, а мы побрели по просёлочной дороге. Была уже ночь, и тьма, окутавшая нас, казалась кромешной, когда я вглядывался в лесную чащу и пытался что-нибудь разглядеть. Пока мы шли, нам не встретилась ни одна машина. Стоя на вершине холма, вдали я увидел дома, в окнах которых горел свет. Я включил фонарь на телефоне и брёл, освещая себе путь, Талахая шёл так, словно мог видеть в темноте.

Я слегка смутился, когда мы наткнулись на поваленную, кладбищенскую ограду. Тогда мне почему-то в голову не пришла мысль, что я нахожусь на кладбище, ночью с едва знакомым попутчиком, я подумал лишь о том, что это, должно быть короткий путь к тому посёлку.

Завывание ветра, злобные совы и мрачные возгласы там не витали. Лишь сверчки безустанно издавали этот звук, названия которого я так и не узнал. Талахая вёл меня за собой, он будто зная путь, шёл по землям сгнивающих тел (так он их называл). Тишина таилась между могилами, когда мы медленно брели. Он остановился возле одной из могил и замер. Я посмотрел сперва на него, я затем посветив на надгробье я обомлел увидев надпись: «Майа Мария 1994—2018».

Талахая упал на колени и заревел. Он плакал и скулил: «Я думал, всё будет иначе. Думал, что смогу это пережить, когда приду сюда. Но нет, стало ещё хуже». Я мало, что понимал поначалу, но тогда он казался верным псом, пришедшим на могилу хозяина, я даже ничего не сказал, просто стоял и смотрел. Его истерика вскоре прошла, и он, поднявшись на ноги, заявил: «Ну, здравствуй моя Мария». Да, я подлый негодяй, который хотел сказать, что она его не слышит, но муки совести меня не мучают, поскольку он меня опередил, сказав: «Хотя это уже не важно, ты меня всё равно не услышишь». Он обернулся ко мне и сказал: «Ты, мой юный друг только не плач, у тебя ещё вся жизнь впереди». Я не ответил ничего, ведь едва смог проглотить ком, который будто камень застрял в моём горле, тогда мне было действительно грустно. Не от того, что я был на кладбище у могилы молодой девушки. Когда я работал в больнице, я привыкал к смерти. Мне было грустно от того, что когда мы ехали к ней, она была для меня живой. А возле её могилы, эта иллюзия рухнула.

– Ты знал об этом? – с трудом спросил я.

– Да. Поэтому и не торопился.

Я побоялся у него даже спросить, что произошло, но прямо на моих глазах он будто превратился из обычного парня в дикого зверя.

– Я ненавижу их! – Говорил он. – Этих долбаёбов, твердящих, что всё хорошо, что всё это просто случайность. Они не могут меня понять. Я постоянно им говорю, что надо что-то менять, чтобы подобного не происходило. Моя Мария была шедевром мироздания, она не заслуживала такой участи. Ты можешь себе представить, что сегодня, в больницах этой страны работают люди, которые не могут отличить формалин от хлорида-натрия. Ей просто удалили аппендикс, но после операции, когда у неё немного поднялась температура, вместо физраствора в неё влили двести миллилитров формалина.

По его глазам текли слезы, он прикрывал рот ладонью, чтобы сдерживать горестный рёв.

– Она впала в комму. – Продолжал он, не сдерживая плача. – А потом, когда через неделю она пришла в себя, у неё начались судороги от нестерпимой боли, и вскоре она умерла. А врачи, эти гандоны в белых халатах, пытались прикрыть свои жопы, им было абсолютно похуй на то, что они искалечили жизнь. Они не пытались ей помочь. Несколько часов после случившегося, они не делали ничего, они пытались скрыть свою ошибку.

Я стал свидетелем неистового гнева, которым был наполнен человек, готовый разрушить целый мир. Он, то вскрикивал, то в гневе потирал лицо руками. Я так ничего и не сказал ему, когда его терзали муки. Казалось, он становился безумным, прямо у меня на глазах: «Это так тяжело. Я всегда знал, что государственная больница это просто, гадкая, ничтожная помойка. Так не должно было случиться». Когда его гнев сменялся безысходностью, чтобы поддержать его я сказал ему: «Я работал в больнице около года и встречался там со всякой хренью. Но одним из главных пониманий для меня стало то, что большинству людей в больнице или в другой гос шараге ничего не надо. Им просто похуй на то, что они делают. Я видел, как воруют канцелярские ножи, гвозди, медицинский спирт, всё подряд. Ни врачей, ни сестёр я не мог в этом обвинять, потому что, знал про мразотность и просто абсолютную ущербность руководства».

– Вод видишь! – Воскликнул он. – Ты меня понимаешь! А они нет! Они говорят мне, что это случайность и просто нужно с этим смириться, но они говорят так, потому что это произошло не с ними. Они просто обозреватели этой ситуации, а не её участники. Я прекрасно знаю, что есть среди этого сброда достойные врачи, которые действительно помогают. Но почему эти достойные люди позволяют окружить себя дегенератами которые не могут отличить формалин от физраствора?

Он перепрыгнул через ограду и стал ногой ударять по надгробью её могилы. Каменная плита надломилась, но он продолжил изливать свой гнев. Я ему не мешал, я тоже знал, что это лишь камень, а не какая-то память о человеке.