Читать книгу Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День первый. Настоящее - Айдас Сабаляускас - Страница 9

«С далёких, далёких времён

Сохранилась престарая эта плотина.

Много лет ей минуло,

И берег пруда

Сплошь покрылся густою болотною тиной…»

Ямабэ Акахито

С царским достоинством вышагивая по пёстрой мраморной напольной плитке, изузоренной парой-тройкой повторяющихся орнаментов, Филипп через живой коридор (многим хоть одним глазком хотелось первым взглянуть на нового государя, а ещё лучше до него дотронуться) следовал в конец зала – туда, где возвышалось изваяние Богини победы. Император шёл меж рядов и видел как юные пышущие здоровьем, так и дряблые морщинистые лбы, щеки и подбородки.

По выражению лица самого владыки Рима трудно было догадаться, весел он был, равнодушен ко всему или зол.

Круг телохранителей, доказывая собственную необходимость, значимость и незаменимость для императорского туловища, извивался вокруг своего властителя, как только мог, иногда принимая форму то эллипса, то овалов Кассини, то овалов Декарта (да-да, ни Кассини, ни Декарта природа-мать ещё не породила, а их овалы правили уже если не миром, то целым разделом математики), а то и других геометрических фигур.

По весьма достоверным слухам (народ почём зря врать не станет), статуя Богини Победы когда-то в далёкой древности была изваяна руками греков, а, следовательно, изначально звалась Никой. Коротко, просто и для всех эллинов ясно. Но, будучи в качестве трофея привезённой Октавианом Августом в Рим из Тарента, получила законное ромейское имя Виктории. Так сказать, нашла себя и своё истинное призвание в жизни. Это вовсе не означало, что историю кто-то невзначай или нарочито подправил, переписал или сфальсифицировал – просто у каждого времени и государства были, есть и будут свои собственные не только герои или… безбожники, но и Боги. Патриотизм как противовес либерализму рулил и был на марше во все времена, хотя и не при всех нравах.

«Богиня Победы! Моей победы! Знак свыше! Да что там знак – целое предзнаменование!» – уверился и уверовал Филипп Араб, во весь рост становясь рядом и вровень с мраморной скульптурой. На одну ступеньку с Богиней… со всеми Богами чохом!

«Надо бы достроить… донадстроить… дополнительных ступенек, тогда стану и встану ещё выше!» – в линию спрямил свою мысль император, припоминая мутную байку о Вавилонской башне, сохранившуюся с давних времен как письменное свидетельство и наследие некогда отправленного на крест Галилеянина, чья популярность, впрочем, в римской державе с тех пор лишь росла (не по дням, а по часам).

Переносные раскладные сенаторские кресла, больше похожие на стульчики, были расставлены лицом к центральному входу. Получалось, что величественная статуя Виктории высилась не впереди, а позади спинок курульных сидений, а её мёртвый каменный взор упирался прямо в живые затылки смертных (своего рода президиум наоборот).

Как только Филипп оказался рядом с Викторией, всему знатному народцу пришлось развернуться их корпусами на сто восемьдесят градусов. А тем, кто ещё сидел – подняться на ноги, несмотря на старость и полуразложившуюся дряхлость (основная масса молодых и здоровых почтительно вскочила уже прежде – тогда, когда фигура императора только показалась в дверях помещения).

…Развернуться в любом случае пришлось всем, хотя бы вполоборота.

*****

Филипп Араб с торжествующим видом, но с доброжелательной улыбкой на губах оглядел зал. Пространство было разделено на три части. Справа и слева – сенаторские сиденья, плотнячком расставленные на трёх широких и низких ступеньках (те самые три яруса).

«Президиум», в котором сейчас находился император, представлял из себя просторный подиум, где рядом с Богиней Викторией стояли почётные кресла для действующих державных чиновников-высших магистратов. Но сейчас все они были пустыми: магистраты или скромничали, или, во избежание неприятностей, не хотели ни себя, ни свои груди выпячивать – в пекло поперёк императора не совались. Не светились.

В кресла магистратов один за другим стали рассаживаться смуглые и кривоногие телохранители Филиппа: поначалу боязливо и будто стесняясь, а потом – словно с цепи сорвались, почувствовав молчаливое одобрение своего и всеримского хозяина.

За спинами императора и изваяния Богини спряталась пара запасных выходов. Но эти двери были закрыты на засов: вряд ли они сегодня пригодятся…

Филипп обратил на эти запертые выходы внимание, а его охрана их почему-то профессионально проигнорировала: каждый цепной пёс самодержавия уже мыслил себя не простым стражем туловища, а державным деятелем со стремительной и блестящей карьерой.