Читать книгу Из грязи в князи - Айдас Сабаляускас - Страница 7

Жертвоприношение римских язычников-1: Юпитер

«Облегчи в бедном сердце мучительный гнёт,

Треволнений мирских и забот;

От недоброго взора людского укрой

Всё, в чём грешен бывал я порой!

На сегодня дай светлого счастья струю –

А на завтра себя предаю

Я, мой Бог, в милосердную руку Твою…»

Омар Хайям. Рубайят

Жертвоприношение Богам – праздник, он всегда был вместе с Галерием.

Цезарь в пурпурной тоге, на лабутенах, в восхитительных штанах и в ожидании новогоднего чуда, вбирая в себя ноздрями знакомые с детства ароматы, торжественно и благоговейно стоял у алтаря, готовый в любой удобный момент поддаться сладострастному и мистическому экстазу. Но, непроницаемым видом подчёркивая народу свою холодную иллирийскую властительность, держал себя в руках, не уступая соблазнам и искушениям, присущим толпе с низкопробной психологией.

Алтарь, украшенный священными слегка подсохшими и свежими травами и шерстяными ленточками, был сооружён на расчищенной и открытой назло всем тёплым ветрам площадке, прямо перед фасадом никомедийского храма Юпитеру.

Стареющий глашатай-прекон, ожидающий вечного покоя, который ему только снился, нервничал, поначалу подзабыв свою роль, но вовремя выудил из памяти нужные фразы и почтительно пригласил жреца, изобразившего всамделишного члена коллегии понтификов, совершить священнодейственный обряд, после чего обратился к толпе:

– Народ, сейчас же прекратите галдёж! Вы не на восточном базаре! Мы в священном Риме, а не в нечестивой сасанидской Персии!

Алтарь и его окрестности, как по мановению волшебной палочки, хотя и ненадолго, но тут же погрузились в загробную тишину, чаще идентифицируемую как гробовая.

Специально обученные люди на разлохмаченной, слабо натянутой верёвке медленно вели к жертвеннику тучного белого быка с вызолоченными рогами, посверкивающими на солнце. Верёвка, судя по её виду, немало повидала на своём веку: возможно, обвивала шеи разнорогатого скота уже не один десяток лет.

Животное, с трудом передвигая копытами, шло спокойно, не бодалось, не брыкалось, не кусалось и никак иначе не сопротивлялось, всем своим видом демонстрируя лунатическую безжизненность, полное спокойствие и философско-созерцательный взгляд на вещи и бытие. Как будто фаталистически признавало: все мы в этом мире тленны, тихо льётся с клёнов листьев медь.

– Чистая жертва! Юпитер уже готов принять дар! Юпитер голоден! – зашелестело в среде истово верующих, тоже вероятней всего не позавтракавших и оттого нарочито не сытых. Прекон на них цыкнул, снова призвав к тишине: блюл свою роль и общественную ячейку.

– Я верую в тебя, Юпитер! – одними губами прошептал Галерий, жмурясь и прижимая руки к груди, и едва слышно уточнил у другого стоявшего рядом с ним жреца по имени Кондорий. – Почему чистая? Я не силён в тонкостях обряда, но я верую сердцем и душой, как в детстве.

– Если бык упирается или вырывается, значит, Юпитер не принимает жертву. Животное должно стоически, спокойно, как удав, ждать своего часа – смертельного удара промеж глаз и рогов! – так же шёпотом ответил Кондорий, опасливо взглянув на Галерия: жрецу впервые в жизни доводилось стоять во время языческой службы рядом с сильным мира сего.

– В родной Иллирии я такого не припомню, – покачал головой цезарь. – У нас иначе всё было, попроще. Какая разница, упирается не упирается, брыкается не брыкается: притащил, зарезал, съел! Пришёл, увидел, победил! Чем проще был жрец, тем сильнее тянулись к нему люди. А человек – это звучит гордо!

«К этим жрецам люди тянутся покушать», – цинично подумал про себя Кондорий.

Рогатое животное, накачанное смирительными транквилизаторами, меж тем продолжало вести себя как сомнамбула, подвластное гипнотическим указаниям извне, а может – и свыше.

– Слава Юпитеру! – закричала одна часть возбуждённой толпы, обращаясь к небесам.

– Геркулиям Слава! – воплями ответила высшим силам другая её часть.

«Спасибо вам и сердцем, и рукой за то, что вы меня – не зная сами! – так любите», – подумал Галерий, впопыхах не вспомнив, что сам он не Юпитер и не Геркулий, а сын Марса.

– Смерть персиянам! – заголосила вся толпа целиком.

– Молчать, нечестивцы! – приказал прихожанам жрец-понтифик, уверенный, что обладает искупительным и сакральным даром приструнивать и смирять биение мятущихся сердец. – Иначе придётся начать обряд сначала!

– Не надо сначала! Мы будем немы, как рыбы! – в едином порыве и хором ответила толпа римских верующих. Галерию же послышалось «как рабы».

Несколько как будто не согласных с чем-то голосов заскандировало:

– Диоклетиан – наш Юпитер! Диоклетиан – наш Юпитер! Диоклетиан – наш Юпитер!!!

Жрец-понтифик хотел было снова призвать к порядку, но осёкся на полуслове, не смея возражать, ибо Диоклетиан был его непосредственным начальником: не только Богом, но и великим понтификом, понтификом всех понтификов.

– Мне тоже надо молчать? – смело выкрикнул Галерий, то ли солидаризируясь с гласом народным, то ли в качестве цензора затыкая рот свободе слова.

– Вам, цезарь, можно повелевать даже здесь! Чего изволите?

– Пока ничего! – успокоился цезарь, вслух и громко подтвердив аксиому – Диоклетиан – наш Юпитер! Но не будем забывать при этом, что Максимиан – наш Геркулий, а Галерий… может, наш… вернее, ваш Марсий?

Про себя младший царь забывал лишь в исключительных случаях.

Жрец-понтифик окропил быка родниковой водой, заготовленной с вечера из ближайшей лужи (намедни был ливень), и красным вином, посыпал рогатую голову быка специальной священной мукой и ароматным, терпко терзающим ноздри и мозг ладаном. Потом подошёл к Галерию и дал ему напиться вдоволь. Не воды. Цезарь не стал злоупотреблять, тем более что вино было скверное, как бормотуха, а только слегка пригубил. Ёмкость со слабоалкогольным напитком пошла гулять по рукам верующих язычников, но быстро опустела, поэтому хватило только самым расторопным и наглым халявщикам.

Понтифик виртуозно, весомо, грубо и зримо пресёк народное возмущение о недостачах вина на храмовых складах, снова пригрозив прервать священнодействие и начать его с начала, с полного нуля, но уже вовсе без виноградного пития:

– Замолчите все сейчас же, а то прокляну! Вы не наедаться и не напиваться сюда пришли, а молиться Господу нашему, Юпитеру, и его воплощению на святой римской Земле восточному августу Диоклетиану!

Прихожане смирились и, понурившись, замолчали, а то придётся простоять дольше запланированного, отложив в долгий ящик хозяйственную суету по дому, фруктовому саду и овощному огороду.

Понтифик приступил к священнодействию: обрезал со лба быка пучок шерсти и бросил его в пламя жертвенника. Жертвенник, словно обжигающим плевком, ответил краткой яркой вспышкой. Затем последовало второе, третье, четвёртое обрезание – до тех пор, пока лоб животного, и без того не блиставший волосяным покровом, не превратился в гладкую блестящую лысину, словно по шерсти пробежалась стая моли, на скору руку отложив там изголодавшихся личинок. Всё срезанное волосьё тут же было пожрано пламенем: его вспышки стремительно проглатывали подкормку.

Проведя лезвием ножа от лба быка до хвоста, а затем обратно, а потом снова туда-сюда, понтифик поднял глаза к небу и во всю мощь голосовых связок возопил:

– Macta est – magis aucta. Животное освящено!

– И, подобно Риму, онеприкосновенено?! – непроизвольно вырвалось у Галерия, у которого томилась и рвалась наружу душа.

Понтифик закашлялся, помолчал, а потом как будто опасливо ответил:

– Отчего же? Кушать его тоже будем, но потом, когда насытится Юпитер вместе со всеми прочими Богами Пантеона.

Виктимарий, помощник жреца-понтифика, помявшись, спросил у патрона, опасливо косясь при этом на цезаря:

– Уже можно? Или подождать чуток?

– Нос age, приступай, – ответил понтифик тоже искоса, но подобострастно, словно в поиске поддержки и опоры, взглянув в сторону кивающего в знак согласия императора.

Обряд легко и непринуждённо продолжился.

Виктимарий со всего размаха рубанул быка между рогов и глаз. Туша как стояла, так сразу и рухнула и признаков жизни больше не подавала: будь же ты вовек благословенно, что пришло процвесть и умереть!

– Чистая жертва! – воскликнуло сразу несколько знатоков и ценителей прекрасного. – Юпитер принимает её! Пора приобщиться к прекрасному и вкусить мяса!

Тут, однако, одна из молящихся упала в обморок, другая тихонько запричитала: «Варварские времена, когда колбасу делали из животных, должны миновать!» – так впервые в истории человечества окуклился зародыш общества защиты прав животных.

– Жертва действительно чистая! Но прошу соблюдать тишину при священном обряде! – строго потребовал понтифик, блюдя все каноны сакральной процедуры. И грозно топнул ногой для вящей убедительности. И ещё строго нахмурил брови: загромыхало, и полетели молнии. Однако грома никто не услышал, а молний никто не увидел. Даже тот, кому они были адресованы.

– Почему снова чистая? Разве небрыкавшаяся жертва не пришла уже таковой к алтарю? – шёпотом спросил Галерий у Кондория.

– Бык должен умереть моментально. Если мучается, Боги не принимают жертвенный дар, и обряд нужно начинать заново.

«Как у этих городских всё сложно», – подумал Галерий, вспоминая своё детство и сельскую пастораль.

Подошёл культрарий, чернорабочий храмовый служка, и одним резким, отточенным движением набитой руки перерезал горло быка ножом, спуская кровь в керамические сосуды. Собранная пурпурная жидкость вместе с родниковой водой из лужи и вновь принесённым виноградным вином полилась на алтарь. Туда же снова посыпалась жертвенная мука и ладан. Зашипело, зашкворчало и заблаговонило, опять терзая ноздри цезаря и всех остальных присутствующих у Храма прихожан.

Галерий прилепился взглядом к жидкому багрянцу и не отводил глаза, пока последняя капля бычьей крови, пенясь и весело подпрыгивая, не упала на алтарь и не превратилась в водянистый пар, слившись воедино с атмосферой.

Поверженную тушу быка опытные руки с ножом быстро разделали на жертвенном столе, и гаруспик, жрец-гадалка мужского пола, приступил к своим многовековым обязанностям: аккуратно вынул внутренности мёртвого животного и натренированным взглядом стал внимательно их изучать, не забывая обнюхивать.

– Самими руками касаться нельзя, иначе обряд должен сразу прерваться, ибо жертва будет осквернена! – шёпотом, не дожидаясь вопросов, пояснил Галерию Кондорий, отслеживая огненный и пристрастно-восхищённый взгляд младшего тетрарха, потом, немного помешкав, решил мягко прозондировать почву, удобренную задолго до него, импульсом доверия. – Цезарь, открою тебе глаза на изнанку жизни, жертва нечиста, жрец нечестиво жульничает.

Резанув правду-матку, Кондорий почувствовал, как, ускорив бег времени, бешено заколотилось его сердце и невольно участилось дыхание: пан или пропал?

– Что случилось? Почему? – с интересом вскинул брови Галерий. Его взгляд продолжал поблескивать как будто кровавой зарёй.

– Во-первых, жрец никакой не понтифик, а бык никакой не белый.

– Ты издеваешься надо мной, мошенник? Я различаю цвета! Я не слеп и не дальтоник, – брови тетрарха резко ушли вниз, собираясь у переносицы, глаза ещё больше насытились пурпуром.

– Не верь глазам своим, цезарь. Вернее, глазам верь – не верь фокусникам с их трюками. Присмотрись внимательней! Бык рыжий! Глянь, в трёх местах мел уже чуть-чуть облупился: на лопатке, костреце и голяшке. Видишь? Бык крашеный, его натёрли белым мелом!

Глаза Галерия округлились от шока, трепета и гнева, багрянец готов был пробиться наружу римским бунтом, бессмысленным и беспощадным.

– Но это ещё не всё, цезарь! Вернее, не самое страшное, – продолжил ходить по лезвию свеженаточенного ножа Кондорий.

– А что самое? – вдруг резко успокоился цезарь.

– Раньше за быка, даруемого Юпитеру, всех незнаек и мошенников наказали бы как кощунников, ибо это большой и непоправимый грех!

– Что тут не так?

– Юпитеру следует посвящать вола! Но теперь все делают вид, что это забыли, и довольствуются тем, что послал какой-нибудь новоявленный варварский Бог – белыми быками. И даже рыжими. Модернисты! – так мягко и ненавязчиво Кондорий напомнил цезарю, что многобожная Римская держава, расширяясь, вбирала в себя, признавала и адаптировала под свои нужды Богов поверженных государств: чужие Божества тоже становились ромейскими Богами.

В этот момент гаруспик, соблюдая правила обряда и приличий, воскликнул:

– Юпитер не принимает жертву! Она нечиста, а результаты неблагоприятны! Начинаем всё сначала! Никому не расходиться! Всем ждать у моря погоды!

Море смеялось, ибо его тут рядом не стояло.

Около десятка истинно верующих, получив сигнал, дешифровав его и поняв, что конца священнодействия они не дождутся, а если и дождутся, то мяса им всё равно не светит, тихой сапой улизнули, расползшись по домам хлопотать по запущенным хозяйствам.

Обряд повторялся три раза подряд. Условия, как назло, продолжали быть неблагоприятными, и толпа благоверных прихожан перед алтарём постепенно редела. Похоже, гаруспик, чтобы не делиться мясом, именно этого настойчиво и добивался, рассчитывая, что на следующий день голодные, но свободные насытятся хлебом и зрелищами из державной казны, а не из храмовой.

Когда гаруспик в очередной раз пафосно воскликнул: «Юпитер не принимает жертву! Начинаем всё сначала!» – выяснилось, что даже крашеных быков в резервном фонде святилища больше нет: разобрали по другим обрядам (о недостачах предпочли не упоминать).

– Всех рыжих и разноцветных уже пустили в дело, они так часто не рождаются, как ими жертвуют! Кушать-то все хотят! А неприкосновенный запас волов и быков принадлежит самому Диоклетиану! Все они приписаны к главному Храму Юпитера в Никомедии, Кафедральному! – шепнул Кондорий Галерию: – Там сейчас тоже идёт служба. С самим августом!

– Почему ты знаешь, а я – нет?

– Я пообщался с Богами, они мне намекнули, пошептав.

– А это тогда какой Храм Юпитеру, если не главный?

– Вспомогательный! Храм Храму – в помощь!

Священный обряд тем временем продолжался. Привели какое-то белое животное как равноценную замену рыжему быку, который в свою очередь был равноценной заменой белому быку, который в свою очередь был равноценной заменой белому волу.

«Живые товары-субституты», – подумал цезарь, осознавая, что это не его мысли.

Жрец-понтифик, гаруспик и другие жрецы не протестовали: древняя процедура, согласно регламенту, соблюдалась безукоризненно, в мельчайших деталях, которых всё равно никто из них не ведал.

– Я так понял, что ты всё знаешь, жрец. Скажи мне, что это за чудо-юдо? Вроде коза, а будто бы и не коза, а мини-бык! – снова обратился Галерий к Кондорию: – Что за скотинка?

– Это коза, но загримирована под быка! Козобык!

– Козобык тоже крашеный? Или моё зрение снова меня подводит? – всё так же шёпотом продолжал консультироваться цезарь у Кондория.

– Коза естественно белая от природы. В смысле цвета у ней преимущество перед рыжими быками. Но только в смысле цвета!

– Litatum! – воскликнул гаруспик, лезвием ножа вскрывая тушку несчастного животного, что наконец-то означало оглашение успеха в почти безнадёжном деле.

– Litatum! – подхватили оставшиеся горстки прихожан. – Условия благоприятны!!! Пора обедать!!! Есть в жизни счастье!

В пламя огня полетели жертвенные лепешки, напечённые намедни тёплыми трудолюбивыми руками римских женщин.

– А что это за девочки и мальчики всё время вокруг алтаря толкутся? – с новым интересом спросил Галерий у Кондория.

– Это камиллы, они прислуживают при совершении обрядов, – ответил жрец, запечатлев свой нежно-недовольный взгляд на юной камилле, которая тайком засовывала кусочки свежей лепешки себе в рот.

– То, что прислуживают, вижу. Просто никогда не задумывался, как они называются. А почему их так называют?

– От слова «космос». Космос – не только Вселенная, но и красота, украшение стола!

– Они съедобны?

– Лепёшки – да, камиллы – пожалуй, нет, хотя это дела вкуса, на который вместе с цветом товарища нет. Но есть и другая интерпретация этимологии, однако она вам может не понравиться, цезарь.

– Говори!

– От имени Кадмил.

– А что за Кадмил?

– У нас в Риме он стал Меркурием-Гермесом. А вообще пелазго-тирренский Бог. А может, и не Бог, кто ж это знает теперь, в стародавние времена дело было, даже я не помню. Но мысль крутится, что гусь свинье не товарищ!

– А вон те две девушки-камиллки уж очень хороши! – не удержался от богохульства Галерий и сладко причмокнул. Два раза.

– Они ещё не девушки, а девочки. Это мои внучки, они в будущем пойдут по стопам своего деда, станут жрицами, останутся девственницами! Хочу, чтобы они служили Богине Весте! – напрягся Кондорий, мысленно предлагая одной из внучек поскорей дожевать и проглотить кусок хлебобулочного изделия.

Ну, если жрицами, то подожду немного! Эти в девках не засидятся. Подрастут!

«Потерпи, не торопись окраситься в пурпур, – мысленно согласился жрец. – А потом, глядишь, и мой старший сын сможет стать тестем младшего тетрарха».

– Да ты не нервничай, жрец! Не внучка виновата в том, что ты её с утра не покормил. Теперь пусть насытится ребёнок, раз случай представился! – вдруг произнёс внимательный к деталям Галерий.

– Не хлебом единым… – сглотнув слюну, тихо повинился застигнутый врасплох жрец.

Достоверно зная о существовании ещё одной прихрамовой белой козы, Кондорий решил использовать свой звёздный час и словить синюю птицу счастья: между ним и цезарем пробежала химическая то ли волна, то ли рябь доверия.

«Я это сделать должен, в этом судьба моя! Если не я, то кто же? Кто же, если не я?» – подумал жрец, порешив не пропасть, но стать западнославянским паном будущего.

– Обряд неточен! Упустили важный компонент! Надо начать с алтаря! – неожиданно для всех, включая Галерия, закричал он во всю мощь. – Среди нас вместе со своими легионерами присутствует величайший цезарь, сын и зять великого августа Диоклетиана. Пусть его воинов тут немного, всего пара десятков, но они есть среди нас! Согласно обряду, надо выставить перед Храмом идол Бога нашего Юпитера, закопать старый алтарь и установить новый! Ежегодно так велит нам делать наш древнеримский миф! Вернёмся к истокам!

– У нас здесь разве плац? И сегодня не третье января! – задрожав то ли от негодования, то ли от страха, попытался возразить жрец-понтифик, словно почувствовав, что сакральная власть над душами убогих утекает у него из рук и перехватывается иногородним узурпатором.

– Командуй тут парадом! Пусть будет третье января! – ожидаемо кивнул Кондорию Галерий. – А что это за день такой особенный?

– День всеобщего жертвоприношения Юпитеру и ежегодного принесения присяги императору для усиления её прошлогоднего действия! – как на духу ответил жрец-протестувальник и борец за древние традиции.

– Тогда пусть сегодня будет третье января! – подтвердил своё распоряжение Галерий. – На апрельские подснежники для императрицы я претендовать не буду!

Кондорий выстроил всех имеющихся в наличии и не успевших попрятаться женщин, велел им распустить волосы, принести из Храма и раздать всем лавровые венки:

– Упор лежа перед изваянием Юпитера принять! Ать-два! Только отжиматься не надо, ибо то будет кощунством!

Женская половина человечества распласталась перед алтарём с растрёпанными причёсками, но с лавровыми гирляндами на макушках.

– Сегодня праздник у девчат, сегодня будут танцы! – сделал прорицание гаруспик. – И щёки девушек горят, с утра горят румянцем…

– Только не это! – запротестовала одна из молящихся, схватившись за живот, как будто прикрывала руками свои и без того сокрытые кожей, жирами и одеждой внутренности.

– Не дали нам просто потеребить в руках веночки, – тихо, чтобы её никто не слышал, всхлипнула вторая молящаяся. – Или хотя бы платочки, которые нам не раздали. Похоже, с пустыми руками и не солоно хлебавши по жилищам отсюда разойдёмся…

Из загашников Храма вынесли новый алтарь, для старого, теперь нечистого, вырыли могилу поглубже, после чего бывший в употреблении закопали с глаз долой, из сердца вон. Обрядовой процедурой теперь лихо руководил перехвативший узды правления жрец Кондорий, больше не обращая внимания на злобные взгляды с громом и молниями, метаемыми в его сторону лжепонтификом.

Легионеры почтили первое лицо державы, принеся присягу Юпитеру, а затем и сына Бога Марса.

– Вот теперь можно и новой козой заняться! – объявил Кондорий.

Ещё одно несчастное животное, несмотря на отчаянную попытку вырваться (смирительный раствор с транквилизаторами, не влитый в козу с вечера, а вколотый только что, подействовать не успел), дубиной забили промеж глаз и рогов.

– Litatum! – воскликнул быстро сориентировавшийся гаруспик, что означало признание и публичное оглашение ещё одного успеха почти безнадёжного римского дела.

– Litatum! – подхватила толпа: – Условия благоприятны!!! Будем сегодня сыты! Дождались!

В пламя огня снова полетели жертвенные лепешки, напечённые намедни трудолюбивыми руками римских женщин: не все из них успели сжечь после надругательства над первой козой.

Под руководством Кондория жрецы, трижды обнеся вокруг нового алтаря внутренности отбывшей в мир иной животинки, сложили их на жертвенник и призвали Юпитера принять священный дар:

– Accipe, sume, cape libens, volens!!!

Юпитер благосклонно принял, чувств никаких не изведав и не выразив (Марс тем временем приободрился, предвкушая скорое воинское пиршество).

На алтарь снова полилось вино и посыпалась мука вкупе с ладаном. Приятный запах жжёного всё активней будоражил и щекотал ноздри обрядшихся.

Жрец Кондорий вскинул руки к небосводу, принялся что-то бормотать себе под нос и слева направо перемещаться вокруг алтаря: молитва и не должна была быть понятной непосвящённым. Когда служитель Богов отрывал руки от небес, прихожане один за другим рывками и урывками ловили их и губами касались тыльной стороны потных ладоней. Кто не успел, тот опоздал.

– Это мне должны целовать руку! Мне, а не этому безродному самозванцу и узурпатору! – чуть не плача шептал жрец-понтифик, отодвинутый на обочину церемонии в результате жёсткой внутривидовой борьбы за выживание: жизнь покатилась под уклон, ибо не всё коту масленица.

Поворачиваясь всё время направо, Кондорий раз за разом прикладывал правую руку ко рту, соединив два пальца: указательный и большой. Так велел священный обряд и долг служителя Олимпийцев и Пантеона.

– Теперь пора в Храм завершить нашу посконную процедуру верности Юпитеру и всем остальным Богам! – провозгласил Кондорий, не забыв добавить: – И в первую очередь – Марсу и сыну его Галерию! Да здравствует Марсов отпрыск!

Выдержавшаяся до самого конца богослужения кучка людей в ожидании чуда и мяса на полусогнутых рванула в Храм, чуть не сбив с ног его штатных жрецов.

Все служители Богов, включая опального лжепонтифика, сначала немного опешив, тоже, ускоряя шаг, вошли в святилище Юпитера. Галерий с Кондорием с хвостом в виде легковооружённых легионеров прошествовали туда последними, будучи уверенными, что никуда не опоздают.

– Ex templo, покиньте Храм, идите до дома, до хаты! Ire licet, ступайте! Valete, будьте здоровы, живите богато! – наконец, набравшись мужества и воздуха в лёгкие, решился высказаться и попытался взять управление в свои руки штатный храмовый жрец-понтифик. – Пошли все вон, кроме цезаря и его славных воинов!

– Согласно посконным правилам обряда, все мы, оказавшиеся самими стойкими, по завершении церемонии должны получить хотя бы мясо козы! – раздались слабые протесты стойких в своей вере прихожан. – Мы верующие, мы же выстояли до конца службы! Не оскорбляйте наши чувства! Не кощунствуйте, вы же служители Богов! У нас с утра маковой росинки во рту не было!

Жрецы, не обращая внимания на глас народный и осмелев, собственными руками и ногами вытолкали недопонявший люд прочь из Храма.

– И ты тоже иди с миром! – обратился понтифик к Кондорию. – Тут и без тебя компетентных жрецов с большим опытом хватает, закончим наше священнодейство по всем правилам! Ты сам человек не местный, иногородний, невесть откуда приблудивший, иди с Богом… эээ… с Богами! Не буди лиха, пока оно тихо!

Неместный жрец замешкался, глаза его забегали, руки задрожали: «Неужели это всё? А ведь счастье было так возможно!»

– Иди, иди подобру-поздорову, а то хуже будет, иначе твои внучки забудут, какая дорога ведёт к нашему Храму, станут безработными, не сделают блестящей жреческой карьеры. И тебе будет нечем семью кормить, – подтвердил опальный, но штатный жрец на окладе свою настоятельную рекомендацию, напирая на слабое место выскочки, как будто почувствовав его мандраж и неуверенность.

Кондорий с душевным трепетом, моляще, как будто хватаясь за последнюю соломинку в шторм, посмотрел в сторону Галерия, испугавшись, что его последние копейки, инвестицией вложенные в перспективный стартап, могут сгореть в финансовой пирамиде.

– Этот человек останется со мной! – отлитым в граните голосом громыхнул цезарь, опираясь на всю мощь пары десятков своих легионеров, тоже проникших в Храм: выталкивать их у жрецов не хватило ни духа, ни мужества, ни силы.

Получив поддержку свыше, Кондорий снова перехватил инициативу и совершил церемонию veneratio – воздал Юпитеру и Богам великие почести. После этого начался пир на весь мир, пир горой: мяса хватило всем оставшимся, зря, что ли, зарезали трёх быков и двух коз! Несъеденное жрецы разнесли по домам, чтобы ублажить кормёжкой свои семьи или продать излишки на базаре: тут им никто препятствий не чинил.

Цезарь с легионерами и подвязавшимся Кондорием, насытившись, чем послали Боги, тоже покинули Храм Юпитера. В эту минуту Галерию показалось, что сверху на него одобряюще и ободряюще взглянула Юнона-Гера, сестра и супруга всемогущего и всевластного Юпитера-Зевса.