Читать книгу Прыжок над Рекой Времени - Баир Жамбалов - Страница 5

Возвращение было сродни переходу. Дано ему двадцать лун на весь путь туда и обратно. Как тогда сам Чингисхан определил его несравненно доблестному командиру Джэбе те же двадцать лун на то, чтобы и обогнуть Великой стену, защитную стену империи Алтан-хана. Вот и ему сам Джэбе и определил столько же. Все три заводных коня при себе, которым предоставляет равную долю для отдыха. Те двое, предоставленных на берегах Онона, прошедшие, проскакавшие без устали в обход Великой стены, также стали дороги ему, как и Халзан, которого и знает ещё жеребёнком.

Он придерживался правого берега Селенги. Обходя скалистые холмы, где и лошади, и человеку не пройти, он отдалялся, чтобы затем снова подойти к живописным берегам столь же трепетно прекрасной реки, самой широкой, какую и знали люди степей. Но есть и другие реки, намного шире Селенги, одну из них, он переплывал на Халзане, тогда как два других заводных коня, дружно следовали за ним, ничуть не отставая. То была Жёлтая река, река Хуанхэ, уж такой безмерной ширины, что берег другой и виден едва. Но в долинах Баргуджин-Тукума, Селенга расширилась намного, величаво пронося воды свои в чисто священное море Байкал.

Быстрыми переходами совсем на закате дня он добрался до того места, где Селенга прибавлялась полноводностью ещё одной рекой, что спокойно плавно сливалась с ней с правой стороны, с востока, со стороны восхода. Вот она – родная река! И забилось сердце в волнении трепетном, ибо и успело побывать в далёких краях, о которых когда-то и слыхом не слыхивал, когда совсем юным и погнался за пропавшими лошадьми и канул в просторах необъятных. Но то было тогда, а вот и возвращается ненадолго уже взрослым мужчиной, отцом первенца, ибо жена его приготовилась одарить и вторым. Но и воином закалённым вовращается ненадолго он, обогнувший Великую стену.

Здесь, на этом слиянии он сделает ночёвку, дабы с первыми лучам солнца отправиться совсем в недолгий путь домой. И устремил взгляд на эту реку племени хори. Но был ли свет печали, оставит ли след отзвук тоски затаённой? Но произнёс тихо, с придыханием слегка: «Уда, Уда…»

Наступила ночь. Но никак не заснуть. При полной луне лес сохранял тишину. И две реки, сливаясь, и уносясь вместе ещё величавее в священное море Байкал, сохраняли тишину. Может, и есть у них свой разум, своя интуиция, свой дар предсказания, свой третий глаз, и увидят они, как через плотную завесу времён столетий у слияния двух прекрасных рек раскинется удивительно прекрасный город, воспетый птицами, встречающий рассвет, как песня, которой дорожишь с тех лет, когда и был с тележную ось.

Глубокой ночью заснул.

С первыми лучами восходящего солнца он мчался уже на Халзане, именно на Халзане, который, однако, почуяв берега родной реки, скакал намного веселее, что два заводных коня едва поспевали за ним до самых кустарников частого ивняка, что на левом берегу. Отсюда и открывался величественно прекрасный вид на обе горы, священные горы – Саган-хада и Дяндяжан-хада. Вот слева, на северо-западе, невысокое плато, вдоль которого светлым журчанием впадает в Уду ручей Эрхирик. Вот справа на северо-восток Дабата – долина высоких трав и несравненной алтарганы, долина цветов полевых и несравненных ая-ганга и улаалзай. А дальше горхон, родник кристально чистых вод.

О, ветер возносящий, дарящий запахи родной земли!

Через воды родной Уды переправился быстро, не величественно широкая Жёлтая река империи Поднебесной. Отряхнувшись, кони готовы были дальше, как заметил невдалеке всадника, пасшего небольшое стадо овец. Видать, и направлялся на водопой. Поравнявшись, отвесил поклоном искренне приветливой благосклонностью, встречный всадник оказался почти стариком:

– Сайн-байна.

– Сайн. – раздалось, как и ведётся с давних пор, времён далёких, ушедших за горизонт седьмых колен.

Хотел было разминуться, ибо молчалив был всадник давно ушедшей молодости, не спрашивал ничего. Но вдруг обратил внимание на лук его. То был сложный лук монгольского воина. В родных краях ни у кого не было такого лука, пока сам когда-то юнцом безусым оказался в просторах степей бескрайних далеко к югу от Селенги. И попал в плен «парням длинной воли», всего лишь остаткам на заре новой жизни, когда и есть верховенство великой Ясы. А позже был захвачен и тот парень из племени унгират, родственник жены самого хана ханов. Ох, и куда продали бы. Куда попал бы, если бы не удача самая высокая. Когда на пути разбойников не оказался его спаситель, сам Джэбе – «наконечник копья» самого хана ханов? Потому и воин его тумена с тех пор. Потому и обогнул Великую стену. Но вот старик, откуда у него лук воина? И сам ли воин? Но слишком стар для быстрых переходов.

Но и седой всадник был такого, же, заострённого внимания, прицелив взгляд, опять же, на его лук, в точности такой же, как у него.

– Я вижу, воин ты. Давно не видел…, давно прекратились войны в наших местах, последний бой был там… – кивнул старик, как бы в подтверждение своим словам, в сторону невысокого плато Дамдин-гувэ у ручья Эрхирик.

– Там? Я не знал… – немного с оттенком удивления отвечал он, всё так же вдыхая запахи родной земли, что обдало порывом ветра от долины Дабата. – Но вижу я, и Вы воин?

– Был когда-то…

Наступило некоторое молчание, в ходе которого и окинул ещё раз взглядом почти старика. Ещё крепка рука, да и взор навострён.

– Кто командует в тумене, откуда ты? – вопросом прервал недолгую паузу пожилой некогда воин, которого он никак не мог признать, хотя, и рождён в этих местах.

– Джэбе. – таков и был короткий ответ в ожидании восхищения и никак не более.

– Джэбе?! Я знаю… – всплеск восхищения отразился в словах этих, как точно и ожидал он.

– А кто у Вас командовал? – не преминул спросить в ответ.

– Джучи.

Ответный всплеск восхищения был так же не менее выразителен.

– А не Баяр-Туяа ли тебя зовут? – уж этот вопрос старика и поверг в удивление.

– Да. А откуда Вам знать?

– Про тебя говорил мой командир. Жаргалтэ его звали. Из племени унгират.

– Вы знаете его? – искренне изумился он.

– Я когда-то был воином его десятки.

– Он сотник теперь.

– Я ожидал…

Время располагало. И потому он рассказал кратко с самого начала про его знакомство с парнем из племени унгират, о том, как сам Джэбе вызволил их из плена, в котором они оказались у последних остатков «парней длинной воли», об учёбе на берегах Онона, о самой войне в обеих сторонах от Великой стены. Не то, что похвастался, но поведал и том, что ныне он – десятник, произведя тем самым должное впечатление на воина, убелённого сединой. Некогда старый воин десятки Жаргалтэ так же поведал подробно о битве на невысоком плато Дамдин-гувэ местности Эрхирик, куда и взглянули оба. Пустырь, заросший алтарганой под ушедшим ветром истории. Когда-то и будут там дома, и поселение с таким же именем Эрхирик, как и поселение с именем родной долины, с именем Дабата в намного нижнем истечении реки-времени, о котором не узнать им никогда, никогда в эту эпоху бурного свершения, когда ступает по земле конь Чингисхана.

В ходе разговора выяснилось также, что старик знал хорошо его родителей, пасших скот восточнее горхона подле местности Нарын-шибирь. И веселее стал, намного веселее сам разговор, перейдя на саму непринуждённость, во время которой и сказал следующие слова старый воин:

– Так ты говоришь, проходил учёбу на берегах Онона. Хорошо. Я знаю, как метки парни земли Баргуджин-Тукум. Но у тебя сложный лук воинов самого Чингисхана. Покажи на деле. Но сначала я покажу, не смотря на старость свою.

Вон видишь чёрных птиц. Как много их. А вон видишь крайнюю птицу на ветке. Одинокий ворон. Там моя цель. Смотри.

И вскинул упруго молодо старый воин такой же сложный лук, как у него. Натянул тетиву, прицелился и спустил тетиву. И дико истошным карканьем вспорхнула вся стая, огласив берега родной реки. Одиозный ор одиозных птиц. И в едином взгляде их обозначилось нечто устрашающе зловещее. Усмотреть ли в них само чёрное воинство дьявола? Видавшим виды воинам как-то и стало не по себе.

Когда же разлеталась, улетала стая, то увидел он стрелу, вонзившуюся в мякоть зелёной ветки. Будь иссушенной, то треснула бы пополам, рассыпалась бы в прах. А так и покачивалась стрела, и ветка с ней, отсюда казавшаяся лишь тонкой нитью. И понимал он, что она-то и есть его цель, а вовсе не чёрная птица. И знак восхищённого восклицания никак не удержал в груди.

Разлетелись птицы, но, кружилась одна из них, так и парившая чёрной точкой. Не тот ли одинокий ворон?

– Ну, что ж, покажи и ты… – предполагал старик его очерёдность на меткий выстрел.

– Моя цель… – кивком одобрив, и приготовился Баяар-Туяа.

Так же обозначив про себя цель, заранее не выдав её старику, он бросился вскачь, прочь от места встречи. Ускакав далеко, он развернул коня, и пустился обратно на том же скаку.

Галоп искромётности копыт свершал само подобие плавного, плавного полёта. И потому легко приготовиться. И вывернется левый бок вперёд в боковой изготовке по движению с одновременным натяжением лука, как и есть. Потому и прошёл этап натяжения. Удержал тетиву на самом уровне груди у сердца, не столь затрепетавшего. Редко у кого тетива под самой челюстью от полёта к полёту, в момент аллюра, в момент карьера. Поймана своя устойчивость, пойман миг! Воин – лук – монгольский конь – одна суть. Доминирующая рука последовала за доминирующим глазом. Затаённое дыхание. Прицельный глаз, стреляющая рука, его цель – одна суть. Движение расслабленного пальца на тетиву, уменьшенным усилием на плавный выстрел. И спуск тетивы. Устремлённая стрела. И вот он – харбан на полном скаку! Разум и дух как согласованное единство. Искусство, идущее от сердца. Стрелок и выстрел – единая реальность в единой сути. Закреплённое мастерство – воин и мыслит, и не мыслит. Он как падающий дождь, как ветер в степи, как тихое течение родной реки Уды. И потому он гений нужного момента!

Одинокий ворон ниспадал подобно осенней листве, на лету испуская дух. Старый воин от души восклицал знак восхищения:

– Вижу парня земли Баргуджин-Тукум. В твоей десятке все таковы?

– Все до единого… – таков и был ответ.

«Кроме коня «чудо оружием» монголов может считаться и так называемый «сложный лук». Несколько частей из различных пород дерева, кости и рога подгонялись друг к другу и склеивались животным клеем. В результате появилось оружие, в умелых руках немного уступающее по точности и дальности стрельбы огнестрельному…

Даже обычный воин мог с расстояния 100 метров пробить кольчугу врага. При этом скорость стрельбы была значительно выше, чем из мушкетов и ружей. Стрелять на полном скаку монгол начинал с трёх лет». – историк Григорий Козлов. «Вокруг света». 2006 г.

Неторопливо тихо течёт Уда. Неторопливо тихо протекает беседа двух воинов. Неторопливо тихо догорает костёр. Доеден наваристый суп из баранины, выпиты чашки кислого кумыса. Есть о чём поговорить.

– По слухам слышал, твой друг детства Эрдэни у берегов Онона.

– Он там учится. Все новобранцы там учатся. А Вы учились?

– Немного. Больше молодые. Но вижу, ты учился, много учился. И тоже у берегов Онона? Или Керулена?

– У берегов Онона. Там и встретил будущую жену.

– Оттуда она?

– И не поверишь, сама племянница Исунке-багатура, родственника самого хана ханов. Тогда он сотником был.

– Ныне тысячник, как полагаю? Наслышан много о нём. Да, истинный батор.

– Да, истинный. Джэбе сказал ему, что отпускает меня на двадцать лун. Он согласился. Хотя, по родственному, требует с меня больше всех. Ох, упорный. Лучше ему на войну, чем на праздник.

– Говоришь на войну. Слышал, что назревается что-то. Потому молодые парни у берегов Онона. Так слышал.

– Там на земле, о которой не слышал никогда, убили караванщиков, сам караван разграбили. Так говорят. Но говорят, убили посла Чингисхана.

– Да… – призадумался старик, замолчал.

Неторопливо тихо течёт Уда. Кое-где неспешных ходом да взбурлится небольшой пеной, да и потечёт опять всё той же тихой гладью. Так было давно до него, так будет давно после него. Но какие реки будет суждено увидеть?

– А знаешь, что предок Чингисхана по материнской линии из племени хори?

– Да? Как? – возглас радостного удивления вырвался из груди Баяр-Туяа.

– Хорилардай звали его предка по материнской линии. Так мне говорил мой командир десятник Жаргалтэ, родственник Борте, жены Чингисхана, урождённой в племени унгират. А ему, Жаргалтэ, говорил об этом сам Джучи, старший сын Чингисхана. А Джучи в свою очередь говорила о родословной его бабушка Оэлун, мать Чингисхана.

– Я слышал о Хорилардае. Он из берегов Уды. Он из нашего племени хори.

– Так и есть.

Замолчали оба. Было о чём думать. То была культура племён степи Центральной Азии, племён лесов Баргуджин-Тукум, которых Чингисхан и объединил в народ единый, культура знать предков до седьмого колена и дальше. Так есть и ныне у монголов, бурят, калмыков. Так будет всегда.

Неторопливо тихо течёт Уда. Да, так и было. Когда-то на более раннем неумолимом истечении Реки-Времени Хорилардай также смотрел на спокойные, разве что бурливые у самого истока, воды Уды, и думал о чём-то своём. Она, Уда, всегда будет такой, как и есть, и была в Бурятии, залитой солнцем, через множество столетий, через череду эпох в истечении, намного нижнем истечении вечно неувядаемой Реки-Времени.

– Там, – кивнув при этом на склон священной горы Саган-хада, что находилась от них на западной стороне, но подразумевалась уж далёкая западная сторона, неведомо сокрытая за много, много гор и рек, старик и проговорил тихо… – ждёт тебя неизвестная война. Желаю – вернись живым, как и многие сыны земли Баргуджин-Тукум. Вы, молодые не думаете об этом, хотя, по большей части, вы и есть дополненные руки и ноги своего командира. И я таким был.

Баяр-Туяа оставалось лишь кивать, молча, в знак согласия со старшим, выказывая уважение по велению родной земли, да и так же по велению Великой Ясы Чингисхана. Как и есть.

Они не узнают, не дано узнать, не суждено, что совсем в другом, намного нижнем истечении Реки-Времени, соизмерённой семью столетиями с небольшим, уйдут бурят-монгольские парни, славные сыны Баргуджин-Тукум на войну великую несоизмеримо, что и будет далеко на той стороне, куда и заходит солнце. Уйдут, чтобы вернуться победителями. Но и многие останутся там навсегда, сложив головы за эти степи, за эти горы, за долины, за берега родной реки.