Читать книгу Прыжок над Рекой Времени - Баир Жамбалов - Страница 8

Застывшим строем вытянулось войско, загромождая горизонт. Было так, как и тогда, когда стягивались войска трёх крыльев первого монгольского государства, пока не империи всемирного порядка, но единого, как никогда, во всех просторах степей, да и лесов северных территорий. Стягивались тогда туда, чтобы и начать то, к чему и готовились изо дня в день, дабы удивить потом военных экспертов, специалистов всего мира во все времена. Потому и положить начло повороту, коренному повороту мировой истории. Но разве были об этом думы?

То было до прыжка над Великой стеной.

Другое время, другое. Вдоль строя шёл человек, уложивший у ног своих велико громадную империю. По правую и левую руку шли двое, которые и должны быть рядом в этот день, шли двое, к которым, особенно в пору вхождения на тропы старости, относился не как к подчинённым, но как к друзьям, подставившим плечо в самые, самые трудные времена, когда и не был ханом. То были Джэлмэ и Богурчи.

Возле юрты стояли сыновья его – Джучи, Чагадай, Угэдэй, Толуй, рождённые от первой жены Бортэ, от которых и продолжится род чингисидов на большей территории света.

Возле юрты стояли они – Богурчи, Джэлмэ, Чилаун, Джэбе, Субудай-багатур, Наян, Тохучар-нойон и остальные, которым и дал право командовать от разума своего, по зову сердца своего. Лишь Мухали отсутствовал, которого оставил там, в Китае, добивать остатки империи династии Цзинь.

К юрте подходил один, затем и встал перед дверью в раздумье, ведомом ему. Постоял немного и обернулся, и подозвал одного из двоих. То был им Богурчи. Когда-то сын простолюдина, который и встал рядом с ним плечом к плечу в тот трудный миг отрочества.

– Помнишь, когда-то нас было двое… – улыбнулся хан ханов от того налёта посетившего воспоминания, на седле которого восседали они ещё совсем подростками, отбившими несколько лошадей от взрослых вооружённых конокрадов.

– Скажи мне, сколько нас сегодня? – спросил уже тихо, как и тогда, но услышали это все в звенящей тишине.

– Девять туменов и ещё половина ждали когда-то на берегах Керулена одного твоего слова. Но ныне больше, намного больше, когда у ног твоих простирается империя. – отвечал также тихо Богурчи, но услышали это все в звенящей тишине.

– Я вхожу, мой друг.

– Иди, наш повелитель.

Встал перед дверью в раздумье, ведомом ему. Постоял немного и обернулся, и подозвал одного из двоих. То был им Джэлме. Когда-то сын кузнеца, который и встал рядом с ним плечом к плечу в тот трудный миг молодости.

– Я выжил в ту ночь, когда сразила меня стрела говорящего на одном языке. Ты тогда напоил меня кумысом… – улыбнулся хан ханов от того налёта посетившего воспоминания, на седле которого они восседали уже воинами, собиравшими воедино степи, и говорил тихо, но услышали это все в звенящей тишине.

– Не сразит тебя стрела, и не придётся потому доставать кумыс для тебя, а тот, говорящий на одном языке, стал твоим наконечником копья Джэбе, твоим верным воином, как тогда девять туменов и ещё половина одного, как тогда у берегов Керулена, но которых ныне больше, намного больше, когда у ног твоих простирается империя. – отвечал также тихо Джэлме, но услышали это все.

– Я вхожу, мой друг.

– Иди наш повелитель.

Сошла улыбка, наполнив решимостью всю непоколебимую суть.

Просторная юрта наполнена была благовониями, сопутствуя молитвам, обращённых Вечному Синему Небу. О, полевой цветок Ая-ганга! О душистая трава степей Алтаргана! О. редкий Улаалзай, цветок лилии, ясно багровым светом откровенности чисто первозданной! Откуда знать, что запахи их, как мысленный взор родной земли, будут рядом с ним в далёких сторонах, где и восходит солнце на востоке от Великой стены, где и заходит солнце за морем Каспия.

Запахи дали открыться тому. Что в тяжкие годы старался забыть или же спрятать в самых отдалённых глубинах души то самое светлое, чем и дорожил всегда. То было дальнее детство, когда и был жив отец. И тот самый багряный закат ослепляющего красного солнца над горизонтом бескрайней степи, над изумрудами высоких трав воспламенил память того дня, того вечера, когда отец и указал на юго-восток.

Багряный закат ослепляющего красного солнца над горизонтом бескрайней степи, над изумрудами высоких трав. Туда, в сторону ту отец не указывал.

***

«Отец, отец – мой славный родитель, не увидавший роста своих сыновей, своей дочери. Отец, отец – мой славный родитель. Видишь ли ты меня с просторов Вечного Синего Неба, первенца старшего своего? Отец, отец – мой славный родитель, как могли я и мать Оэлун, славная жена твоя, старались не уронить знамя твоего рода, знамя твоего духа. Мы выдержали, мы выжили, мы поднялись, мы встали, мы взлетели подобно степным орлам. Другое время. Другой сын, ставший отныне Чингисханом. Я прекратил все войны степей, все раздоры говорящих на одном языке, которые так искусно раздувал коварный властитель Алтан-хан империи Цзинь или же сами уподоблялись разбойничьим ордам, наживающихся на бедах таких же говорящих на одном языке. Стая волков всегда едина в охоте. Но не таковыми были люди степей, не таковыми. Чужая воля, чужая хитрость необузданно скакали по берегам наших рек. То было так. Но другое время несут течения наших рек, другое время. Я привёл все народы степей и лесных краёв под единое девятиножное знамя под покровительством Вечного Синего Неба. Девять туменов моих и ещё половина одного с берегов Керулена, по слову моему от завета Вечного Синего Неба пошли за мной на юго-восток, как когда-то и указано было моим отцом, моим славным родителем, и отомстили за смерть наших славных предков. Я прыгнул над Великой стеной. Но другое время. Подлость, коварство расцвели под Вечным Небом. И потому кони воинов моих готовы устремиться по слову моему от завета Вечного Синего Неба в ту сторону багряного заката, как когда-то и устремились хуннууд, далёкие предки родных берегов, про которых говорил отец, мой славный родитель…»

Неведомо затаённая суть вздымалась от запахов трав родной земли. Стремглав наброшенная память озарила те слова: «Говорят, при рождении у этого первенца Есуге на ладони был твёрдый сгусток крови. Это знак от Вечного Синего Неба…» Тот голос был незнаком ему.

Вонзи ту силу взгляда, от которого когда-то встрепенулся дрожью конь Таргутай-Кирилтуха и чуть не скинул надменного седока. Устремлённым взором исторг тогда змеиный мир холодной сути, от которого цепенеют мыши. Он вонзит змеиный хищный глаз в сторону багряного заката на ту империю за людей своих, от которого и оцепенеет она подобно мыши. Жестоким разумом на жестокость.

Плавно реющий полёт орла, небесного хана посреди взлетевших от просторов степей. Взгляни в низины, узри ползучее движение. Начни. Твоя охота. Нет слабее, беспомощнее той жертвы, на которую, подобно молнии, обрушится его орлиный взор. Устремись в низину, подобно камню, в одном желании растерзать. Твоя охота – истинный хан небес!

Лишь шёпот определённых фраз-заклинаний, шёпот молитвенной сути: «Тишина будь спутницей моих устремлений в просторы Вечного Синего Неба.

Откройся моему разуму, как и сердцу, неведомость вод истекающей реки-времени, откройся моему разуму, как и сердцу, неведомость бурливых вод морей познания.

О, Вечное Синее Небо, дай мне сил во имя исполнения зовущего призыва ушедших душ людей моих, за которых и пойду я мстить…

О, Вечное Синее Небо, дай сил моему народу занять достойное место под солнцем, что в священных просторах твоих восходящий на востоке, заходящий на западе…

О, Вечное Синее Небо, дай мне сил, поднять на неизмеримую высоту достоинство и честь моей земли ради потомков наших…»

Ая-ганга – полевой цветок степей, источающий благословенный запах!

Алтаргана – душистая трава степей, источающая благословенный запах!

Улаалзай – редкий цветок лилии, источающий благословенный свет!

Суть разума, суть духа – одновременность!

Он идёт по дивному полю дивных цветов. Поле, безмерное поле, вместилище вечных радостей, успокоений. Ветер обдувает тихо. Но тот ли ветер у той долины в неведомой сути неведомых просторов? Другие переливы чужих горизонтов чужих небес. Иное поле иных событий.

На каком берегу, какой реки?

Суждено ли познать, хоть краем, суть гармоний неведомо высших истин?

Там впереди, отдалённо впереди кто-то стоял, будто ждал.