Читать книгу Тень греха - Барбара Картленд - Страница 3

– Ваша мать – очень красивая женщина, – произнес после недолгой паузы граф.

Селеста промолчала.

– Я хорошо помню, какие ходили слухи, когда она сбежала с маркизом Героном. Они очень любили и по сию пору любят друг друга.

– Мы тоже любили ее…

Признание далось Селесте с трудом, и за ним стояла глубокая, давняя боль.

– Понимаю ваши чувства, – заметил граф, – но полагаю, что ваша мать, как и многие женщины до нее, посчитала, что ради любимого мужчины можно пожертвовать всем миром. – Селеста вновь промолчала, и он добавил: – Когда-нибудь вы сами полюбите и тогда сможете понять ее.

– Этого не будет! Никогда! – твердо, с непривычной для нее резкостью возразила девушка и, возвратившись к камину, села напротив гостя. – В этом и заключается одна из причин, – продолжала она бесстрастным тоном, что, по-видимому, стоило ей немалых усилий, – почему я умоляю вашу светлость позволить мне остаться здесь.

– До конца жизни? – спросил граф с улыбкой, в которой Селеста услышала только насмешку.

– До конца жизни! – решительно подтвердила она.

– Вы шутите! – воскликнул граф. – Рано или поздно вы поймете, что даже несчастье – если это можно так назвать – не бывает вечным. И тогда вы выйдете замуж за того, кого полюбите, и станете, в чем я ничуть не сомневаюсь, прекрасной супругой.

– Мне не подобает спорить с вашей светлостью, но уверяю вас, я никогда не выйду замуж и никогда ни в кого не влюблюсь! – заявила Селеста.

В голосе ее прозвучала искренняя уверенность и твердая решимость.

– Полагаю, вы слишком умны, чтобы давать обещания, которые позднее опровергнет само время, – ответил граф.

Селеста нетерпеливо дернула плечами, и он продолжал:

– Я понимаю: вы были ребенком и не могли понять мотивы поведения вашей матери. Уйдя от вашего отца, она дала повод для скандала. Но я, как человек посторонний, нахожу для нее некоторые оправдания.

– Вы можете ничего мне не объяснять, – сказала Селеста.

– Да, но я хочу объяснить кое-что себе самому, – возразил граф. – Я знаю маркиза Герона много лет, фактически с детства, хотя он значительно старше меня. У него есть, как вам, вероятно, известно, жена, которая уже давно и неизлечимо больна: ее поразило безумие. Вот почему ваша мать и маркиз не могут вступить в брак даже после смерти вашего отца.

Не желая слушать, что еще скажет гость, Селеста отвернулась к пустому камину.

– Полагаю, у ваших родителей была большая разница в возрасте, – безжалостно продолжал граф. – Сколько было вашему отцу, когда он умер?

– Он… он умер в шестьдесят семь, – неохотно ответила Селеста.

– Спрашивать о возрасте леди не принято, – по губам графа скользнула циничная усмешка, – но, думаю, я не сильно ошибусь в расчетах, если предположу, что ваш отец был старше вашей матери по меньшей мере лет на двадцать пять.

– Тем не менее они поженились и жили счастливо и в согласии.

Сама того не желая, Селеста втянулась в спор, откликаясь на каждую фразу гостя.

– Даже если люди счастливы, это далеко не всегда означает, что они страстно влюблены друг в друга, а любовь, позвольте вас заверить, для некоторых экстаз и сокрушительная сила, сопротивляться которой невозможно.

– Вы пытаетесь оправдать мою мать, – снова не выдержала Селеста. – Не знаю, зачем вам это нужно, если только вы не намерены освободить от ответственности того, кто соблазнил ее и увел из дома.

– Я вижу, вам ее очень недостает, – мягко заметил граф. – Вы скучаете по ней.

– Уже не скучаю, – возразила девушка, – но хочу, чтобы вы поняли: я никогда не позволю вовлечь себя в нечто подобное. Я никогда не поступлю так, как поступила она, никогда не принесу горя другим и не допущу, чтобы посторонние глумились и потешались надо мной. – Произнеся сей страстный монолог, она посмотрела на гостя и, переведя дыхание, закончила уже спокойнее: – Вот почему я прошу вашу светлость верить, что если вы дозволите мне остаться в Садовом коттедже, то я останусь здесь до конца жизни.

– В данных обстоятельствах мне, похоже, ничего другого и не остается.

– Значит, нам с Наной можно остаться?

– Если вам так угодно.

Граф поднялся.

– Но, как вы уже знаете, я никогда ничего не даю просто так, не взяв ничего взамен. Поэтому, разрешая вам остаться в Садовом коттедже, я хочу попросить об ответной услуге.

Селеста мгновенно насторожилась и опасливо посмотрела на него.

Выдержав небольшую паузу и словно наслаждаясь ее испугом, он продолжал:

– Вы пообедаете сегодня со мной.

– Хотите, чтобы я… пообедала с вами? – недоверчиво переспросила Селеста.

– У Монастыря долгая и богатая история, которую я хотел бы узнать получше. Полагаю, никто, кроме вас, не сможет познакомить меня с легендами прошлого, рассказать о потайных ходах и убежищах[2], которых здесь, я уверен, великое множество.

– Откуда вы знаете, что они здесь есть? – спросила Селеста.

– Мне говорили, что все сведения о таких ходах и убежищах передаются из поколения в поколение, от одного хозяина имения другому, и знают о них только ближайшие его родственники.

– Роксли владеют Монастырем на протяжении последних пяти сотен лет, – с гордостью сказала Селеста.

– А теперь имение принадлежит мне, – не преминул напомнить граф.

– Для вас это просто забава, удобное место, где можно остановиться и отдохнуть, но которое вам, в сущности, безразлично. Это не ваш дом, и никогда он не станет для вас домом!

Еще не закончив, Селеста поняла, что допустила непростительную грубость.

Граф, однако, не обиделся, но и в долгу не остался:

– Ну вот. Сначала вы ненавидите свою мать, теперь ненавидите уже и меня. Я же полагаю, что девушка с таким милым личиком и такими нежными сладкими губками, как у вас, просто создана для любви.

Он заметил, как полыхнули гневом ее глаза и вспыхнули щеки, но прежде, чем она успела что-то сказать, развернулся и направился к двери. – Я пришлю за вами экипаж к семи часам, – бросил граф и, не дожидаясь ответа, вышел из гостиной с той же ленивой грацией и надменной небрежностью, с какой и вошел.

В прихожей его встретила Нана.

– Сегодня вечером я жду мисс Селесту к обеду. Мне нужно обсудить с ней важные вопросы, касающиеся ее будущего.

– Я пригляжу, милорд, чтобы она была готова.

Закрыв за гостем дверь, Нана поспешила в гостиную.

Юная хозяйка стояла у окна, держа руки за спиной, и смотрела в сад.

– Ненавижу его! – воскликнула она. – Ненавижу… Но мы обязаны графу и ничего не можем с этим поделать.

– Он позволит нам остаться?

– Говорит, что да, позволит, но какой же он невыносимо самоуверенный, надменный и властный! Ты бы слышала, как он со мной разговаривал! По какому праву?

– Что он вам сказал? – быстро спросила Нана.

– Пытался оправдать маму.

Старая служанка облегченно выдохнула, чего, к счастью, девушка не заметила.

– А почему вы заговорили с ним о ее светлости? Сами же знаете, что вас такие разговоры всегда расстраивают.

– Граф сказал… – пробормотала чуть слышно Селеста, – сказал, что она счастлива.

– А почему бы ей и не быть счастливой? – пожала плечами Нана. – Его светлость – настоящий джентльмен, пусть даже и согрешил, нарушив одну из заповедей.

– И ты тоже ее оправдываешь? Нана, ну как же ты можешь?

– У меня и в мыслях нет оправдывать ее светлость, – твердо ответила Нана. – Она поступила неразумно и совершила большой грех. Но это вовсе не значит, что вы должны терзаться да рвать себе душу. Толку от этого точно не будет. Что сделано, то сделано.

Селеста вздохнула.

– Граф также спрашивал, почему у меня нет друзей и почему мне не к кому обратиться за помощью. Я рассказала…

– Пусть уж лучше с самого начала знает всю правду, – благоразумно рассудила Нана, предпочитавшая практический взгляд на вещи. – Если граф пожелает приехать и жить в этом гадючнике, то скоро увидит, как здесь относятся к тому, что творится в Лондоне. С другой стороны, его-то все равно везде примут, потому что он – мужчина.

– Как приняли Джайлса после того, как мама сбежала. Это только мне везде отказали от дома. Только меня никто не желает видеть.

Селеста произнесла это без горечи, как то было в разговоре с графом, но с болью человека, на долю которого выпало немало тягот и страданий.

С тех пор прошло четыре года, но она не забыла, как отвернулись от нее подруги детства и какой неожиданностью, каким потрясением это стало для нее.

А вот на отце случившееся почти не отразилось; он всегда относился к общественному мнению с безразличием и даже неприязнью и в последние годы постоянно отказывался от всех приглашений.

Когда в пятьдесят он упал с лошади и повредил спину, здоровье его сильно пошатнулось и уже не поправилось: до самой смерти он испытывал сильные и почти постоянные боли.

Жизнь в поместье текла своим чередом, тихо и спокойно, но Селеста видела, что и матери, и Джайлсу нелегко было найти знакомых своего возраста.

Она помнила детские праздники, ехать на которые приходилось за несколько миль. В Монастыре их тоже устраивали: летом – с пикниками, зимой – с играми и танцами.

Высказанное графом замечание о разнице в возрасте между родителями едва ли не впервые навело ее на мысль о том, как тяжело приходилось матери и сколь скучной была ее жизнь в поместье.

Скрашивать унылое существование, сводившееся к постоянной заботе о больном супруге и детях, леди Роксли помогало ее единственное увлечение – прогулки верхом.

Зимой она иногда даже отправлялась на охоту, и за весь год редко выпадал день, когда хозяйка поместья не выезжала по утрам. По возвращении, часа через два, лицо ее сияло румянцем, и в глазах прыгали задорные искорки.

Поначалу ее сопровождал грум, но потом она купила лошадь слишком быструю и норовистую, чтобы кто-то мог за ней угнаться.

Однажды Селеста услышала, как отец советовал матери брать с собой Хикмана.

Разговор случился после того, как она, возвращаясь с очередной прогулки, упала у какого-то забора, но смогла поймать лошадь и забраться в седло.

– Хикман стареет, – рассмеялась в ответ леди Роксли, – и ты прекрасно понимаешь, что Мерлин легко уйдет от любой из тех кляч, что стоят у тебя в конюшне.

– Я не собираюсь покупать новых лошадей, – отрезал сэр Норман.

– Значит, я буду выезжать одна. – Она беззаботно улыбнулась и, наклонившись, поцеловала мужа в щеку. – Не беспокойся. Уверяю, я вполне в состоянии позаботиться о себе.

Поместье Монастырь граничило с владениями маркиза Герона.

Когда Селеста подросла, до нее дошли слухи, передаваемые не иначе как шепотом, что у маркиза есть супруга, женщина со странностями и необузданным нравом.

Позже она услышала от слуг, что маркиза Герон лишилась рассудка и ее поместили в некую частную лечебницу.

– Какое несчастье, – обронила как-то Нана в разговоре со старшей горничной. – Такой видный мужчина, настоящий красавец, и надо же – остался без наследника. Теперь и титул передать некому.

– Эти умалишенные, говорят, живут долго, – кивнула горничная. – А супруги страдают – развестись-то нельзя.

– Таков закон, – развела руками Нана, – и ничего с этим не поделаешь.

“Будь я повзрослее, – вспоминала впоследствии Селеста, – могла бы догадаться, что происходит”.

Но в четырнадцать лет она еще не отличалась наблюдательностью и оставалась во многих отношениях не по возрасту наивной.

Человек постарше наверняка бы заметил, что леди Роксли никогда еще не была такой красивой и что в чертах ее сквозила нежность, а лицо как будто светилось.

Дочь обедневшего сельского сквайра, она вышла замуж в семнадцать лет за первого же мужчину, попросившего ее руки.

Сэр Норман Роксли впервые увидел свою будущую супругу погожим осенним деньком, когда приехал к ее отцу, устроившему на своей земле охоту и пригласившему по такому случаю соседей. Его дочь, выполнявшая в отсутствие матери роль хозяйки, развлекала гостей разговором и распоряжалась за ланчем.

Человеку уже немолодому и не питавшему прежде особого интереса к прекрасному полу юная особа показалась невероятно милой и привлекательной. Вступив в пору зрелости, он вдруг отчаянно влюбился.

Привыкнув, однако, к спокойному существованию и не будучи склонным к переменам, сэр Норман попытался приобщить свою юную супругу к однообразному течению сельской жизни.

Элейн Роксли питала к мужу уважение и самую теплую признательность, но до знакомства с маркизом Героном не ведала сильных страстей. Для них обоих любовь была восторгом, чудом и неодолимой силой, за которой последовало неизбежное.

Но как объяснить все это четырнадцатилетней девочке, на глазах у которой в одночасье рухнуло все прочное и незыблемое?

– Как могла мама сделать такое? Как она могла так обойтись с нами? – снова и снова спрашивала Селеста, и никто не давал ей ответа.

Она помнила, с какой надеждой ждала приглашений от подруг, но они так и не приходили.

– Леди Селтон в следующем месяце устраивает танцы по случаю четырнадцатилетия дочери, – сообщила Нана вскоре после исчезновения хозяйки. – Вам надо бы купить новое платье.

– Да, конечно, – ответила Селеста. – Вот только почему Элизабет сама не приехала и не позвала меня? Когда мы виделись в последний раз, она только об этом и говорила.

Дни проходили в ожидании, но вестей так и не поступало.

За тем оскорблением последовали другие, и только когда их набралось около дюжины, она поняла наконец, что местное общество ее больше не принимает.

Отец почти не разговаривал. Казалось, оставшись один, он решил, что жить уже не стоит, и сгорел буквально на глазах.

Так думала Селеста, но доктора назвали все это чепухой.

– Ваш отец долгие годы болел, и после несчастного случая у него развилась опухоль.

Он умер из-за того, что мама разбила ему сердце, говорила себе девушка. Единственное, чего она не могла решить, – это чье сердце пострадало больше – ее или отца.

А вот Джайлс отнесся к случившемуся спокойно. Впрочем, тогда он уже не жил в Монастыре, поскольку сразу после окончания Оксфорда уехал в Лондон.

Поначалу ему вполне хватало компании старых друзей, с которыми он сошелся в школе, а потом в колледже, и только после смерти отца, унаследовав титул, брат начал, как он сам говорил, “наслаждаться жизнью”.

“Будь здесь мама, Джайлс никогда бы не позволил себе такое и, уж конечно, не проиграл бы поместье!” – раз за разом повторяла она себе, но так и не смогла себя в этом убедить.

Брат изменился еще в школьные годы в Итоне. Уже тогда он начал считать родителей скучными, старомодными и отсталыми.

Новость о том, что мать сбежала с маркизом Героном, Джайлс встретил с философской невозмутимостью и мнение свое выразил так: “Думаю, матушке до смерти надоели вечные придирки отца”.

Ее размышления прервал голос Наны.

– Довольно, мисс Селеста. Очнитесь. Вам скоро одеваться. Я растоплю печь и согрею воды, а вы примете ванну. Надеть надо самое лучшее платье: другого случая может и не представиться.

– Нет! – решительно заявила Селеста. – Его я не надену. Никогда, Нана. Ты понимаешь?

Никогда! Никогда!

– Ну значит, все впустую. Я могу попробовать сшить что-то в том же роде, но такой материал мы себе позволить не можем. А платье-то какое красивое! Нет, вы только посмотрите!

– Я уже говорила тебе и повторяю еще раз: я никогда не надену того, что присылает мама.

Никогда!

С этими словами Селеста выбежала из гостиной в сад.

Нана, проводив ее взглядом, вздохнула.

Сбежав от мужа, леди Роксли неизменно присылала из Франции подарки для дочери – на Рождество и на день рождения.

Мягкие замшевые перчатки, шить которые умеют только французы; сорочки из тончайшего китайского шелка, украшенные настоящими кружевами; повседневные платья, в самой простоте которых угадывался истинно парижский шик.

А в самом начале лета пришло платье, от одного взгляда на которое у Наны перехватывало дух от восторга.

Они обе – и Нана, и Селеста – прекрасно знали, почему его прислали именно сейчас.

Живя во Франции, леди Роксли думала, что ее восемнадцатилетняя дочь дебютирует в свете, и подарила ей платье, просто созданное для бала.

– Господи, ничего красивее в жизни не видела! – всплеснула руками Нана, доставая подарок из коробки.

– Не хочу даже смотреть! – воскликнула Селеста. – Видеть его не желаю!

Она выбежала из дому, а старая служанка осталась – с платьем в руках и печалью в глазах.

Судя по всему, леди Роксли даже не догадывалась, к чему привело ее скандальное бегство, и не знала, что ее дочь не приглашают больше ни на какие балы, а значит, дар ее бесполезен.

“И ведь какая красота пропадает”, – думала Нана, разглядывая заморский подарок: белый атлас, украшенный настоящим валенсийским кружевом, фестонами и белыми камелиями, которые сами притягивали взор.

Вырез отделан тончайшим кружевом, модные короткие рукава и узкая талия – бархатной лентой.

Селеста выглядела бы в нем восхитительно, но старая служанка понимала, что ее подопечная никогда и ни за что не наденет это роскошное платье.

В конце концов оно вернулось в коробку в шкафу, где пылились другие подарки от леди Роксли.

Как случалось и раньше, ласковое солнце, густой цветочный аромат и вкрадчивый шепот ветерка в зеленых кронах рассеяли злость, растопили негодование и уняли волнение, поднятое в душе Селесты визитом графа.

Что-то в нем ее беспокоило, волновало и даже пугало.

Утром в теплице он оскорбил ее своим поведением, а теперь, побывав в коттедже и заговорив о ее матери, растревожил вроде бы уже затянувшиеся раны.

Меньше всего на свете Селесте хотелось отправляться вечером на обед к этому человеку.

Она прекрасно понимала, что приглашение в имение, где никого, кроме них двоих, не будет, само по себе является оскорблением и нарушением приличий.

С другой стороны, напомнила себе Селеста, чего еще ожидать, если она сама рассказала графу о своем нынешнем положении девушки, отвергнутой местным обществом.

– Ни то ни се, ни рыба ни мясо, – вслух сказала она, вспомнив любимую поговорку Наны.

Тем не менее, когда присланная графом карета подкатила к Садовому коттеджу и остановилась напротив входа, Селеста была уже готова и выглядела весьма мило, как и подобает настоящей леди.

Платье, которое она надела в этот день, Нана сшила, взяв за образец то, что леди Роксли прислала из Парижа два года назад, и заменив флер, которого у нее не нашлось, муслином.

Бледно-зеленое, с высокой талией, уже почти вышедшей из моды, оно открывало мягкую округлость девичьих грудей, а прямая юбка позволяла оценить нежные изгибы тела.

Цвет платья подчеркивал ослепительно-белую кожу, а тщательно уложенные волосы украшали две белые розочки, срезанные Наной в саду.

– Что за нелепость присылать за мной карету! – проворчала Селеста тоном брюзги, во всем выискивающего подвох. – До Монастыря три минуты ходьбы через сад, а так придется ехать по дороге, потом через ворота и еще по аллее!

– К его светлости гости пешком не ходят, – наставительно заметила Нана. – Не положено.

– Думаю, я буду сегодня единственной гостьей, – возразила Селеста.

Так и вышло.

Граф ожидал ее в просторном зале, все еще хранившем дух прежних хозяев.

Шторы из голубого дамаска на створчатых окнах, белые панели на стенах, карнизы с золотыми листьями – все это служило достойным фоном, на котором когда-то блистала красота леди Роксли.

При этом, как показалось Селесте, комната уже приспособилась и к новому хозяину, стоявшему в дальнем конце, у мраморной каминной полки, привезенной из Италии.

Кто бы мог подумать, что мужчина в вечернем костюме может быть столь элегантным!

Несколько раз напомнив себе, что ненавидит графа, Селеста не могла не оценить замысловатые складки шейного платка, безупречный покрой фрака и изящное благородство черной жемчужной булавки, сиявшей в пышном жабо.

Но больше всего поражало то, что утонченный наряд ничуть не сковывал своего хозяина.

Граф держался с небрежной легкостью, как будто любая одежда, какую бы он ни надел, тотчас становилась его частью.

В какой-то момент, идя навстречу новому владельцу имения, Селеста даже пожалела, что не воспользовалась предложением Наны и не надела платье, присланное из Парижа специально для первого бала, которого у нее так и не было. Однако потом она убедила себя, что ее единственная цель – уговорить графа позволить им остаться в коттедже, и чем реже она будет видеть сэра Мелтома, тем лучше.

Сделав реверанс, Селеста выпрямилась и посмотрела ему в глаза.

– Вы очень похожи на свою мать, – негромко сказал граф. – Увидев ее впервые, я подумал, что она одна из самых красивых женщин, каких я когда-либо встречал.

– Я не желаю говорить о маме, – сдержанно ответила Селеста.

– А я намерен продолжить наш разговор с того места, где мы его прервали. И вам вряд ли удастся помешать мне сделать то, чего хочу я.

“Он прав”, – подумала Селеста, усаживаясь на диван.

Хотя граф и не вызывал у нее симпатии, она не могла не признать за ним несомненной решительности и твердости. В то же время в нем ощущалось что-то жесткое, безжалостное, из-за чего ее неприязнь к новому хозяину имения только усиливалась. Видя эту жесткость, девушка чувствовала себя еще более неопытной и беззащитной.

– У вас прекрасный дом, мисс Роксли, – с обезоруживающей искренностью заметил граф.

Дворецкий, представительный мужчина с надменным лицом, подал гостье бокал мадеры.

Приняв его, она вспомнила, что в последний раз пробовала спиртное на похоронах отца.

Сам граф предпочел сухой херес и, дождавшись, пока дворецкий и два сопровождавших его лакея покинут комнату, сказал:

– Вернувшись от вас сегодня утром, я обошел весь дом, и у меня появилось множество вопросов. Надеюсь, вы ответите на них и удовлетворите мое любопытство. Мне, конечно, известно, что когда-то здесь размещался монастырь цистерцианцев, но только вы можете поведать о событиях, происходивших в этом доме на протяжении веков.

– В библиотеке есть книги, которые могли бы привлечь внимание вашей светлости и…

В какой-то момент, ближе к концу обеда, девушка поймала себя на том, что забыла о своей ненависти к графу.

А еще Селеста подумала, что никого, кроме нее, наверное, уже не занимают те сражения, что велись вокруг Монастыря, никому нет дела до священников, скрывавшихся от мстительных папистов королевы Марии. Для этих священников и создавались тайные убежища, одним из которых была часовенка в стропилах под самой крышей.

Позднее сюда пришли бежавшие от армии Кромвеля роялисты, и убежища стали надежным приютом уже для этих несчастных, так как за свою верность королю они могли поплатиться жизнью.

Граф оказался внимательным слушателем.

Селеста не видела себя со стороны и не знала, что глаза ее сияют, щеки горят, а голос звенит от эмоций.

После обеда из столовой с ее галереей и массивным камином они перешли в библиотеку, и Селеста, поднявшись по передвижной лесенке, сняла с полок несколько фолиантов, которые хотела порекомендовать для чтения новому хозяину имения.

Спускаясь с последним томом, она остановилась на нижней ступеньке, оказавшись вровень с графом.

Оживленно рассказывая о том, что всегда ее интересовало, Селеста совершенно позабыла, что они одни, а ее единственный слушатель – мужчина.

И, лишь заметив на его губах тень улыбки, она опомнилась и неожиданно для себя умолкла на полуслове.

– Вы так милы, Селеста, – произнес он.

– Я… – Она осеклась, осознав вдруг, что впервые за все время граф назвал ее по имени. – Я хочу, чтобы вы прочитали вот эту книгу… – Книга подождет. Я хочу поговорить о вас.

– Обо мне?

Селеста стояла на ступеньке спиной к лестнице, и все пути к отступлению были отрезаны.

– Я много думал о вас.

– Это ни к чему. Вы милостиво разрешили нам остаться в Садовом коттедже, за что мы весьма вам благодарны. Вскоре вы вернетесь в Лондон и забудете о нас.

– А вы забудете меня?

– Надеюсь, что да.

– Вы уже простили меня за тот утренний поцелуй?

Застигнутая врасплох, она изо всех сил старалась не выдать охватившее ее смятение.

– Я… я постараюсь… забыть… – пробормотала она наконец.

– Но я не забуду. Это было восхитительно! Такое хочется оставить в памяти навсегда.

– Вы поступили… Вы не имели права вести себя подобным образом. Вы и сделали это потому только, что… что я была… растрепанная.

– Вы были очаровательно милы, точно так же, как и сейчас. Кто бы подумал, что в сельской глуши таится такая красота…

– Спасибо, но я не думаю, что вы… должны говорить со мной… вот так.

Граф вскинул брови:

– Вас это оскорбляет?

– Не совсем. Но вы… вы меня смущаете. Я не привыкла к комплиментам.

– Так, может быть, пора привыкать. И для начала научиться их выслушивать.

– Зачем?

– Затем, чтобы не растратить жизнь впустую. Чтобы наслаждаться юностью, красотой и, конечно, любовью.

– Вам уже известно, что я думаю о любви.

– Вы же ничего о ней не знаете.

– И очень этому рада! – твердо заявила Селеста.

Граф ответил не сразу, и она замерла в ожидании – сердце в груди колотилось быстро-быстро. Какое-то странное чувство – может быть, страх? – поднялось из груди и подступило к горлу.

Внезапно граф повернулся и, пройдя через библиотеку, остановился у большого стола в центре комнаты, за которым когда-то работал прежний хозяин.

Взгляд его, скользнув по тяжелому, украшенному гербом Роксли бювару и массивной чернильнице с выгравированной на ней геральдической короной, остановился на ноже для разрезания бумаги. На его рукоятке был изображен стоящий на задних лапах лев, под которым располагался развернутый свиток с надписью на латыни: “Верен нашему идеалу”.

– Мне нужно многое вам рассказать, – произнес наконец граф, и Селеста услышала в его голосе новую, незнакомую и непонятную нотку.

– О чем? – спросила она, ступая на ковер и глядя на собеседника с некоторой неуверенностью.

– О вас.

– Что-то не так? Что вы пытаетесь сказать?

Ей вдруг стало не по себе. А что, если он передумал? Что, если потребует, чтобы они с Наной освободили коттедж и убрались с его земли? И куда же тогда идти?

– Вы слишком красивы, чтобы и дальше жить так, как живете сейчас. Рано или поздно кто-то найдет вас здесь, и тогда… Одному лишь господу ведомо, что может случиться.

– Не понимаю. Что может случиться?

– Я хотел бы, – словно не услышав ее, продолжал граф, – предложить вам свое покровительство. Я был бы добр к вам… Очень добр и очень мягок и, полагаю, смог бы обеспечить ваше счастье.

– Я… Мне кажется, я не вполне вас понимаю, – смущенно произнесла Селеста, растерянно глядя на него. – И в ту же секунду, словно тьму непонимания прорезала вспышка молнии, смысл его слов дошел до нее. – Хотите сказать… Вы имеете в виду…

Договорить она не смогла. Граф повернулся и шагнул к ней.

– Вы сказали, что не желаете выходить замуж. Что ж, я тоже не намерен жениться. Но я могу дать вам все то, чего вам не хватает, и принести такие радости, о которых вы даже не догадываетесь.

– Как… как вы можете? Как можете вы предлагать мне такое? Вы знаете мою мать и думаете, что я похожа на нее? Что я способна поступить так же? Вы думаете, что я буду жить с мужчиной… быть его любовницей? Вы это пытаетесь мне сказать?

– За грубым словом может стоять нечто чудесное. Поверьте, у меня и в мыслях не было оскорбить вас. Я всего лишь предлагаю удобный и взаимовыгодный выход для нас обоих.

– Я хочу лишь одного – чтобы меня оставили в покое.

– Таково ваше нынешнее желание, но уверяю вас, моя дорогая, это не только непрактично, но и несбыточно.

Селеста гордо вскинула голову.

– Я принимаю к сведению, что вы, милорд, не имели намерения оскорбить меня, хотя в это трудно поверить. Но позвольте заявить, что я скорее умру, чем приму ваше предложение!

– Интересно, что вы скажете об этом через год, – невозмутимо заметил граф.

– Через год, через два, даже через десять мой ответ будет таким же. Нет, милорд! Нет, нет и нет!

Она ждала, что он станет спорить, но граф лишь улыбнулся, как показалось ей, насмешливо.

– В таком случае давайте поговорим и другом. У меня нет ни малейшего желания расстраивать вас.

– Вы уже меня расстроили, – ответила Селеста. – И пожалуйста, я хочу вернуться домой.

– И воздвигнуть между нами стену? Стену, которую вы станете достраивать кирпичик за кирпичиком, снова и снова думая о моем предложении. Нет, моя дорогая, я хочу, чтобы вы запомнили меня другим, и прошу вас продолжить знакомить меня с домом.

Селеста всей душой хотела отказаться.

Больше всего на свете в этот момент она мечтала убежать от графа и от тех странных ощущений, что рождало ее воображение. Она чувствовала прикосновения его рук, его пугающую близость, исходящие от него волны властности и силы.

Он подавлял ее волю, управлял ею, командовал, и она со страхом понимала, что как бы ни старалась, как быстро бы ни бежала, уйти от него невозможно.

И, склонившись перед этой силой, признав поражение, Селеста заставила себя подчиниться и показать графу все, что он пожелал увидеть.

Но когда они вошли в тесное убежище священника и граф закрыл дверцу, чтобы она смогла продемонстрировать, как найти потайную задвижку, открывающую секретную панель, ей сделалось по-настоящему страшно.

Даже там, в полной темноте, Селеста ощущала его присутствие так явственно, словно он стоял в полосе солнечного света.

Огромный, сильный, властный и всемогущий, граф занимал едва ли не все свободное пространство, и исходившие от него вибрации тревожили ее тело и душу.

Селеста думала, что граф воспользуется темнотой, чтобы снова обнять ее, но ничего подобного не случилось, и они лишь соприкоснулись пальцами, когда она показывала, где находится задвижка.

Прикосновение это, пусть даже и мимолетное, отозвалось в ней странным, необъяснимым эхом.

Потом панель бесшумно сдвинулась, и они вместе шагнули в комнату, бывшую хозяйской спальней.

– Как видите, теперь здесь сплю я, – молвил граф.

Селеста скользнула взглядом по золотым кисточкам, стоявшим на туалетном столике, которым пользовался ее отец, по атласному халату, небрежно брошенному на обитое бархатом кресло у камина.

– Запомните, – сказала она, – если вам когда-либо придется бежать, поднимайтесь в убежище, потом спускайтесь по винтовой лестнице и уходите через потайной ход. В таком случае вы выйдете возле часовни в западном крыле.

– Может быть, и пригодится – кто знает? – пожал плечами граф.

Из главной спальни они направилась к комнатам на втором этаже.

– Какая спальня ваша? – поинтересовался граф.

Селеста открыла дверь в небольшую необставленную комнату.

– Все, что здесь было, я перевезла в Садовый коттедж, – объяснила она и тут же, словно вспомнив о чем-то, вскинула руку к губам. – Наверное, мне следовало сказать вам об этом раньше, ведь теперь все, что есть в коттедже, тоже принадлежит вам.