Читать книгу Шансон как необходимый компонент истории Франции - Барт ван Лоо - Страница 27

В 1847 году в кафе «Амбассадор» на Елисейских полях собрались авторы песен Эрнст Бурже, Поль Анризо и Виктор Паризо. Там проходил вечер шансона, и они то и дело с удовольствием обсуждали исполнение своих собственных композиций. Но, когда принесли счет, они возмутились. Кафе, в котором исполняются их произведения, могло бы хоть как-то отблагодарить авторов этих произведений! Почему, собственно, они должны платить? Дело дошло до суда, и, ко всеобщему изумлению, авторы песен выиграли дело. Так впервые было признано существование авторских прав – права автора на оплату его труда. На самом деле закон приняли не сразу, потребовалось время и определенные усилия, однако исполнители и авторы песен должны быть благодарны господам Бурже, Анризо и Паризо. В 1851 году была основана первая в истории ассоциация SACEM (Сообщество поэтов, композиторов и издателей музыки); в Британии подобная ассоциация образовалась в 1914 году.

Изобретение Эдисоном и Беллом предшественника граммофона – фонографа (который французский конкурент американцев Шарль Крос немедленно взял на вооружение) указало дорогу к индустриализации музыкального мира. В декабре 1877 года человеческий голос был впервые записан на покрытый оловянной фольгой цилиндр. Говорят, Томас А. Эдисон лично исполнил детскую песенку «У Мэри была овечка», впрочем, запись получилась жуткой.

Песен первое время почти не записывали – из-за неприемлемого качества. Ситуация улучшилась к 1902 году, когда появились покрытые воском пластинки. Сперва они крутились со скоростью 140 оборотов в минуту, затем скорость снизили до 78 оборотов. Уровень шумов и качество первых записей были жуткими: мы, избалованные современной техникой, вряд ли смогли бы все это перенести. Но уже к 30-м годам качество записей достигло приемлемого уровня.

А во времена belle époque магазин пластинок напоминал ресторан, предлагающий блюда «на вынос». Клиент заказывал нужный ему номер. Оркестр в зале за перегородкой исполнял его для записи. Клиент получал свою пластинку и уходил довольный. Некто Шарль рассказал в своих воспоминаниях, что некоторые произведения записывались до двух тысяч раз, причем в день он успевал записать до восьмидесяти пластинок.

Авторские права и фонографы, электролампы и телефоны, велосипеды, автомобили, метро… Техника развивалась молниеносно. Пробудившись от кошмара Коммуны, Франция попала в пьянящие объятья прогресса. Прекрасное время, писали журналисты, belle époque. Все казалось возможным: путешествия с научными целями, объехать вокруг света за 80 дней… Всемирные выставки следовали одна за другой, словно бесконечная процессия цирковых лошадок; всего сто лет назад снесли Бастилию – и вот уже возводятся ажурные металлические конструкции главного символа технического прогресса – Эйфелевой башни.

«У Эйфелевой башни мерзнут ноги», – пел Жак Дютрон в «Пять утра, и Париж просыпается» (Il est cinq heures, Paris s’éveille, 1968), не знаю, мерзнут ли у нее ноги, но открывающаяся от Сакре-Кёр панорама позволяет видеть: парижская «железная леди» пока что не сбежала погреться в ближайшее кафе. Мистенгетт (псевдоним Жанны-Флорентины Буржуа) было четырнадцать, когда конструкция Гюстава Эйфеля взрезала панораму города. И я только что вспомнил, что в конце своей жизни она пела в La tour Eiffel est toujours là: «Эйфелева башня все еще здесь, / Привет, башня, привет, привет, Париж». В 1942 году, под аккомпанемент труб она оглядывалась на свою юность, время, когда возникли метро и велосипеды, – два нововведения, кардинально поменявшие жизнь парижан. Но она вспомнила и о башне, вписавшейся в парижскую панораму еще хуже, чем «Кремовый Торт» Сакре-Кёр. Мопассану чудилось, будто «костлявая пирамида из железных лесенок» впивается ему в грудь «неизбежно и болезненно», потому что видна с любой точки Парижа. Выход из положения он видел лишь в том, что башня должна разрушиться сама. Но больше всего его бесили парижане, восторженно славившие возводимые в Городе Света монументы.

Вот для чего этот холм совершенно необходим. С него открывается лучшая в мире панорама, от Эйфелевой башни до Нотр-Дама. Пон-Нёф отсюда, конечно, не разглядишь, зря они не сохранили на нем конной статуи Анри IV. У балюстрады Сакре-Кёр, в точности, как на площади Vert-Galant, целуются парочки. Мистенгетт и сама приходила сюда гулять с Морисом Шевалье. Как сам Шевалье пел в J’ai fixé mon coeur (1925): «Я подарил ей свое сердце наверху, возле Сакре-Кёр, мы целовались там, глядя на весь Париж».

Мистенгетт и Шевалье выросли во времена belle époque, но покорили Париж только после 1914 года. До того они выступали лишь в никому не известных кафешках.

В популярных «концертных» кафе – порождении belle époque – перед публикой, сидевшей за столиками, выступали актеры разных жанров, но «центральной» фигурой, героем вечера ставилась обычно какая-нибудь знаменитость. Клиенты не платили за вход, но должны были регулярно заказывать напитки. Самые знаменитые «концертные» кафе существуют по сей день: «Аламбра», «Ба-Та-Кла» и, конечно, «Мулен Руж».

Кроме того, существовали дорогие кабаре с маленькими, уютными залами. Один певец, единственный рояль для аккомпанемента – вот и все. Минимализм, несравнимый с многолюдными шоу «концертных» кафе, где пестрота нарядов и многолюдный оркестр создавали совсем другую атмосферу. Можно упомянуть, как пример, кабаре вроде «Ша Нуар», но самое известное кафе такого рода находится буквально в двух шагах от Сакре-Кёр – «Проворный Кролик» (Le Lapin Agile).

Еще в 1875 году карикатурист Андре Жилль изобразил над входом в безымянное кабаре, где сам выступал как шансонье, выскакивающего из кастрюли кролика в красном шарфике. Цвет шарфика намекал на Коммуну: Жилль успел поучаствовать в баррикадных боях. Кабаре тотчас же прозвали «Кроликом Жилля» (Le Lapin à Gill), но скоро кто-то заметил, что, если чуть-чуть изменить второе слово, получится гораздо смешнее – Le Lapin Agile – «Проворный Кролик».

Около 1900 года у «Кролика» охотно собирались художники, потому как все они жили неподалеку. Сюда заходили пропустить рюмочку абсента и Ренуар, и Ван Гог, и Тулуз-Лотрек; Пикассо вообще был там постоянным клиентом, а в начале XX века появился Аполлинер, читавший публике свои стихи.

Здесь же, за углом, жил Аристид Брюан, по-видимому, первая настоящая звезда шансона, певец, которого знают все – по портрету Тулуз-Лотрека, увековечившего его в черном пальто и красном шарфе.

Я толкаю дверь и понимаю, что здесь ровно ничего не изменилось, а ведь именно здесь все начиналось, здесь на самом деле был дан старт тому, что стало современным шансоном. Брюан обладал способностью выводить публику из себя. Эта способность и сделала его знаменитым. Публика приходила специально послушать его, а вдобавок получала прекрасные песни. Обо всем этом я сейчас и расскажу.