Читать книгу Иерихон - Басти Родригез-Иньюригарро - Страница 4

Часть первая
Предпоследний акт
13е-14е мая
IV

Оглавление

Итак, мы заканчиваем десятый класс, а школа ещё стоит.

Не задерживаюсь на этой мысли – даже изумление приедается, и мне становится скучно. Не подпускать! Подстрелить на подступах! Принять меры, если скука закинула петлю на горло товарища!

Первый сигнал тревоги – разговоры о смысле. Спускаясь по спиралям отчаяния, мой лучший друг приходит к жирной точке: «Этот мир – не настоящий».

С миром разобрались, пора обратить оружие внутрь:

– Я такой пустой, что должен звенеть при ходьбе.

– Чем звенеть? – вопрошаю я с живым интересом, пока шестеренки в мозгу крутятся и поскрипывают, изобретая новый смысл жизни.

– Вот. Даже звенеть нечем.

Скучающий Кампари страшен. Его выводит из равновесия слово «зря», нацарапанное на парте. Только что рядом со мной был заразительный дурной пример, провокатор, источник проблем, – и что за картина терзает мой взор теперь? Разом заострились локти и плечи, любой угол в теле – излом, омуты чёрного отчаяния вместо глаз. Демон поверженный.

Мне на многое плевать, но не на Кампари с его портативной бездной. Ради меня он отменяет планы, является ночью с другого конца города, решает мои проблемы ценой собственного спокойствия. Думаю, он убил бы ради меня. Это взаимно. Так что, если вы слышали хоть одну историю про самоотверженную дружбу, поздравляю, у вас есть возможность лицезреть её живьём, так сказать, «в дикой природе».

Я безобидней моего товарища. Я не ищу смысла в окружающей среде и в себе самом – он мне не нужен. Я складываю самолётики из тетрадных листов, слушаю учителя одним ухом, а плеер – другим, выполняю задания и рисую на полях, читаю ещё не пройденные страницы учебников, под столом читаю книги с телефона, перекидываюсь записками с девочками. Смс никто не отменял, но метание бумажных снарядов – ещё и физическая активность.

А потом мне разом надоедает всё, что можно делать, не поднимая задницу со стула.

К разрушительной стадии я перехожу сразу, без всяких там «Мир не настоящий». Я же говорил, что я – безобидней.

Кампари безошибочно чует приближение катастрофы и поднимает руку, излагая обстоятельства, в которые давно никто не верит: 1) ему плохо, и я должен проводить его в медкабинет; 2) мне плохо, и он пойдёт провожать меня; 3) кому-то из нас поступил тревожный вызов из дома, но звонок сорвался, деньги на телефоне кончились, будем дозваниваться со школьного стационарного.

Под равнодушным взглядом учителя, под хихиканье девочек и улюлюканье мальчиков, Кампари тащит меня из класса: в лучшем случае – за локоть, в худшем – за шиворот.

Мы слоняемся по школе, потому что опустевшие коридоры притягательны. Бегаем наперегонки вверх по лестницам. Съезжаем по перилам. Курим в туалете на четвёртом этаже и там же, вытирая штанами до мерзости грязный подоконник, по очереди прикладываемся к фляжке. За это полагается отстранение от занятий, а при рецидиве – отчисление. Страшилка, подобная справке вместо аттестата.

Любопытно то, что мозги в такой обстановке активизируются, а языки развязываются. Многие тайны открылись нам на туалетном подоконнике, многие глупости достигли бритвенной остроты. Особо удачные формулировки записываются маркером на кафеле или замазанном белой краской окне.

Туалет на четвёртом – не единственный обжитый нами угол. Например, под сценой в актовом зале мы придумали истыкать руки зубочистками и циркулем, после чего направились в медкабинет. Кампари утверждал, что в раздевалке на него напала тьма с тысячей хоботков. Я утверждал, что у нас чесотка.

В тот день учеников распустили с занятий, поговаривали о карантине. Мы уже представляли, как в масках чумных докторов наблюдаем пожирающее школу очистительное пламя, но увы: нас признали симулянтами. Подозреваю, что с хоботастой тьмой мой друг перегнул палку.

Ресурсы школы уже истощились. В прошлом году под дверью у завуча обнаружили моё бездыханное тело, распростёртое в луже томатного сока, а картину завершал Кампари с кухонным ножом. С тех пор в наши спектакли не верит даже началка.

Теперь, если пришла пора спасать вашего покорного слугу от скуки, мы чаще уходим, вежливо прощаясь со спящим на посту охранником, а дальше начинаются бесцельные блуждания, дни рождения незнакомцев, спиритические сеансы с восторженными девицами, пьянки и оргии, переходящие в задушевные посиделки. Куда бы нас ни занесло, главное – создать и поддержать иллюзию свободы.


Впрочем, нынче мой сосед по парте ведёт себя некрасиво. Пустой стул рядом со мной взывает к отмщению. Решили же вчера, что пора явить математичке свои ангельские лики в 8:30, как прочие смертные.

И вот я раскладываю кнопки на стуле моего лучшего друга. Потом думаю, что кнопки – оружие против чужих и аккуратно собираю их. Своим хватит липкой газировки. Не обязательно даже обливать стул, довольно взболтать и угостить: шуму больше, площадь поражения – шире.

Нагибаюсь под партой к рюкзаку, будто ищу в нём что-то, а сам набираю номер Кампари и прикладываю телефон к уху, ожидая услышать гудки, а потом – охрипший спросонья голос.

Но гудков нет. Абонент, видите ли, недоступен. Вы мне будете рассказывать. Не абонент, а дама в башне – прекрасная и недоступная. Хихикаю в кулак. Головы через проход оборачиваются в мою сторону, математичка грозно взывает: «Что там у вас на последних партах?».

Вопрос риторический, но я шепчу: «У нас тут телефон заявляет, что Кампари недоступен. Вам будет не смешно», а через пару секунд: «Хотя, кто знает?».

Соседняя парта преувеличенно веселится, но я уже переключился на русый затылок впереди. Упрекаю себя: трачу силы и время на параллельные классы, а о собственном позабыл. Принимаюсь навёрстывать упущенное. Пишу на вырванном из тетради листе:

I met a lady in the meads,

Full beautiful, a fairy’s child;

Her hair was long, her foot was light,

And her eyes were wild.


Со спокойной душой я могу поставить собственное прозвище под четырьмя строчками, в которых русая Даша стопроцентно узнает слова lady, beautiful, hair, и eyes.

Кто знает, что у меня шикарный английский? Все. Кто знает Китса? Отсутствующий Кампари. Будь этот предатель здесь, он бы меня не выдал, но высказался бы непременно. Так и слышу его голос:

– Им это не нужно. Рожа у тебя смазливая – ради неё они и лирику потерпят.

Кампари в жизни не станет слать любовные записки ни в стихах, ни в прозе. Он вообще любит делать вид, что не умеет читать: вдруг кто догадается, что иногда он мечется по квартире с книжкой в руке и задумчиво раздирает ногтями шею? Вот гонять меня по классу с криком: «Человек ли ты? Это ж грёбаные кирпичи!» после того, как я закончил седьмой роман Чарльза Диккенса – другое дело.

Игра в красивого идиота приносит плоды: стоит ему произнести что-нибудь умное вместо «Шизня!», учителя укладываются штабелями.

Вернёмся к запискам. Я всегда влюбляюсь по-настоящему, но испытываю лёгкую эйфорию вместо душевной боли. Цветы, свидания, старомодные стихи – прекрасные орудия борьбы со скукой.

Пытаюсь представить влюблённого Кампари – и содрогаюсь. Он просто не поверит, что его переехал каток, настигший кучу людей до него. Он посчитает своё чувство исключительным, небывалым, тяжёлым, как камень на шее, и возненавидит объект любви. Или хуже того – потребует от мира уважения к своей страсти, а мир, что бы нам ни внушали кино и бульварное чтиво, уважать какую-то там одну любовь не склонен. Идею любви – другое дело. Абстракции обобщают и упрощают, от частностей – одни проблемы.

Нет уж, пусть всё остаётся, как есть.

Внутренний монолог не мешает мне заниматься оригами. Складываю четверостишие самолётиком, запускаю его в симпатичный русый затылок и внезапно соображаю: вчера вечером именно эта барышня имела непосредственный доступ к моему недоступному абоненту.

Она оборачивается и подозрительно щурится, а я смотрю на её припухшие веки, покрасневшие глаза… И перестаю жалеть об опрометчиво посланном самолётике. Вчера здесь была чужая территория, но сегодня – свободная земля. Не побоюсь этого слова, бесхозная.

Каждый раз одно и то же. Свинство, друг мой Кампари, натуральное свинство. Девушки тоже хороши: «Ну со мной-то будет совсем по-другому», «Я не слушаю сплетни», «Он же такой милый, если с ним поговорить».

Говоря прямо, те, с кем он спит, значат не больше чем сожранный бутерброд. Сожранный не от голода, а потому что предложили. Половина – даже не в его вкусе. Ладно бы он их сразу посылал, но нет – не пойти, если поманили – это же ниже нашего достоинства.

Кадры мелькают перед глазами, будто вчера я ходил за русой Дашей по пятам. Вот Кампари молча залезает в разбросанную по полу одежду, застёгивает джинсы и исчезает за дверью. Другой вариант: парк, ещё краше – подъезд. Она: «Ты меня любишь?», он ей, в лучшем случае: «Нет».

Спрашивается, кому хорошо от твоей искренности?

В мелочах ты врёшь как дышишь. Зато помнишь, перед школьной поездкой в Бенилюкс моя матушка пошутила: «Вы же не станете налегать на коноплю в Амстердаме?». Ты промолчал, но ответ был написан у тебя на лице. Хорошо, что я вовремя нашёлся: «Кто же продаст траву несовершеннолетним?».

«Окружающие так и норовят подменить тебя придуманным образом – нельзя им этого позволять», – вот как ты это объясняешь. Ну, если твоя драгоценная личность под угрозой, нечем крыть, выкладывай подноготную вопреки здравому смыслу, но поддерживать девичьи иллюзии – обязанность любого порядочного человека, иначе какая-нибудь Медея прирежет тебя в ближайшие годы.

Нет, дезертирство Кампари сказывается на мне пагубно: я мысленно беседую с ним, вместо того чтобы предложить русому затылку прогулять следующий урок в кофе-хаусе или на бульваре, – погода ведь чудесная.

Даша смотрит в моё крылатое письмо, оглядывается, а губы у неё дрожат. Думает, издеваюсь? Надо срочно искоренить сомнения. Берусь за послание на русском и в прозе.

Может, у неё после Кампари такой отходняк? Что ж он с ней сделал? Меня разбирает любопытство: вдруг я как-то примитивно нарисовал вчерашний вечер? А недоступный абонент и просто бессовестный человек отсыпается, пока его жертва еле сдерживает слёзы, а я теряюсь в догадках.

Куртуазное приглашение подписываю инициалами, которые стали мне родней, чем данное при рождении имя: Дж.-Т.

Джин-Тоник. Два в одном. Искрящее, освежающее, готовое к употреблению, ещё и с историей, в которой хватает экзотики и британского хорошего вкуса.

Джин-тоник пьют абсолютно все мои знакомые, правда, сверстники покупают коктейль в жестяных банках и летом хлещут его как газировку. Я их не виню: в меру сладко, в меру горько, опьянение не бьёт по голове, а, словно фонтан, набирает высоту под усиливающимся напором. Люблю, когда мне подмигивают и кричат: «Твоё здоровье, Джин!».

Лёгкость употребления сыграла злую шутку на празднике в конце прошлого года. На речной трамвайчик был протащен стратегический запас джин-тоника и там же распит в рекордные сроки. Добрая половина класса позеленела и ринулась к бортам под ехидные напутствия Кампари: «Господа, идите блевать с подветренной стороны!».

На что они рассчитывали? В жестяные банки заливают не джин, а спирт, добавляя запах хвои и лимона с помощью алхимических трюков. В общем, остерегайтесь подделок и имейте в виду: я не несу ответственности за превышение дозы.

А Кампари? Это не только итальянская фамилия, но и 20–30 градусов алкоголя. Биттер прельщает цветом заката, крови и маковых лепестков. При смешивании с ним апельсин – солнце в зените – превращается в грейпфрут.

Слышите, как я вычурно заговорил? У самого в глазах темно.

Но антураж! С девятнадцатого века на рекламных плакатах – то рогатый арлекин в цитрусовой кожуре, то страстные объятия в красном полумраке. В общем, с претензией.

И Кампари, и джин льют в Негрони. Почти все готовы потягивать эту смесь через трубочку, а вот любителей глотать горькую, крепкую жижу в чистом виде – гораздо меньше. К чему это я? Употреблять нас в качестве коктейля – легче, чем по отдельности. (Не забудьте приложить лёд).

Живое подтверждение моей алкогольной теории сидит передо мной и деловито собирает в сумку тетради, учебник, подставку, пенал. Смотрю на часы: звонок вот-вот грянет.

Бросаю в рюкзак тетрадь и ручку, засовываю телефон в карман, в два прыжка оказываюсь за дверью, где и перехватываю выходящую Дашу.

Повторяю приглашение в устной форме. Мне вежливо сообщают, что присутствовать на всех уроках совершенно необходимо.

– Но можем встретиться после школы, – заканчивает Даша.

И на том спасибо. Объект раним, и давление – не лучшая политика. Я не настолько придурок, чтобы упоминать своего друга, но барышня перехватывает инициативу:

– Кампари не звонил тебе со вчерашнего дня?

То есть я стою здесь, красивый до рези в глазах, шоколадными кудрями встряхиваю, очами синими сияю, а она меня об этом негодяе спрашивает?

– Он никогда не звонит, – отвечаю я, несколько опешив. – Он это ненавидит. Но сейчас на связь не выходит даже смсками.

Даша прикусывает губу, и глаза у неё опять набухают.

– Мне действительно надо поговорить с тобой.

– Буду ждать в вестибюле после седьмого, – обещаю я, окончательно заинтригованный.

Иерихон

Подняться наверх