Читать книгу Expeditio sacra - Beatrice Boije - Страница 8

***

Прошли несколько дней. Даже несмотря на благополучное разрешение этих сумасшедших событий, было отступившая на время тревога снова сковала разум, заставляя пальцы непроизвольно подрагивать мелкой дрожью. И смотрели на нее солдаты еще более настороженно, чем раньше. Ведь раньше она пусть и была похожа на вполне себе фактический труп, но хотя бы труп, подававший признаки жизни. А сейчас… она не могла разглядеть своего отражения, но знала, что в достаточной мере отражает свое внутреннее состояние – полную опустошенность.

Не в силах найти себе места, отчаявшись сидеть взаперти, Беатрис вернулась к затухающему в темноте большой залы камину, где все еще чернели пятна крови и торчали выдранные гвоздями с боков Айзека в спешке клочки черной шерсти. Там все еще витал запах Зверя… искрилось пеплом его дыхание. Сквозил из многочисленных щелей холодный зимний ветер, подчеркивая обезличенность и нарочитую отстраненность в каждом предмете, забытом здесь на века. Чтобы служить пристанищем лишь таким изгоям, как она. Облизнув пересохшие губы, девушка опустилась на колени перед запекшейся лужей, все еще ярко пахнущей, задумчиво вглядываясь в игру бликов на жирной пленке. Что-то поменялось внутри нее, но она не могла осознать что. Да, это была не живая кровь, но слитая с живого животного. Вполне подходящая, если срок был соблюден. Что же тогда произошло? Неясно… Айзек еще не кормил ее, трудно было делать какие-то выводы. В ее состоянии вообще было бы опрометчиво делать хоть какие-то выводы. И что же она наделала…

– Что со мной происходит?.. – опустошенно произнесла Беатрис, будто обращаясь к тлеющим углям и алеющей золе, лишь покалыванием мурашек по спине ощущая чужое присутствие, – Я сама себя не узнаю… Вроде все сделала правильно, по совести, не могла иначе, но чувство… будто я выгораю изнутри от невыносимого чувства вины и осуждения. Будто беру что-то чужое без разрешения. Я была ведьмой! – стукнула она кулаком по полу, лишь подняв облачко пыли, – Я овладела знаниями, позволившими мне получить статус хозяйки своей земли, я знаю, какие инструменты использовать, чтобы добиться желаемого, знаю противодействие к почти любому действию, все это просто, просто как деревянный кубик… Меня не слушал никто, меня перестал слышать ты, мне пришлось орать в небеса, чтобы меня услышал хоть кто-то! – повысила она голос, крепко зажмурив глаза, – Так вышло, что мое нынешнее состояние не позволяет мне без вреда для собственной шкуры делать то, что при жизни я делала с легкостью, но разве это значит, что я больше не могу этого вообще? Нет… для тебя я способна на многое, если не на все, Айзек… Ибо только благодаря тебе у меня теперь и есть эта возможность… жить дальше и менять свою жизнь. Но куда она меняется теперь?

Она сжала пальцы, с силой высекая щепки из деревянного пола, проводя глубокие бороздки в прогнивших от времени досках. Вновь ее скручивала изнутри засасывающая пустотой судорога, а она сопротивлялась из последних сил. Да… он снова был рядом, рядом и все другие, они не будут одни на этом Пути, ведущем в никуда, но… что-то подсказывало ей, что на той тропе, куда она свернула, чтобы спасти жизнь любимому мужчине, она абсолютно одинока. И эта тропа кошмарных видений еще только начинается, чтобы преподать ей еще не один урок, прежде чем она усвоит мораль того, что совершила. И ради чего?..

– Зря я не убила его… – вдруг прошептала девушка, вновь открыв глаза, блеснувшие кровью, – Зря не убила тогда… зачем-то пощадила, хотела дать шанс. Что же я наделала… надо было добить. Выпить досуха, развешать внутренности по камере, а затем взорвать там все к чертовой матери… это проклятое место не должно было существовать… – как в бреду шевеля бледными губами, Беатрис чуть повернула голову в его сторону, – Он не только хотел снова запереть меня… он и тебя заставил пройти через этот ужас снова. Заставил нас пройти через этот кошмар. Зализывает раны и строит козни, пока мы с тобой просто пытаемся выжить!.. – она вновь отвернулась к огню, неосознанно теребя пальцами клочок бурой шерсти, застрявший меж досок, – Ничего… его время еще придет… совсем скоро. Я… исправлю свою оплошность. Заглажу вину… и все будет хорошо. Я исправлюсь, Айзек. Надеюсь, ты сможешь меня простить…

Слепой жар поселился в голове, опутывая мысли пористыми, гнилостными щупальцами, источающими яд. Внезапная вспышка ярости, подогретая долго томимым отчаянием и жгучим чувством вины. Оскорбленное чувство справедливости, брошенное в благодатную почву в момент духовного кризиса, удобряемое возможностью неминуемой кары…

Айзек довольно долго стоял, скрытый тенями, он несколько раз хотел броситься вперед к сидящей на полу у камина Беатрис, слушая как она бормочет себе под нос слова проклятий, хотел прервать этот поток ищущей добычу боли, но четко осознавал, что должен выслушать до конца, понять, что происходит с ней, с ними… Наконец, не выдержал. В очередной раз принимать то, как она говорит о том, что виновата перед ним было просто невыносимо. Широкими шагами он пересек комнату, словно вихрь, остановился перед ней, упавшей на колени, сломленной в очередной раз, потерявшей веру в незыблемость их чувств и от того бесконечно уязвимой.

– Вставай. Встань, Беатрис!

Он мягко подхватил ее локоть, утягивая девушку вверх, и та, выпрямившись, оказалась очень близко, почти вплотную, и тут же почувствовала тяжелое дыхание на своих щеках и шее. Смятенное лицо ее, от смущения, от вспышек голодного пламени, вырывающегося из камина, в этот момент было особенно прекрасно.

– Не говори так. И… не смей стоять передо мной так. Это только моя прерогатива, только моя милость – возможность быть у твоих ног. Я запрещаю тебе вставать на колени перед кем-либо, кроме Господа. Другого невозможно представить. Слышишь? Я прошу тебя…

Его руки мягко обвили ее спину и плечи, давая почувствовать их тяжесть и силу. Смяли вместе с ними не только плоть, но и непрошеный протест, саму возможность возражений. Это был тот плен, который подкупает сильней всего, в котором хочется остаться навечно, признавая себя частью общего, светлого чувства – томительного счастья. Мужчина мягко прижал девушку к себе, запуская ладони в зыбкую тьму ее волос.

– Скорей всего, этому нет ответа, но… я знаю точно, пройдя какой-то рубеж, каждый человек ищет в себе силы измениться. Будь то жизнь или смерть, крещение, потеря и обжигающая ненависть, мы все пытаемся влиться в этот поток, измениться и изменить мир вокруг себя. В каждое сокрушительное падение мы призываем высшие силы, чтобы просить, чтобы проклясть их, и это правильно… Но есть то, что этому неподвластно. «Любовь не ищет своего, не мыслит зла», тебе нет нужды оправдываться перед ее лицом, перед моим лицом. Ты знаешь… я просто живу одним лишь твоим именем. Неважно, как бьется твое сердце. Быстро или медленно. Бьется ли оно вообще. Неважно, кем ты была или станешь, важно то, что сейчас, в эту минуту, Господь дает нам шанс быть рядом, быть вместе, просто держаться за руки…

Он ласково обхватил ее ладони, переплел пальцы и словно хрупкую, немыслимую ценность поднес их к своим губам. Робко целуя тонкие перста, Айзек точно превозносил их обладательницу, отдаваясь тихому прибою, накатывающему соленую от слез нежность. Он прижимал ее ладони к своему лицу, словно не веря своему счастью, закрывал глаза и отдавался ощущениям от доверчивых, чуть дрожащих касаний. Сквозь эту преграду он тихо шептал:

– Всегда помни, что есть тот, кто готов разделить твою боль. Нет… забрать ее себе. Ты больше не одинока и никогда не будешь одинока, и если же нам суждено рухнуть к подножию Престола, то только… вдвоем.

– Ты… ты не понимаешь… – глухо произнесла девушка, будто через силу преодолевая сопротивление собственных рук высвобождаясь из объятий, обходя его стороной и выходя во двор, где трепал ее волосы легкий ветер, – Как ты можешь быть столь милостив ко мне, когда я только и делаю, что рушу все, что бы ты не создал нечеловеческим трудом. И то, что произошло двадцать лет назад – было только началом. Меня заковали в цепи, заперли под землей, чтобы лишить меня возможности дальше творить зло, но ты милостью своей дал мне шанс, использовать который я не в силах из-за своей врожденной ущербности… рушить все, к чему прикасаюсь. Я подвергла опасности твою жизнь… твою душу, жизни и души всех, кто сейчас с нами, в угоду минутной слабости. Но, как и ты… я ошиблась. Дала шанс тому, кто неспособен им воспользоваться. Цена за мою ошибку оказалась слишком высока. И я не могу позволить тебе… взять на себя ответственность за глупости, что совершаю я. Платить по этому счету – только моя обязанность. Кровью смыть позор… огнем очистить поле, на котором проклюнулись ядовитые всходы. То, что сотворил с моей кровью этот ублюдок – недопустимо, неприемлемо, невыносимо. Я с корнем вырву у Антонио Летто все, что он силой цедил с меня годами. А если же у меня не выйдет – видно таков мой удел – ждать конца времен в серебряных цепях. Тебе достаточно своей боли… чтобы еще брать и мою. Почти два века я каждый день коплю ее в себе. Уверен ли ты, что так этого хочешь?..

Воспринимая отдыхающий во дворе отряд виконта словно массовку, она выдернула из ножен одного из рыцарей меч, одноручный клинок, блеснувший медью в свете последних лучей заката, что со свистом начищенной до блеска стали прошил холодный воздух. Пустышка, не чета ее собственному мечу, но пусть это и не был Карающий, в ее руках даже зубочистка была способна разить насмерть. Погибель несет не сталь, а руки, что ей владеют. Пусть и бывают одержимые мечи… они всегда по доброй воле попадают в руки своих хозяев.

– Меня учили, что опускать руки – позор. Не выполнять обещания – позор. Не отдавать долгов… позор. – шипящим дыханием вырывались из окровавленных губ эти слова.

Он не двигался с места, а по спине табуном носились и били током мурашки вперемешку с холодным потом. Это был не ее голос… то сама погибель нашептывала ему за спиной.

– Я… люблю тебя, Айзек. – выдавила она из себя и колким толчком между лопаток он почувствовал, как дрогнула в ее руке сталь, – Люблю так сильно, что не могу иначе. И если… мои чувства взаимны, что было бы непозволительной роскошью для меня теперь… подобно Орфею, ты не обернешься назад. Иначе этот Аид заберет меня обратно в свое подземелье с рекой из мертвецов… теперь уже навсегда.

Окрики солдат вырвали его из ступора вместе со звоном стали, упавшей на мелкие острые камушки, что устилали собой двор. Еще несколько секунд он стоял недвижимо, будто переваривая сказанные ему слова, но… когда все же нашел в себе силы обернуться, то не увидел ничего. Лишь брошенный на землю меч и клочки черного тумана, разносимые холодным ветром по воздуху вперемешку с изморозью.

– И я тебя люблю…

Айзек еще долго стоял после исчезновения Беатрис, размышляя, но в конце концов так и не опустил плечи. Все это было похоже на действо дешевого театра. Вот только режиссёр, находящийся среди зрителей, кажется, недостаточно хорошо просчитал того, кого можно было бы назвать главным злодеем. Рыцарь глубоко вдохнул воздух, а затем, подхватив выгнутый дугой обломок металлической балки, оставшийся еще со времени его разминки во дворе, двинулся в сторону конюшен. Его стальные нервы медленно, но верно разматывались, а шар абсолютного спокойствия безнадежно катился в пропасть. По всей видимости недолго осталось до того времени, когда ублюдки, посмевшие сотворить это с его женщиной, будут стоя на коленях умолять заменить раскаленную кочергу на милостивое домашнее аутодафе. Недолго.

Уж он постарается.