Читать книгу Побег - Бекс Хоган - Страница 4

3

Оглавление

Трапеза, вероятно, проходит неплохо с дипломатической точки зрения, однако я не могу получать удовольствия от стоящих передо мной кушаний, какими бы обильными они ни были, а если бы мне удалось выпить весь ром на свете, он бы все равно не успокоил моих мыслей. Впрочем, мне все равно позволено не больше крохотного глотка. Отец держит меня на коротком поводке, предположительно, чтобы не дать распоясаться. Потому что ему надо знать, как я себя ощущаю, попав в его западню. С того момента, как мне на шею наброшен аркан, я с трудом сохраняю самообладание. Если я начну сопротивляться, подниму голос, заору на отца: мол, я не его чертова кукла, чтобы мной торговать, веревка затянется и выдавит из меня весь дух. А потому я сижу смирно, играю свою роль, и все это время гнев жжет так, что наверняка уже испепелил мои внутренности.

Я не подозревала, чего ждать от принца Торина, и, хотя наши опустевшие обеденные тарелки вымыты и освободили место сладкой выпечке, не чувствую, что узнала о нем что-либо. Он ведет себя ровно так, как ждешь от принца, общается со всеми на равных, а не как с подданными, и довольно внимателен ко мне. Какое на мне замечательное платье! Как оно подчеркивает мою красоту! Как Первый остров ждет не дождется предстоящего бракосочетания!

Однако ни одно его слово не звучит искренне и чистосердечно. Он как будто играет самого себя, и, хотя, возможно, ему удается обмануть остальных, я не верю ему ни секунды. Тупая боль в ладони напоминает об отце, который наблюдает за каждым моим движением, но и при этом мне приходится держать себя в руках, чтобы улыбаться.

Лишь один человек выглядит таким же несчастным, как я себя ощущаю, и это личный страж принца Торина, который, несмотря на то что схож с принцем возрастом и ростом, хмурится при каждой его фальшивой улыбке. Я не виню его. Он наверняка понимает, как ничтожна защита, которую он может предоставить здесь своему хозяину.

Когда запасы кушаний истощаются и снова наполняются графины, становится очевидно, что мое дальнейшее присутствие больше не требуется. Извинившись, я ускользаю.

Раздираемая паникой и стиснутая корсетом, я пытаюсь перевести дух, выбираюсь на палубу, бегу на нос корабля и валюсь с ног. Своей ловушкой отец застал меня врасплох. Как мог он не обсудить всего этого для начала со мной? Или таково мое наказание за то, что не отдала приказ казнить Андерс? Или он и вправду настолько плохо обо мне думает, что мое будущее его не волнует? Уготованная мне стезя не сулила легкой жизни, однако я хоть знала, что меня ждет, и пыталась этому соответствовать. Я всегда предполагала, что к моменту замужества хотя бы буду иметь право голоса, тем более что однажды тоже стану капитаном.

Я гляжу на фигуру, приделанную к дальнему концу корабельного носа. Это наклонившаяся вперед женщина, вырезанная из чернейшего дерева, ее платье и плащ вздымаются ветром, талия охвачена канатами. На груди нарисован алый цветок, ее сердце кровоточит. Она и есть та самая дева, в честь которой назван корабль. Она – моя мать. Отец никогда не говорит о ней. Лишь однажды он нарушил это правило, чтобы рассказать, как любил ее. Когда вскоре после моего рождения она была убита, он распорядился сделать эту фигуру из ствола сердце-ночи, что растет в черных лесах Третьего острова, и дал кораблю новое название. Этот жест преданности всегда заставлял меня верить в то, что ему знакома сила истинной любви и что он желает мне того же. Похоже, я ошибалась, и теперь вижу привязанную к кораблю женщину в новом свете. Я точно так же прикована к «Деве», как и она. У меня больше общего с этим куском дерева, чем с кем бы то ни было. Прекрасно!

Кто-то подходит, и я поднимаю глаза.

Бронн покинул празднество. Он стоит у поручня лицом к морю, умышленно далеко, но достаточно близко, чтобы следить за мной. Очевидно, для того, чтобы я не наломала дров. Отец ведь не может позволить себе потерять товар.

– Ты знал? – спрашиваю я, не в силах скрыть обиду, хотя мы уже давно не дружим.

– Капитан говорит нам только то, что необходимо.

– А как насчет меня? – обрываю я его. – Кто-нибудь скажет мне, что необходимо? Ты скажешь?

Он не отвечает, снова безучастный к моей боли, и я разочарованно отворачиваюсь. Было время, когда Бронн сообщал мне все, и тем мучительней его теперешнее молчание.

Мне было пять, когда он поселился на «Деве».

Отец подобрал его в доках, сироту, выживавшего благодаря воровству на кораблях, необученного, но многообещающего, и увидел возможность воспитать из воришки убийцу. В качестве юнги отец привел Бронна на судно, и тот посрамил половину команды своей способностью порхать по мачтам и болтаться на парусах. Старше меня почти на три года, он был не против, когда я бегала за ним по пятам, и часами сидел на палубе, терпеливо объясняя, как вязать сложные узлы. Я обожала его.

Но тот Бронн, с которым я росла, не имеет ничего общего с тем мужиком, в которого он превратился: в человека, который умеет убивать легко и точно, талантливого как в этом, так и во всем остальном. Из двух детей, выросших на корабле, именно ему следовало бы стать наследником моего отца.

Все изменилось после его Посвящения. Он перестал со мной разговаривать, всячески старался, чтобы наши пути не пересекались, что непросто, когда живешь на корабле. Потеря лучшего друга без какого бы то ни было объяснения глубоко меня ранила, но произошедшее несколькими неделями позже оказалось гораздо хуже. Я далеко не сразу пришла в себя после его предательства. Мне ничего не оставалось, как только погрубеть сердцем по отношению к нему.

– За борт я прыгать не собираюсь, если ты по этому поводу беспокоишься.

Я не пытаюсь утаить яд в голосе, поскольку он отлично знает, что проблем не возникнет. Никакой реакции, однако, не следует, ни малейшего признака вины незаметно, когда он поворачивается ко мне лицом.

– Ты согласишься? Выйдешь за него?

– А с чего ты решил, что у меня есть выбор?

Мы молчим. Поскольку уже темнеет, мне вспоминается, как мы с Бронном считали звезды. Было время, много-много лет назад, когда я доверяла ему все свои тайны, включая боязнь воды. Чтобы облегчить мои страхи, мы лежали под ночным небом, и он рассказывал мне о том, что звезды похожи на морские карты, отражающие моря, по которым мы ходили. Что, заблудившись, можно по звездам найти свой дом. Я не понимала, потому что «Дева» и была моим домом, а, раз я на ней, как же я могу заблудиться?

Я снова поднимаю на него глаза. Боль от его предательства сильна как никогда. Лицо, прежде такое открытое и теплое, сейчас твердое и непроницаемое. И окончательно от меня закрытое.

Я отворачиваюсь, заталкивая воспоминания обратно.

– Можно подумать, тебя это волнует! Оставь меня в покое, Бронн.

Знакомый стук сапог по дереву заставляет меня встрепенуться и посмотреть, кто там еще улизнул с этого праздничного фарса. Я с удивлением обнаруживаю, что меня разыскивает принц Торин. Подозревая, что обращаться к особе королевского происхождения, сидя на пятой точке, неучтиво, я поднимаюсь на ноги, пытаясь не споткнуться о подол.

– А, вот вы где! – Торин бросает взгляд на Бронна. – Вы не будете так любезны нас оставить?

Однако, вместо того чтобы уйти, Бронн делает шаг ко мне.

– У меня приказ не отходить от нее.

Не знаю, что хуже: его признание в том, что он тут сугубо по распоряжению отца, или смелость перечить принцу.

Торин тоже изумлен, я вижу. Он не ожидал, что ему бросят вызов.

– Со мной она в полной безопасности, уверяю вас.

Я в полной безопасности и без них обоих, однако их это не интересует.

Бронн складывает на груди руки:

– И тем не менее.

Противостояние двух мужчин перерастает в неловкое молчание. Я перевожу взгляд с Торина на Бронна, и меня охватывает раздражение. Какого черта они о себе возомнили?

– Гадюка отвечает перед королем, а потому повторяю вопрос: не будете ли вы любезны нас оставить?

Торин вежлив, но тверд, и меня удивляет, что он не испуган. Особенно когда его собственный угрюмый страж куда-то запропастился. Слухи о том, что он трус, явно не подтверждаются.

– Я Змея, а не Гадюка. А вы не король.

С меня довольно.

– Бронн, ступай. Принц и я прекрасно без тебя обойдемся.

Бронн открывает рот, чтобы возразить, но я его опережаю:

– Ты мне не нужен. Я хочу, чтобы ты ушел.

Получается грубее, чем я рассчитывала, но виноваты годы обиды.

Мгновение Бронн просто смотрит на меня без всякого выражения, но потом моргает и кивает.

– Миледи.

Это словцо пропитано сарказмом, и мне приходится проглотить негодующий ответ, который хочется бросить ему в спину, пока он удаляется. Вместо этого я посылаю Торину усталую улыбку, пытаясь тем самым извиниться за поведение Бронна.

Торин поднимает брови:

– И это самый ценный убийца вашего отца?

– Да. Видимо, подобная рекомендация ударила ему в голову.

Я надеюсь, что он вернет мне улыбку, однако он не спешит. Как и у Бронна, его мысли невозможно прочитать.

Человек, за которого я должна выйти замуж, приближается, останавливается рядом и облокачивается на поручни. Следуя его примеру, я делаю то же самое, слушая тихий плеск волн о борт корабля. Вероятно, я должна заговорить с ним, но не могу придумать подходящую тему.

Оказывается, что мне этого делать и не нужно, поскольку он заговаривает первым.

– Когда небеса темнеют, луна потеряна для мира, вода неподвижна. Тишина. Все волшебство замирает, застывает, ибо сегодня охотится Ночной Охотник.

Он цитирует одну из историй, которую раньше рассказывала мне Грейс, одну из моих любимых.

– Его добыча – дьявол. Огромный, злобный дьявол. А над волнами – хищный рев, – заканчиваю я за него.

Возможно, слухи про книгочея не так уж далеки от истины.

Он одобрительно кивает:

– Итак, мы должны пожениться.

Дыхание застревает у меня в горле.

– Похоже на то.

Я слегка поднимаю лицо, чтобы взглянуть на него, и обнаруживаю, что он внимательно меня разглядывает. Он и в самом деле поразительно красив, кожа у него нежно поцелована солнцем, а потому почти такая же смуглая, как у меня. Я, выдерживая его взгляд, не могу избавиться от ощущения, что он делает ровно то же, что и я: пытается прочитать противника. В воздухе между нами повисает недоверие.

– Вы будете по этому скучать? – спрашивает он, указывая жестом на корабль, на море, на ту жизнь, которой я живу. – Или дворцовая роскошь вам больше подходит?

В словах принца улавливается намек на презрение, и я негодую, ощущая подтекст, мол, я его использую, чтобы зажить в более комфортных условиях, тогда как, на мой взгляд, меня просто переводят из одной тюрьмы в другую.

Принимая боевую стойку, я отвечаю:

– Думаю, нам обоим глупо притворяться, будто кого-то волнуют мои желания, не правда ли?

Пока он взвешивает мои слова, у него на переносице появляется крохотная морщинка. Он как будто намеревается что-то сказать, однако проходит мгновение, он делает шаг в сторону, и я понимаю, что мы больше не одни. Собираются его телохранители, равно как и некоторые люди моего отца.

– Пора, – говорит Торин, и я хмурюсь, поскольку не до конца понимаю, что он имеет в виду.

И только потом до меня доходит. Нет! Не может быть! В своем опрокинутом мирке я даже подумать не могла о том, что должно свершиться сегодня по традиции Гадюки. Я всегда считала, что это миф, выдуманный для того, чтобы отбить у Гадюк всякую охоту ставить что-то или кого-то выше своих королей. Это ведь не может быть правдой. Однако выражение лица Торина впервые читается безошибочно, и я понимаю, что его предупредили. У меня от ужаса сводит живот, и я бы удрала, если бы было куда.

На палубу выходит отец, щеки его раскраснелись от рома, глаза налиты кровью, и он подзывает нас.

Не остается ничего, кроме как подчиниться.

Когда мы с Торином подходим к нему, вся команда смыкается в круг.

Церемония скрепления уз началась.

Я не знаю, куда смотреть, поэтому надеюсь, что никто не видит, как по моей коже сыпью расползается страх. Просто гляжу вперед, пока от усилий мои глаза не застилает влага. Потому что я знаю, что грядет, знаю, что не смогу этого избежать, так что глаза у меня на мокром месте не из-за напряжения, а от слез, которые я пытаюсь загнать обратно. Теперь к нам приближается Клив, держа серебряное блюдо, на котором лежит цепочка, составленная из множества звеньев, горящих жаром печи. От одного их вида мое сердце заходится паническим криком.

Отец надевает толстые рукавицы и велит мне поднять левую, а Торину – правую руку. Наши запястья смыкаются, и, вероятно, чувство, что уж лучше я побегу, брошусь за борт и погибну смертью, которой боюсь больше остальных, чем сделаю это, передается через кожу, потому что, к моему удивлению, Торин обращает на меня свой взгляд.

– Дыши, – шепчет он так тихо, что, возможно, мне это только грезится.

На долю секунды в нем исчезает всякое притворство, всякая фальшь. Мы просто два человека, которым вот-вот предстоит пережить общую боль, и я из солидарности слегка киваю ему.

Теперь отец держит раскаленную докрасна цепочку и аккуратно обматывает ею наши вытянутые запястья, связывая их. С нестерпимой болью металл прожигает плоть, разъедает кожу и оставляет свою печать. Сжимаясь всем телом, я заставляю себя не дрожать. Я не выкажу слабости. Не позволю отцу решить, будто он победил.

– Да будете все вы свидетелями клейма их обещания. – Голос отца оглашает вечерний воздух, хотя торжественность момента несколько тускнеет от пьяной небрежности его слов. – Гадюка и корона станут одним целым, и пусть тела их несут эту печать, как символ клятвы, которую они дали.

С этими словами он снимает цепь, а с ней – лоскуты кожи.

Боль такая, будто меня рубят тысячи клинков, и я опускаю голову, не желая видеть, насколько ужасна рана, насколько хорошо видна теперь моя сырая плоть. Я подавляю рвотный позыв и сопровождающий его всхлип. Если Торин и потрясен варварским ритуалом, то ничем этого не выдает. Благодарит моего отца за благословение нашего супружеского союза и заявляет, что будущее Восточных островов в безопасности благодаря знаменательному соединению наших народов.

От меня не требуется речей и, хотя я обычно обижаюсь на пренебрежение моим мнением, впервые я за это благодарна. Мне совершенно нечего сказать хорошего. Выносят ром, графины наполняются заново, и все поднимают бокалы в честь церемонии скрепления уз. И снова мне не подносят ни капли, хотя ром помог бы притупить боль. Вместо этого я отвлекаюсь, концентрируя все свои усилия на том, чтобы избегать Грейс. Я чувствовала ее взгляд на протяжении всего этого представления и теперь не отваживаюсь с ним встретиться, потому что боюсь, как бы ее жалость не доконала меня окончательно. Потеря самообладания лишь упрочит хватку, которой держит меня отец, лишь затянет аркан. Больше всего на свете ему нравится наказывать меня за демонстрацию моих изъянов.

Вместо этого я роняю взгляд на сердитого стража Торина, единственного, кто не пьет и не предпринимает попыток скрыть свое отвращение ко всему этому спектаклю. Воображаю, что вид обжигаемого, даже по собственной воле, принца идет вразрез с его инстинктами, и хотя он не выказал в отношении меня ни малейшего намека на дружественность, я обнаруживаю, что уважаю его преданность долгу.

Бронн, с другой стороны, пьет за нас всех. Он стоит чуть в стороне от толпы, и даже издалека я вижу опасность, сверкающую в его глазах. Никто сегодня не скажет ему ни слова поперек, уж больно откровенно он нарывается на драку, и я не понимаю, нравится ли мне видеть, какой он жалкий, или меня возмущает, что ему разрешается хмуриться, тогда как я не смею пошевелиться, заговорить, вздохнуть без того, чтобы меня не уличили в малейшей слабости.

В конце концов запасы рома истощаются, и принц Торин подходит попрощаться.

– Похоже, мне пора отчаливать, – говорит он. На лице его нет ни малейшего признака боли, от которой он наверняка страдает. Не осталось и следа того человека, которого я мельком заметила под королевской личиной во время нашей общей пытки. – Однако я надеюсь, что вскорости вы сможете навестить меня в моем доме, когда ваш отец согласится на дату бракосочетания, и тогда я смогу отплатить вам гостеприимством.

– Благодарю.

– До встречи, – говорит он, награждает меня легким кивком и поворачивается, чтобы вернуться к своим людям.

Прощание состоялось, и королевская делегация уходит. Рен снимает нас с якоря, и скоро корабль принца превращается в точку на горизонте – только фонари светятся в темноте. У нас на палубе огней не зажигают. «Дева» предпочитает быть невидимым хищником. Отец уходит к себе, не сказав мне ни слова, ничего не объяснив, не поблагодарив, не извинившись. Иного я и не ждала.

Как только мое присутствие становится ненужным, я возвращаюсь в каюту. Запястье жжет так же пронзительно, как отцовское предательство. И лишь когда я оказываюсь одна, вдали от пристальных взглядов, дыхание мое учащается, и на меня накатывает волна паники. Однако поток эмоций мне незнаком, и тогда я осознаю, что это не паника. Я вскипаю. От такой злобы, что можно задохнуться. Весь годами подавляемый гнев прорывает плотину и заливает меня. Отчаянно стремясь освободиться от этого идиотского платья, я срываю его с себя с таким же усилием, с каким пыталась в него влезть. Оставшись в одном белье, я хватаю нож и в приступе ярости запускаю им в стену. Он попадает в центр маленького клочка ткани, вырванного щепкой, и, несмотря на свое настроение, я улыбаюсь. Годы тренировок с мишенями не прошли даром, так что я мало во что не попаду со снайперской точностью, о чем отец даже не догадывается. Я подхожу, выдергиваю нож и пробую снова, теперь с закрытыми глазами. Раз за разом метаю я кинжал в стену, и всякий раз острие втыкается в цель. Удовлетворение перевешивает остальные печали – во всяком случае на какое-то время. Когда я заканчиваю, уже поздно, мой гнев все еще кипит, но тело устало.

Мне нужно поговорить с отцом. Я хочу ворваться к нему в каюту, сказать ему все, что думаю по поводу его плана выдать меня замуж без предупреждения, потребовать свободу принимать собственные решения. Но не врываюсь. Потому что помню, как в последний раз открыто высказалась против отцовских планов.

Мне было тринадцать, и мне надоело сидеть в ловушке «Девы». Я всю жизнь мечтала сойти на сушу, но отец четко дал понять, что вдали от корабля мне будет небезопасно, если учесть, сколько у него недругов, так что на землю я получала позволение ступить лишь дважды, оба раза на Первом острове и под усиленным конвоем. А тут мы по очередному поручению короля приближались к Четвертому острову, и в сумасшедшем порыве дерзости я возомнила, будто мое мнение имеет для отца значение. Движимая жаждой власти – и, если честно, внимания, – я подошла к отцу и стала оспаривать его решение. Почему мне нельзя гулять по островам свободно? Я вообще-то его наследница. Я не должна была питать иллюзий по поводу того, что произойдет, – я не понаслышке знала, кто такой мой отец, знала, что напрашиваюсь на взбучку, – но по какой-то причине мне казалось, что, раз я его дочь, жестокое наказание мне не грозит. Что он никогда по-настоящему не обидит свою маленькую девочку.

И оказалась права. Вместо этого он велел привязать одного из палубных матросов к фок-мачте, а Кливу – отхлестать его за меня. Сорок разрывающих плоть и причитавшихся мне ударов плетью получил тот бедный малый, и каждый из них служил напоминанием о том, что надо держать язык за зубами, знать свое место, уважать отца. Когда порка закончилась, матрос едва дышал, а спина его превратилась в сочное месиво. Хотя меня отправили в каюту, позже я пробралась под палубу, в спальное отделение команды, где он лежал на своей койке, на животе, и стонал. Когда я попыталась извиниться, он выдал оскорбительную тираду, из которой становилось предельно ясно, что он обо мне думает. Впоследствии он умер, к счастью, не из-за ран, а выполняя задание короля, и хотя мне было стыдно, я обрадовалась тому, что больше не обязана терпеть его презрение. За последующие годы я научилась бдительности, постигла важность умения держать рот на замке, а свое мнение – при себе. Я понимаю, что бесполезно идти к отцу и умолять его передумать.

Я поворачиваюсь в гамаке лицом к стене. А может, оно того и не стоит? Может, замужество и есть мой путь на волю? Но здесь я понимаю суть игры, знаю правила, которые сохраняют мне жизнь. После прощания с «Девой» игра не закончится, лишь изменится, и как мне тогда оставаться в безопасности?

А если мне просто сбежать?

Ну, вообще-то дезертирство сродни бунту, так что за мной будут охотиться до самой смерти.

Побег

Подняться наверх