Читать книгу Лирика - Белла Фишелева - Страница 3

Весёлая трель за моею стеной —

Кто там? Музыкант иль птица?

Я ранней проснулась весенней порой —

Туман за окном серебрится;

Но днём заиграла на солнце капель,

За стенкой звенящей – стаккато,

Коленца из нот, заливается трель,

Взвиваясь, несётся куда-то;

За вихрем из трели – вновь льётся струя,

И так до конца, чередуясь —

Как будто пружинка: свернулась змея,

Потом, засияв, разогнулась —

Простор, и стремнина, и нега, и страсть!

Все звуки – и смерть, и рожденье,

То небо, то дол – к одному не припасть,

Мелодий стозвонных сплетенье.

Весною и гомон, и гаммы – в окно,

И будят меня и жалеют,

И кажется: мук уже нет – прощено

Всё зло и вернуться не смеет!

В немой и подспудной, в суровой борьбе

Лишь музыке смерть уступает —

Звучит наша Песнь, и людской голытьбе

Бессмертие Бог посылает.

И вечно славят тишину и ночь поэты:

Скользит меж облаков иль прячется луна,

Иль звёздный свет дрожит, иль плещется волна —

Одушевляются окрестные предметы.

Ночь – и летят слова, легки и музыкальны,

И мысли смелые и ярки, и точны,

Родятся образы, как ранней ранью – сны,

И песни льются так свободно и случайно!

Нам тайны наши слушать ночь даёт блаженство,

Звучанье тишины – и рифмы без оков,

И словно ловится само значенье слов,

Хоть в муках, но даётся ритмов совершенство…

Благословенны ночь и давняя любовь —

Безумцы к рифмам рвутся вновь и вновь.

Ночная бесконечна мгла,

Когда бессонницей томимый,

Мечтал он, чтоб она ушла,

И жаждал видеть облик милый —

Любовь всесильна, как была.

Бронёй могучей ограждён,

Поэт беспечен в песнопенье,

Любви потоком вознесён

В просторы высшего веленья,

И навсегда людьми прощён.

И сладостный любовный зной

На лицах тех, кого любил он,

И тайной, вечной, но земной,

Своих любимых наградил он,

Терзаем сумрачной тоской:

Неверность – неживая кровь —

Мучительна, гнетёт поэта,

И под знакомый, милый кров,

Цветами нежности одетый,

Летит он, в рифмах вновь и вновь…

Но Бога беспощаден гнев:

Он взял любовь и дал страданье —

Любовь, судьбу не одолев,

Оставила очарованье,

Вновь мукой огненной согрев —

И память сердца ожила,

И снова жгут воспоминанья,

Поэта юность в плен взяла —

О встрече гимн (для нас – преданье!),

И словно боль весна сняла.

И пусть безмерна мгла ночей,

Когда, бессонницей томимый,

Сжигал он тысячи свечей:

Огнём стократно опалимый,

Вознёс нас Песнею своей.

Из далёких и солнечных детских годов

Наплывают картины овеянных счастьем

Золотых деревянных домов. И садов.

Там краснеет шафран и акации чащи.

Городская окрайна. Сирень под окном.

И берёзы… Царили в дворах деревенских.

И барак, точно наспех сколоченный дом,

В нём поэт жил, весь в грёзах – в легендах равеннских.

Он такой же, как мы, но себя представлял

Новым Блоком – словесных владельцем сокровищ,

И звучали сонеты, что древний кимвал,

А Равенна – как явь её башен и кровель.

Упоение жизнью – ни горя, ни драм,

И летел он в мечтах, словно выросли крылья,

По невидимым с Блоком носился волнам,

И не знал ни сомнений, ни гнёта унынья.

А всё ж был недоступен таинственный Блок;

Мощь страдания в строфах его прорывалась,

И сквозь музыку – горя всемирный поток,

И у юноши с Блоком родство обрывалось.

Но с рассветом однажды услышал сквозь сон

Голоса… Мать и бабка! Как робки, тревожны!

Мир мечтаний, мир детства был в миг оттеснён,

И в уме лишь побег и бежавший осторожный.

«Политический зэк! – так расслышал поэт… —

Ну а мы городские? Мы – из деревенских

Разорённых семей! Был побег наш – в ответ!

После – снились кошмары страшнее вселенских!»

Погреб… Старый сарай – небольшой дровяник…

Парень сорок ночей, точно свыше хранимый,

Зэку носит еду: страх отброшен – возник

Тот, кто должен спасти, волей свыше водимый.

Выжил зэк, смог уйти за пределы страны,

Но в сознании юном оставил рассказы…

Будут жертвы террора тогда отмщены,

Когда Память напишет поэмы и сказы.

И очнётся от смерти таинственный Блок,

И страданья прольются другими стихами,

Захлебнётся насилья всемирный поток,

Говорите же, юные, Блока устами!

Святая литургия,

И Бах, и Гендель вместе,

Слились в единый хор

Мощнее, чем орган —

Поёт и рвётся время

В немыслимом оркестре,

И кажется, что нам

Последний выбор дан.

Мы зло не можем вырвать —

Вошло, что корень, в землю.

Божественный где лад?

Разъят он и угас?

И чёрное победно

Шумит и всё объемлет,

И праведников бич

Уж не изменит нас?

И Бах многоголосый —

Непонятая доблесть,

Всех песнопений бог,

Хоралов и кантат.

Но поняли мы снова,

Что Бах наш – просто добрый,