Читать книгу Последний полицейский - Бен Х. Уинтерс - Страница 5

За столом охраны в здании Уотервест сидит дряхлый старик. При виде меня он медленно моргает, словно только что очнулся от дремоты. Или от смерти.

– У вас здесь с кем-то назначена встреча?

– Нет, сэр, я полицейский.

На охраннике сильно помятая рубаха, форменная фуражка изуродована вмятиной на тулье. Утро уже не раннее, но в сером вестибюле тускло. В полумраке вяло мотаются по полу шарики пыли.

– Я – детектив Генри Пэлас, – предъявляю ему значок, но он не смотрит. Мне все равно, и я заботливо прячу значок обратно. – Я служу в следственном отделе полиции Конкорда и сейчас расследую подозрительную смерть. Мне нужно побывать в офисе компании «Мерримак. Жизнь и пожары».

Старик откашливается:

– Ты что это, сынок? На голову выше всех, что ли?

– Примерно так…

Дожидаясь лифта, оглядываю темный вестибюль. Гигантское, тяжелое и приземистое растение сторожит один угол; над рядом латунных почтовых ящиков – безжизненный пейзаж Белых гор; престарелый охранник изучает меня со своего насеста. Вот что видел мой страховщик утром сутки через сутки, начиная рабочий день. Когда со скрипом открывается дверь лифта, я втягиваю ноздрями затхлый воздух. Здесь, в вестибюле, ничто не противоречит версии самоубийства.

Босса Питера Зелла зовут Теодор Гомперс. Бледный, одетый в синий костюм мужчина с обвислым подбородком ничуть не удивился, услышав от меня новость.

– Зелл, значит. Жаль. Налить вам?

– Нет, спасибо.

– Как вам погодка, а?

– Угу…

Мы сидим у него в кабинете, и он пьет джин из низкой рюмочки, рассеянно потирает ладонью подбородок, поглядывает в большое окно на снег, засыпающий Игл-сквер.

– Многие говорят, это из-за астероида, снег-то. Слыхали, да?

Гомперс говорит негромко, задумчиво, не отрывая взгляда от улицы за окном.

– Только это вранье. Он еще в двухстах восьмидесяти миллионах миль, не так близко, чтобы влиять на погоду.

– Да уж…

– Потом, конечно, будет влиять. – Он вздыхает и медленно, по-коровьи, поворачивает ко мне голову. – Люди толком не понимают, видите ли.

– Не сомневаюсь, что вы правы, – терпеливо говорю я, держа наготове голубую тетрадку и ручку. – Не расскажете ли мне о Питере Зелле?

Гомперс делает еще глоток джина.

– Особенно и нечего рассказывать-то. Парень был прирожденный клерк, это точно.

– Прирожденный клерк?

– Ага. Я сам начинал секретарем, хоть и со степенью по статистике и все такое. Но я переключился на продажи, понемногу пробился в управление да здесь и остался. – Гомперс разводит руками, указывая на свой кабинет, и застенчиво улыбается. – А Питер никуда не пробивался. Я не говорю, что это плохо, но он никуда не стремился.

Я кивнул, царапая в тетрадке под полупьяный говорок Гомперса. Кажется, Зелл был, можно сказать, волшебником статистического анализа, обладал почти сверхъестественной способностью разбираться в длинных столбцах демографических сводок и делать точные предсказания риска и прибыли. Кроме того, если верить рассказу, он был болезненно застенчив. Ходил потупившись; больше, чем «Привет» и «Все в порядке», из него было не выжать; на совещаниях сидел в последнем ряду, уставившись на собственные руки.

– И, слушайте, с любого совещания он выскакивал за дверь первым, – продолжает Гомперс. – Чувствовалось, что ему куда уютнее у себя за столом, с калькулятором и статистическими сводками, чем с нами, людьми.

Я записываю, поощрительно кивая, чтобы он не умолкал, а сам думаю, что этот парень, Питер Энтони Зелл, начинает мне всерьез нравиться. Я люблю людей, которые с удовольствием делают свою работу.

– Еще скажу про него, про Зелла то есть, что все это безумие его вроде бы не слишком задевало. Даже вначале, когда все только начиналось.

Гомперс запрокидывает голову к окну, к небу, и я догадываюсь, что под «только начиналось» он подразумевает начало прошлого лета, когда астероид проник в сознание обывателя. Ученые засекли объект еще в апреле, но в первые пару месяцев он появлялся только в колонках разных странностей под шутливыми заголовками вроде «Смерть с неба?» или «Небо падает!». Для большинства угроза стала реальностью в начале июня, когда шансы на попадание достигли пяти процентов, а окружность Майя оценили от четырех с половиной до семи километров.

– Ну вы помните: люди сходят с ума, люди рыдают на рабочем месте. А Зелл, как я говорил, просто работал, не поднимая головы. Как будто считал, что астероид летит на всех, кроме него.

– А в последнее время? Были перемены? Депрессия?

– Ну, – задумывается он, – знаете… постойте-ка… – и вдруг умолкает, прикрыв рот ладонью, прищурившись, словно разглядывает неясное пятнышко вдали.

– Мистер Гомперс?

– Да я только… простите, вспоминаю кое-что. – Он на секунду прикрывает глаза, потом резко открывает, и я, на минуту усомнившись в надежности свидетеля, гадаю, сколько рюмочек джина он употребил за это утро. – Такое дело, был один случай.

– Случай?

– Да, у нас работала одна девушка, Тереза, бухгалтер, так она явилась на Хеллоуин в костюме астероида.

– О?

– Понимаю. Сумасшедшая, да? – Гомперс ухмыляется собственному воспоминанию. – Просто большой черный мешок для мусора с числами, знаете. Два-ноль-один-один-джи-ви-один на бейджике. Многие смеялись – одни больше, другие меньше. Но Зелл ни с того ни с сего просто взорвался. Завопил, заорал на девушку, его просто трясло всего. Страшное дело, тем более что он, как я говорил, обычно был таким тихим. В общем, он извинился, но на следующий день не вышел на работу.

– Долго его не было?

– Неделю. Или две? Я думал, он совсем ушел, но потом он явился, ничего не объясняя, таким же как прежде.

– Таким же?

– Ага. Тихий, спокойный, сосредоточенный. Усердный работник, исполнительный. Даже когда работы не стало.

– Не стало? Простите? – недоумеваю я.

– Работа кончилась. С конца осени или начала зимы мы, знаете, больше не открываем полисов. – Гомперс мрачно улыбается на мой вопросительный взгляд. – Я к тому, детектив, что хотели бы вы сейчас застраховать свою жизнь?

– Пожалуй, нет.

– Вот-вот, – он, потянув носом, осушает рюмку. – Пожалуй, нет.

Свет мигает, Гомперс, подняв голову, бормочет «Давай-давай», и лампы тут же разгораются снова.

– Словом, я поставил Питера заниматься чем все занимаются, то есть проверять заявления, искать фальшивки и сомнительные претензии. Выглядит бредом, но именно этим занимается сейчас наша головная компания – предотвращением мошенничества. Лишь бы сохранить основной капитал. Из начальства многие обналичили свою долю и теперь строят бункеры на Бермудах или в Антигуа. Сами понимаете. Но наш – нет. Наш, между нами, надеется в последний момент купить себе билет на небеса. Так мне кажется.

Я не смеюсь. Постукиваю ручкой по тетрадке, пытаюсь разобраться в полученной информации, сопоставить время событий.

– Как вы думаете, я могу с ней поговорить?

– С кем?

– С женщиной, о которой вы упомянули, – заглядываю в записи. – С Терезой.

– А она давно ушла, детектив. По-моему, сейчас она в Новом Орлеане. – Гомперс склоняет голову, и его речь становится плохо разборчивой. – Из молодежи многие туда отправились. И моя дочка тоже. – Он снова смотрит в окно. – Я еще чем-то могу помочь?

Я разглядываю страницу, исписанную моими каракулями. Ну чем еще он может помочь?

– А как насчет друзей? У мистера Зелла были друзья?

– Хм… – Гомперс склоняет голову к плечу, оттопыривает нижнюю губу. – Один был. Не знаю, кто он был. Пожалуй, друг. Какой-то парень, такой здоровенный толстяк с большими лапами. Прошлым летом я раз или два видел, как Зелл с ним обедал за углом в «Воркс».

– Большой парень, говорите?

– Я говорю: здоровенный толстяк, да так оно и есть. Я потому запомнил, что, во-первых, никогда не видел, чтобы Питер выходил на обед, это само по себе было необычно. А во-вторых, Питер был малорослый, так что в паре с этим типом смотрелся особенно примечательно, понимаете?

– Имя вы знаете?

– Того верзилы? Нет, я с ним и не разговаривал.

Я поудобнее перекладываю ноги, пытаюсь сообразить, о чем еще надо спрашивать. О чем полагается спрашивать, что еще мне нужно узнать.

– Сэр, вы не знаете, где Питер заполучил синяки?

– Что?

– Под глазом…

– Ах да. Он сказал, что упал с лестницы. Пару недель назад, вроде бы.

– С лестницы?

– Так он сказал.

– Ясно…

Я и это записываю. В голове начинают смутно вырисовываться направления расследования. От выплеска адреналина правую ногу дергает, так что она, лежащая на колене левой, слегка подпрыгивает.

– Последний вопрос, мистер Гомперс. Вы не знаете, у Зелла были враги?

Гомперс потирает подбородок ребром ладони, глаза его сходятся на мне.

– Враги, говорите… Вы же не думаете, что его кто-то убил, а?

– Ну, возможно. Скорее, нет. – Я захлопываю тетрадку и встаю. – Вы позволите осмотреть его рабочее место?

* * *

Всплеск адреналина, простреливший мне ногу во время беседы с Гомперсом, разошелся теперь по всему телу, растекся по жилам, наполнил меня странным электрическим голодом.

Я – полицейский, тот, кем всегда мечтал стать. Шестнадцать месяцев прослужил в патруле. Почти всегда в ночной смене, почти всегда в секторе 1, на Лоудон-роуд от Уолмарта до концевого проезда. Шестнадцать месяцев с восьми вечера до четырех утра патрулировал четыре с половиной мили. Разнимал драчунов, развозил пьяных, гонял попрошаек и шизу с парковки на Маркет-баскет.

Мне это нравилось. Даже прошлым летом нравилось, хотя времена настали странные, новые времена. А потом, к осени, работа стала еще труднее и необычнее, но она мне по-прежнему нравилась.

Правда, с тех пор как я стал следователем, меня осаждает мучительное непонятное чувство, какая-то неудовлетворенность, ощущение неудачи, несвоевременности. Как будто, получив работу, которой добивался всю жизнь, я в ней разочаровался. Или она во мне.

А вот сегодня это ощущение электрического разряда, звенящего и затихающего как пульс! И я подумал: так его и так, может, это оно? Действительно оно?

* * *

– Что вы, собственно, ищете?

Это скорее упрек, чем вопрос. Я отрываюсь от своего занятия, методичного обыска ящиков в письменном столе Питера Зелла, и вижу лысую женщину в черной, узкой как карандаш юбке с белой блузкой. Эту женщину я видел из «Макдоналдса» – это она подошла к дверям ресторана и отвернула в сторону, затерявшись среди машин на парковке. Я узнаю бледную кожу и глубокие черные глаза, хотя утром на ней была ярко-красная шерстяная шапочка, а теперь голова непокрыта и гладкий белый скальп отражает резкий свет ламп.

– Ищу улики, мэм. Следственная рутина. Я – детектив Генри Пэлас из полиции Конкорда.

– Какие же тут улики? – удивляется она. У нее пирсинг: одна ноздря украшена золотой кнопочкой. – Гомперс сказал, Питер покончил с собой.

Я не отвечаю, поэтому она проходит ко мне через душный кабинет и молча смотрит, как я работаю. Она хороша собой, эта женщина: мелкие сильные черты лица, осанистая. На вид лет двадцати четырех, может быть пяти. Я задумываюсь, какого мнения о ней был Питер Зелл?

– Ну, – говорит она, выждав секунд тридцать, – Гомперс велел узнать, не нужно ли вам чего. Вам что-нибудь нужно?

– Нет, спасибо.

Она смотрит поверх меня и на меня, на мои пальцы, копающиеся в ящиках покойника:

– Простите, что, вы сказали, ищете?

– Еще не знаю. Ход следствия невозможно предсказать заранее. Оно движется от одного клочка информации к следующему.

– Ах, так?.. – Когда девушка поднимает брови, на лбу у нее собираются мелкие морщинки. – Звучит как выдержка из учебника.

– Гм… – Я сдерживаю себя. Это действительно была прямая цитата из «Уголовного расследования» Фарли и Леонарда, введение к главе шестой.

– Вообще говоря, кое-что мне нужно, – отзываюсь я, указывая на монитор Зелла, развернутый экраном к стене. – Что такое с этим компьютером?

– С ноября вся работа велась на бумаге, – пожимает плечами девушка. – Существует целая программа, с помощью которой наши файлы попадают в головной и региональный офисы, но она стала работать невероятно медленно, никакого терпения не хватало, поэтому вся компания вела операции офлайн.

– А-а, спасибо, – вежливо тяну я в знак признательности за напоминание.

С конца января Интернет в долине Мерримака действительно становился все менее и менее надежен. Началось это с виртуальной атаки на Южный Вермонт каких-то анархистов с неясными намерениями, а сил на восстановление не нашлось.

Женщина упорно стоит рядом, не переставая разглядывать меня.

– Так вы, простите, исполнительный ассистент мистера Гомперса?

– Прошу вас, – она закатывает глаза. – Просто секретарь.

– А зовут вас?..

Она медлит. Достаточно долго, чтобы дать мне понять, что, если захочет, оставит имя при себе, а потом говорит:

– Эддс. Наоми Эддс.

Наоми Эддс. Я успел заметить, что она не лысая, то есть не совсем лысая. Ее голова покрыта прозрачным светлым пушком, на вид мягким, гладким и приятным, как коврики в кукольном домике.

– Вы позволите задать вам несколько вопросов, мисс Эддс?

Она не отвечает, но и не уходит – просто стоит, задумчиво разглядывая меня. И я начинаю опрос. Она проработала здесь четыре года. Да, мистер Зелл уже работал, когда она пришла. Нет, они не были близко знакомы. Она подтверждает портрет Зелла, нарисованный Гомперсом: тихий, усердный, плохо социализирован. Только она употребляет слово «неловкий», и мне это нравится. Она припоминает случай на Хеллоуин, когда Питер набросился на Терезу из бухгалтерии, но не помнит его недельного отсутствия после этого.

– Если совсем честно, – признается она, – сомневаюсь, что заметила бы его отсутствие. Говорю же, мы не были близко знакомы. – Лицо ее смягчается, и на долю секунды я готов поклясться, что она смаргивает слезы, но доля секунды проходит, и она снова собранна и бесстрастна. – Хотя он был очень милый. Действительно приятный человек.

– Вы могли бы назвать его подавленным?

– Подавленным? – Она улыбается с легкой иронией. – Разве не все мы сейчас подавленны, детектив? Невыносимым грузом неизбежности. Вы не подавленны?

Я молчу, но фраза «невыносимый груз неизбежности» мне тоже нравится. Так лучше, чем «это сумасшествие» Гомперса и «большая котлета» Макгалли.

– А вы не заметили, мисс Эддс, когда и с кем вчера ушел мистер Зелл?

– Нет, – говорит она, и ее голос падает на полтона, а подбородок опускается к груди. – Я не заметила ни когда он покинул офис, ни с кем.

Я на секунду теряюсь, а когда соображаю, что эта внезапная наигранная серьезность – всего лишь подначка, девушка уже продолжает прежним тоном:

– Я сама ушла рано, около трех. У нас сейчас довольно свободное расписание. Но Питер, когда я уходила, точно был на месте. Я помню, как махнула ему на прощание.

Передо мной живо встает образ Питера Зелла вчера в три часа пополудни. Он провожает взглядом уходящую секретаршу шефа, красивую и собранную. Она с дружеским безразличием машет ему, и Зелл нервно кивает в ответ. Ссутулившись за своим столом, поправляет очки на переносице.

– А теперь, простите, – резко говорит Наоми Эддс, – мне нужно вернуться к работе.

– Конечно, – вежливо киваю я, мысленно добавляя: «Я тебя не звал. И не просил задерживаться». – Да, мисс Эддс, еще одно. Что вы делали сегодня утром у «Макдоналдса», где было найдено тело?

На мой неопытный взгляд, вопрос тревожит мисс Эддс – она отводит глаза, и на щеках проступает легкий румянец, – однако девушка овладевает собой и с улыбкой отвечает:

– Что делала? Я все время туда хожу.

– В «Макдоналдс» на Мэйн-стрит?

– Почти каждое утро. Точно. Выпить кофе.

– Выпить кофе можно гораздо ближе.

– У них хороший кофе.

– А почему вы не зашли?

– Потому что… потому что в последнюю минуту спохватилась, что забыла кошелек.

Я складываю руки на груди и выпрямляюсь в полный рост:

– Это правда, мисс Эддс?

Она складывает руки на груди, копируя мою позу, и смотрит прямо в глаза:

– А это правда просто следственная руина?

И я остаюсь провожать взглядом ее спину.

* * *

– Вы про того коротышку спрашивали. Правильно?

– Простите?

Старикан охранник сидит на том же месте, где я его оставил, развернув стул к лифтам, словно застыл в этой позиции на все то время, что я работал наверху.

– Про того, кто умер. Вы сказали, идете в «Мерримак-жизнь» насчет убийства.

– Я сказал, что расследую подозрительную смерть.

– Ну да. Так это насчет коротышки. Мелкий, как белка, очкастый?

– Да. Его звали Питер Зелл. Вы были знакомы?

– Не-а. Не больше чем с любым, кто работает в здании. Здоровались. Вы коп, говорите?

– Детектив.

Дубленое лицо старика на миг сводит дальняя родственница улыбки.

– Я служил в авиации. Во Вьетнаме. А когда вернулся, тоже хотел стать копом.

– Эй, – повторяю я пустые слова, которыми мой отец обычно отвечал на пессимизм и безнадежность, – никогда не поздно!

– Ну, – охранник хрипло откашливается и поправляет мятую фуражку, – теперь-то уже поздно.

В тускло освещенном вестибюле тянутся секунды, а потом охранник говорит:

– Так прошлой ночью того худышку подхватил с работы тип с большим красным грузовиком.

– Красный грузовик? На бензине?

Бензина ни у кого нет – ни у кого, кроме полиции и армии. ОПЕК прекратила экспорт нефти в начале ноября, канадцы последовали ее примеру парой недель позже, и на этом все. Министерство энергетики пятнадцатого января вскрыло стратегические резервы, все получили бензина на девять дней и больше не получат.

– Не бензиновый, – поправляет охранник. – Судя по запаху, на растительном масле.

Я киваю и в волнении шагаю ближе к нему, разглаживая усы ребром ладони.

– Мистер Зелл сел в машину добровольно или против воли?

– Ну его никто не заталкивал, если вы об этом. И пистолетов я не видел – никакого оружия.

Я раскрываю тетрадку, щелкая ручкой.

– Как он выглядел?

– Выставочный «форд» старой модели. Шины восемнадцатидюймовые, «гудиер» без цепей. Сзади клубился дым и воняло как будто подгоревшим маслом.

– Так-так. Вы номера не заметили?

– Нет.

– А водителя рассмотрели?

– Нет. Я тогда не видел причин рассматривать. – Старик задумчиво моргает. Кажется, мой энтузиазм его позабавил. – Но он был крупный парень, это я точно говорю. Такой здоровяк.

Я, поспешно записывая, киваю.

– И вы уверены, что это был красный грузовик?

– Точно. Красный, среднего размера, на стандартной раме. А на боковой стенке кабины со стороны водителя большой флажок.

– Какой флажок?

– Какой флажок? США, – нехотя отвечает охранник, словно ему неприятно признавать существование других стран.

Я молча пишу целую минуту. Все быстрей и быстрей, шурша ручкой в тишине вестибюля, а старик рассеянно поглядывает на меня, склонив голову, словно я не человек, а музейная витрина. Потом я, поблагодарив, убираю тетрадь и ручку и выхожу на мостовую, под снег, засыпающий красный кирпич и известняк центральной части города. На секунду останавливаюсь, рассматривая воображаемую картинку, как кадр из фильма: застенчивый неловкий человечек в мятом коричневом костюме забирается на пассажирское сиденье блестящего красного грузовика с модифицированным двигателем и уезжает в последние часы своей жизни.