Читать книгу Последний полицейский - Бен Х. Уинтерс - Страница 6

Этот сон, повторявшийся раз или два в неделю, уносил меня во времена, когда мне было двенадцать.

Сначала появляется внушительная фигура Райана Дж. Ордлера, бессменного шефа полиции Конкорда, ветерана уже тогда, когда в реальности я ежегодно видел его на летнем пикнике Семей и Друзей. Он неуклюже ерошил мне волосы и дарил монетку с головой бизона, такую же, как всем присутствующим детям. Во сне Ордлер стоит в полном обмундировании по стойке смирно и держит в руках Библию, на которую я кладу правую ладонь и повторяю за ним клятву хранить и поддерживать закон. Затем Ордлер торжественно вручает мне пистолет и значок, я отдаю честь, и он салютует в ответ. Гремит музыка – в этом сне есть музыка – и вот я уже детектив.

В реальной же жизни я вернулся в участок в девять тридцать утра нестерпимо холодным утром прошлого года после ночного патрулирования сектора 1 и обнаружил в своем шкафчике написанный от руки приказ с предписанием доложиться по начальству. Я зашел в комнату отдыха, плеснул в лицо водой и через две ступеньки взбежал по лестнице. В то время исполняющей обязанности администратора была лейтенант Ирина Пол, не так давно заменившая неожиданно уехавшего лейтенанта Ирвина Мосса.

– Доброе утро, мэм, – здороваюсь я. – Вы что-то хотели?

– Да, – отвечает лейтенант Пол, ненадолго оторвавшись от лежавшей перед ней черной папки с надписью на боку «Министерство юстиции США». – Секундочку…

– Конечно, – не тороплю я, оглядываясь.

И тут другой, низкий, голос рокочет из угла:

– Сынок…

Ордлер в мундире, но без галстука, с расстегнутым воротом возник в полумраке освещенного единственным окном кабинета. Со скрещенными на груди руками – не человек, а могучий дуб. Меня охватывает трепет, позвоночник распрямляется сам собой, и я отзываюсь:

– Доброе утро, сэр!

– Так вот, молодой человек, – лейтенант Пол поднимает голову, и шеф чуть заметно кивает на нее, показывая, чтобы я слушал внимательно. – Так вот. Вы позавчера вмешались в инцидент в подвале…

– Что? О!..

Я краснею и начинаю объяснять:

– Это новенький, он еще неопытней меня… – Я сам отслужил всего шестнадцать месяцев. – Новичок привел подозреваемого на предварительное задержание по статье шестнадцатой. Лицо без определенного места жительства…

– Верно, – говорит Пол, и я вижу перед ней рапорт о том инциденте. Мне это совершено не нравится, я уже потею. Буквально потею, несмотря на холод в кабинете.

– И он, я имею в виду офицера, словесно оскорблял подозреваемого, что я счел неприличным и нарушающим правила департамента.

– И вы позволили себе вмешаться. С тем, чтобы, смотрите-ка… – Она снова опускает глаза и перелистывает розовую кальку рапорта: – …Процитировать соответствующий параграф агрессивным и угрожающим тоном.

– Думаю, я бы выразился иначе. – Я поглядываю на шефа, но тот смотрит на лейтенанта Пол – это ее шоу.

– Просто джентльмен случайно оказался мне знаком. Простите, следовало сказать «подозреваемый». Дюн Шепард, белый, мужского пола, пятидесяти пяти лет. – Пристальный, но безразличный взгляд Ирины Пол меня сбивает, как и безмолвное присутствие шефа. – Мистер Шепард был вожатым нашего скаутского отряда. Тогда он работал бригадиром электриков в Пианкуке, но, надо полагать, ему в последнее время пришлось тяжело. Рецессия…

– Официально, – тихо поправляет Пол, – на мой взгляд, это депрессия.

– Да, мэм.

Лейтенант Пол снова смотрит в рапорт. Вид у нее измученный.

Этот разговор происходит в начале декабря, в холодные месяцы сомнений. Семнадцатого сентября астероид вышел в соединение, был невидим из-за близости к Солнцу, и получить новые данные не удавалось. Поэтому шансы, которые неуклонно росли с апреля – трехпроцентная вероятность столкновения, десятипроцентная, пятнадцатипроцентная, – застряли в конце осени и начале зимы на пятидесяти трех процентах. Состояние мировой экономики сменялось от плохого к худшему и много худшему. Двенадцатого сентября президент счел нужным подписать «Акт о безопасности и стабильности» и дал добро на вливание федеральных субсидий в государственные и местные правоохранительные органы. Для Конкорда это означало, что всю молодежь – еще моложе меня, иногда прямо со школьной скамьи – прогнали через учебку, заменившую полицейскую академию. Мы с Макконнелл между собой звали их «ежиками», потому что все новобранцы были одинаково подстрижены, имели одинаковые младенческие личики, холодные глаза и нагло себя вели.

По правде сказать, случай с мистером Шепардом был у меня не первым столкновением с молодыми коллегами.

Шеф прокашливается, и Пол откидывается назад, с удовольствием уступая ему место.

– Послушай, сынок, никто здесь не хочет от тебя избавиться. Мы с гордостью приняли тебя в патрульное подразделение, и если бы не нынешние необычные обстоятельства…

– Сэр, я в академии был первым на своем курсе, – начинаю я, спохватываюсь, что говорю слишком громко и перебиваю старшего по званию, но остановиться не могу: – У меня безупречное досье, ноль по превышению полномочий, ноль по жалобам от гражданских лиц, как до, так и после Майя.

– Генри, – мягко останавливает меня шеф.

– Я полагаю, начальник смены мне полностью доверяет!

– Молодой человек, – резко останавливает лейтенант Пол, подняв руку, – кажется, вы неправильно оцениваете ситуацию.

– Мэм?

– Вас не увольняют, Пэлас. Вас повышают.

Шеф Ордлер выдвигается в косой луч света, пробивающийся через маленькое окно.

– Мы решили, что, при данных обстоятельствах и с учетом твоих способностей, тебе нужно подыскать место повыше.

Я таращу глаза, ищу слова и, наконец, нахожу их:

– Но, согласно правилам, каждый должен отслужить в патруле два года шесть месяцев и только после этого может считаться пригодным для следственного отдела.

– Мы намерены пренебречь этим требованием, – объясняет Пол, складывая рапорт и бросая его в корзину. – Думаю, мы не станем пока менять ваш разряд, оставим 401 (к).

Это шутка, но мне не смешно, я едва держусь на ногах. Пытаюсь осмыслить и подобрать слова. Выбираю из «новые времена», «повышение», «во сне было не так».

– Ну вот, Генри, – сдержанно произносит шеф Ордлер, – конец дискуссии.

* * *

Позже я узнал, что детектив Гарви Телсон, чье место я занял, преждевременно ушел в отставку, пополнив список «бегунов», которых к началу декабря набралось много. Люди уходили, чтобы заняться тем, чем им всегда хотелось: гонять на спортивных машинах, дать волю подавленным романтическим или сексуальным наклонностям, набить морду задире, донимавшему их в детстве. Детективу Телсону, оказывается, всегда хотелось участвовать в парусных гонках. На кубок Америки или что-то такое. Мне повезло.

Через двадцать шесть дней после той беседы в кабинете, через два дня после появления астероида в зоне видимости, лейтенант Пол бросила службу и уехала в Лас-Вегас к своим взрослым детям.

Тот сон, где Ордлер кладет мою руку на Библию и делает из меня детектива, больше не повторяется. Вместо него мне теперь часто снится другой.

* * *

Как заметил Дотсет, мобильная связь нынче ненадежна. Набираешь номер, ждешь и иногда пробиваешься, а иногда нет. Многие верят, что Майя искажает гравитационное поле Земли, или магнетизм, или ионизацию, или что-то такое, но, конечно же, астероид, до которого еще 450 миллионов километров, влияет на сотовую связь не больше, чем погода. Наш техник Виленц как-то объяснял мне: сотовая служба разбита на сектора – ячейки или соты – и вырубаются они целиком, один за другим. Компании теряют сотрудников, потому что не могут их оплачивать, ведь им больше не платят по счетам. У них тоже свой список «бегунов», бури сносят вышки связи, и восстанавливать их некому, а вандалы и воры срывают провода. Вот ячейки и отмирают. А обо всем прочем, вроде смартфонов и прочих игрушек, можно совсем забыть. Один из пяти крупнейших провайдеров на прошлой неделе объявил, что начинает сворачивать бизнес. В газетном объявлении этот факт представили как свободное время, «подаренное» от щедрот компании тремстам пятидесяти пяти тысячам служащих и их семьям. Там же провайдер предупредил клиентов, что в течение двух месяцев обслуживание прекратится. Три дня назад любимая Калверсоном «Нью-Йорк таймс» выбила из министерства торговли предсказание о полном коллапсе телефонной связи к концу весны. Предполагалось, что правительство готовит план национализации этого бизнеса.

– Это, – фыркнул Макгалли, – надо понимать как полный коллапс к началу весны.

Иногда я, заметив на своем телефоне хороший сигнал, тороплюсь позвонить, чтобы не упустить случая.

– Ох, ну послушайте, что вам от меня нужно?!

– Добрый день, мистер Франс. Это детектив Генри Пэлас из полиции Конкорда.

– Я вижу, кто это, вижу…

Виктор Франс, судя по голосу, на грани истерики, но он всегда так разговаривает. Я сижу в «импале» перед Роллинс-парк, в паре кварталов от места жительства Питера Зелла.

– Ну-ну, мистер Франс, успокойтесь.

– Не хочу я успокаиваться, ясно? Я вас ненавижу всей душой. Ненавижу ваши звонки, ясно?

Я на дюйм-другой отодвигаю телефон от уха, потому что из трубки льется отрывистое рычание Франса:

– Я пытаюсь жить своей жизнью, понимаете? Это что, так страшно и ужасно – жить своей жизнью?

Я мысленно представляю этого отставного бандита: черные джинсы, увешанные цепочками, перстень с черепом и костями, тощие кисти и предплечья изрисованы татуировками змей. Крысиное личико кривится в наигранном гневе: надо же, приходится отвечать на звонок, выслушивать приказы от такого ботаника-полицейского, как я! Но такова, видите ли, судьба наркоторговцев, тем более попавшихся, на последней развилке американской истории. Может, Виктор и не знает «Акта о безопасности и стабильности в период подготовки к столкновению» наизусть, но суть он уловил.

– Сегодня мне требуется от вас совсем небольшая помощь, мистер Франс. Просто немного информации.

Франс в изнеможении выдыхает «Ох-ох-ох!» и тут же, как я и ожидал, дает задний ход:

– Ну хорошо, ладно. Так что за дело?

– Вы ведь разбираетесь в машинах?

– Да, конечно. Слушайте, детектив, вам что, нужно шины подкачать?

– Нет, спасибо. В последние недели люди начали модифицировать двигатели под органическое горючее.

– Кроме шуток? Вы цены на бензин видели?

Он шумно откашливается и сплевывает.

– Я ищу машину с такой модификацией. Красный грузовик среднего размера, «форд». На борту нарисован американский флаг. Как думаете, вам это по силам?

– Возможно. А если нет?

Я не отвечаю. Ответа не требуется, Франс сам знает.

С точки зрения правоохранительных органов, ярче всего действие астероида проявилось в пике наркомании и связанных с ней преступлений, во взлетевшем до небес спросе на все виды наркотиков – опиатов, экстази, метамфетамина, кокаина. В маленьких городках и сонных пригородах, на фермах – повсюду. Даже в таких приличных местах, как Конкорд, где прежде не было серьезных проблем с наркоманами. Федеральные власти, летом и осенью потыкавшись так и сяк, остановились на строгом и бескомпромиссном соблюдении закона. «Акт о безопасности» отменил право на хабеас корпус и прочие гражданские права для подозреваемых в импорте, обработке, выращивании и распространении любых видов запрещенных веществ. Такие меры сочли необходимыми для предотвращения насильственных преступлений, сохранения стабильности и поощрения производящей экономики в оставшееся до столкновения время.

Лично я знаю текст «Акта» наизусть.

– Хорошо, хорошо, – говорит Франс, – выясню, кто водит этот грузовик. Дайте мне неделю.

– Рад бы, но не могу, Виктор. Позвоню завтра.

– Завтра? – Он преувеличенно шумно вздыхает. – Гад же вы!

Шутка в том, что травка – единственное исключение. Марихуану узаконили в тщетной пока попытке сбить спрос на более жесткие и общественно опасные наркотики. А Виктора я поймал всего с пятью граммами марихуаны, это количество вполне можно было бы оправдать хранением для личных нужд. Если бы он не попытался продать ее мне, когда я субботним вечером возвращался после ужина в «Сомерсет». Арест в подобных обстоятельствах предоставлялся на усмотрение патрульного, и в случае Франса я счел нужным воздержаться. Но на определенных условиях.

Я мог бы засадить его на шесть месяцев по статье шестой, и он это знает, поэтому испускает протяжный, шершавый вздох. Шесть месяцев – большой срок, когда это все, что вам осталось.

– Знаете, многие копы бросают службу, – намекает Франс. – Перебираются на Ямайку и тому подобное. Вы об этом не думали, Пэлас?

– Поговорим завтра.

Я вешаю трубку, прячу телефон в бардачок и завожу машину.

Никто не знает точно – даже те, кто прочел восьмисотстраничный закон от начала до конца, с выписками и комментариями, разбираясь в оговорках и примечаниях, – никто из нас на сто процентов не уверен, что подразумевает «Подготовка к столкновению». Макгалли любит повторять, что к концу сентября нам станут раздавать зонтики.

* * *

– Да?

– О… Извините, это… это «Белнап и Роуз»?

– Ага.

– У меня к вам запрос.

– Особо не надейтесь, тут не много осталось. Нас дважды грабили, а оптовые поставщики большей частью испарились. Хотите приехать, посмотреть, что осталось, – я почти всегда здесь.

– Нет, извините, я детектив Генри Пэлас из полиции Конкорда. У вас хранятся копии чеков за последние три месяца?

– Что?

– Если да, я хотел бы приехать и просмотреть их. Ищу покупателя черного фирменного ремня размера XXL.

– Это шутка?

– Нет, сэр.

– Я хотел спросить: вы шутите?

– Нет, сэр.

– Ну, дружок…

– Я расследую подозрительную смерть, и эти сведения могут быть полезны.

– Ннннну, дружок!

– Алло?

* * *

Домик Питера Зелла под номером 14 в проезде от Мэттью-стрит – новое дешевое строение с четырьмя маленькими помещениями: гостиная и кухня на первом этаже, ванная и спальня наверху. Я медлю на пороге, припоминая соответствующую главу «Криминальных расследований», рекомендующую работать не торопясь, разделить дом на квадранты и заниматься каждым по очереди. Воспоминание о Фарли и Леонарде притягивает за собой воспоминание о Наоми Эддс: «Вы как будто учебник цитируете». Я встряхиваю головой, провожу рукой по усам и вхожу.

– Итак, мистер Зелл, – говорю я пустому дому, – посмотрим.

Первая четверть не требует много труда. Тонкий бежевый ковер, старый кофейный столик с кругами от чашек. Маленький, но работающий телевизор с плоским экраном, провода, змеящиеся от DVD-плеера, ваза с хризантемами, оказавшимися при ближайшем рассмотрении суррогатом из ткани и проволоки.

Большая часть книжных полок отведена профессиональным интересам Питера Зелла: математика, высшая математика, соотношения и вероятности, толстая история бухгалтерского делопроизводства, переплетенные издания Бюро трудовой статистики и Национального института здоровья. Все личное составлено на одну полку, словно в карантин: занудная НФ и фэнтези, все сезоны «Звездного крейсера „Галактика“», винтажный свод правил «Подземелий и драконов», книги по мифологии и философии в «Звездных войнах». Крошечная армада звездолетов подвешена на проволоке в дверном проеме на кухню, и я пригибаюсь, чтобы пройти под ними.

В шкафу девять коробок сухих завтраков, заботливо расставленных по алфавиту: «Альфа-битс», «Кэптан-кранч» и так далее. В ровном ряду между «Фростед Флейкс» и «Голден-гэмс», как выбитый зуб, зияет пропуск, и я на автомате мысленно его заполняю коробкой «Фрути пебллс». Просыпавшееся зернышко карамельно-розового цвета подтверждает мою гипотезу.

– Ты мне нравишься, Питер Зелл, – говорю я, бережно прикрывая шкаф. – Мне ты нравишься.

Еще в кухне, на пустом столике у мойки, находится стопка простой белой бумаги с надписью на верхнем листке: «Дорогая София».

Сердце у меня сбивается с ритма, и я перевожу дыхание. Затем поднимаю стопку, пролистываю ее, но больше ничего нет – только один листок со словами «Дорогая София». Почерк ровный, четкий, и чувствуется, что Питер Зелл начинал не обычную записку, а важный документ.

Я приказываю себе успокоиться, потому что, возможно, это ничего не значит. Однако мысли искрят. Не факт, что это неоконченная записка самоубийцы, но определенно нечто.

Я засовываю бумагу в карман блейзера и поднимаюсь по лестнице, гадая, кто эта София.

Спальня похожа на гостиную – такая же стерильная, строгая, с застеленной кроватью. Над кроватью висит картинка в рамке: кадр из первой версии «Планеты обезьян» с автографом. В шкафу три костюма, все тускло-коричневые, и два потертых коричневых ремня. В маленькой фанерной тумбочке, во втором снизу ящике, лежит коробка из-под обуви, плотно обмотанная изолентой и подписанная тем же аккуратным почерком: «12 375».

– Двенадцать тысяч триста семьдесят пять, – бормочу я и добавляю, – чего, интересно?

Я беру коробку под мышку и, выпрямившись, разглядываю единственную в комнате фотографию. Маленькая карточка в дешевой рамке – школьный снимок мальчика лет десяти или одиннадцати с тонкими пушистыми волосами и несмелой улыбкой. Вытащив ее из рамки и перевернув, нахожу на обороте аккуратную подпись: «Кайл, 10 февраля». Прошлого года. До…

Я по рации вызываю Триш Макконнелл.

– Эй, – спрашиваю, – вы родных потерпевшего нашли?

– Да, еще бы!

Оказывается, мать Зелла умерла и похоронена здесь же, в Конкорде, на Блоссум-хилл. Отец живет в пансионате «Приятный вид», страдает деменцией в начальной стадии. Печальное известие передали старшей сестре Питера, которая работает акушеркой в частной клинике рядом с городской больницей. Замужем, один ребенок, сын. Зовут сестру София.

* * *

На обратном пути я снова задерживаюсь на пороге дома. Под мышкой у меня обувная коробка, фото и стопка бумаги для заметок. Я мысленно оцениваю эту картину, сравнивая со старым воспоминанием: полисмен, скорбно остановившись в дверях дома моего детства на Роклан-роуд, сняв шляпу, кричит в предутреннюю темноту: «Есть кто-нибудь дома?»

Я стою на лестничной площадке, в джемпере с эмблемой «Ред сокс» – или в пижамной куртке? – и думаю, что сестра еще спит, во всяком случае, надеюсь на это. Я уже догадываюсь, с каким известием пришел полисмен.

* * *

– Постой, сыщик, я сам догадаюсь, – говорит Дени Дотсет. – У нас еще одно 10–54 С.

– Собственно, не новое. Мне бы сравнить данные по Питеру Зеллу.

Я неторопливо веду «Импалу» по Бродвею. Руки на баранке, на десять часов и на два. У «Бродвей и Стоун» стоит машина штата Нью-Гэмпшир. Ее двигатель включен, голубой маячок на крыше медленно вращается, в руках водителя зажат автомат. Я бегло киваю, оторвав два пальца от руля, и он кивает в ответ.

– Какой еще Питер Зелл? – недоумевает Дотсет.

– Тот, что сегодня утром, сэр.

– Ах, да. Слушай, ты знаешь, что они назвали великий день? Когда мы узнаем, где он упадет. Девятое апреля.

– Да, слышал.

Дотсет, как и Макгалли, с удовольствием следит за всеми подробностями глобальной катастрофы. На последнем самоубийстве – не Зелла, а предыдущего – он десять минут взволнованно толковал о войне на Африканском Роге, об эфиопской армии, которая вторглась в Эритрею, чтобы в оставшееся время отомстить за древние обиды.

– Я подумал, что имеет смысл доложить вам все, что успел узнать, – говорю я. – Знаю, какое впечатление у вас сложилось утром, но мне кажется, это убийство. Действительно кажется.

Дотсет бормочет: «Это факт?» – и я, приняв фразу за согласие, отчитываюсь: инцидент в фирме на Хеллоуин, красный пикап, жгущий растительное масло, который увез потерпевшего в ночь его смерти. И свои догадки насчет ремня из «Белнап и Роуз».

Помощник прокурора отвечает на все это равнодушным «Интересно» и со вздохом спрашивает:

– А как насчет записки?

– А, нет. Записки нет, сэр.

Я предпочитаю промолчать про «Дорогую Софию» – еще не знаю, что это такое, но уверен, что не оборванное послание самоубийцы. Дотсет ведь решит, что именно оно, и скажет: «Ну вот, молодой человек, не то дерево облаиваешь». Он уже сейчас явно так думает.

– Здесь есть пара соломинок, за которые можно ухватиться, – говорит он. – К Фентон ты ведь с этим делом обращаться не собираешься?

– Собственно, собираюсь. Уже обратился. А что?

После паузы он тихо хмыкает:

– О, ничего.

– Что?

– Ну слушай, мальчик. Если ты правда считаешь, что сможешь выстроить дело, я, конечно, взгляну, только не забывай про обстановку. Ты же знаешь, народ кончает с собой направо и налево. Для такого парня, как ты описываешь – без друзей, без поддержки, – последовать за стадом вполне естественно.

Я держу рот на замке, веду машину дальше, но такой ход рассуждений мне не нравится. «Он это сделал потому, что все так делают»! Очень похоже на Дотсета – в чем-нибудь обвинить жертву: в трусости или просто в неустойчивости, которая сродни слабоволию. А это, если на самом деле Питера Зелла убили – убили и затащили в «Макдоналдс», бросили в туалете, как мясную тушу, – просто оскорбительно.

– Я тебе вот что скажу, – воодушевляется Дотсет, – мы можем сделать из этого покушение на убийство.

– Простите, сэр?

– Если это самоубийство, то ты покушаешься сделать его убийством. Отличного дня, детектив!

* * *

На Скул-стрит, на южной стороне, прямо за «Ассоциацией христианской молодежи», есть старомодное кафе-мороженое, и сегодня, похоже, у них оживленно, вопреки снегопаду и ценам. Симпатичная молодая пара, чуть за тридцать, как раз выходит из дверей с цветными трубочками в руках. Женщина осторожно машет мне – другу-полицейскому, и я машу в ответ, но мужчина смотрит мертвыми глазами без улыбки.

На Мэйн-стрит народ просто кишит. Приходи на работу, отсиживай часы за столом и надейся, что компания доживет до понедельника. Зайди в магазин, толкай тележку, надейся, что сегодня на полках найдется еда. В обеденный перерыв угости свою девушку мороженым. Ну да, конечно, кое-кто предпочитает покончить с собой, другие попадают в список «бегунов», а еще кое-кто шарит в поисках наркотиков или бродит по улицам, вывалив хозяйство, как выражается Макгалли. Только большинство «бегунов» возвращаются домой разочарованными, а многие преступники и безудержные искатели наслаждений оказываются в тюрьме и дожидаются октября в ужасающем одиночестве.

Так что да, отклонения в поведении есть, но это крайности. Главное отличие, на взгляд правоохранительных органов, в атмосфере, и его трудно определить. Я бы сравнил настроение в городе с мрачностью ребенка, который еще не наказан, но знает, что наказания не избежать. Он сидит у себя в комнате и ждет. «Вот погоди, вернется отец!» Он мрачен, огрызается, вот-вот сорвется. Смущен, невесел, дрожит в ожидании и готов на драку – не от злости, а от тревоги, которая легко может выплеснуться злобой.

Это в Конкорде. За настроения в других краях не ручаюсь, но здесь у всех оно похожее.

* * *

Я снова за своим столом на Скул-стрит, в отделе преступлений совершеннолетних. Бережно срезаю изоленту с крышки обувной коробки, и второй раз с нашей встречи слышу голос Наоми Эддс, стоящей рядом со скрещенными на груди руками:

– Что вы, собственно, ищете?

– Вот, – отвечаю я, сняв крышку и заглянув внутрь, – это я и искал.

В обувной коробке Питера Зелла сотни газетных вырезок, журнальных страниц и распечаток из Интернета о Майя и его надвигающемся столкновении с Землей. Я беру первую вырезку с самого верха пачки. Она от 2 апреля прошлого года. Фельетон «Ассошиэйтед Пресс» по поводу Паломарской обсерватории в Кальтеке и заметка о необычном, но почти наверняка безобидном объекте, зафиксированном учеными и добавленном в список потенциально опасных в Центре малых планет. Автор завершает статью сухим сообщением, что таинственный объект неизвестного размера и состава по оценкам имеет 0,000047 процентов вероятности столкнуться с Землей, что составляет 1 к 2 128 000. Я отмечаю, что Зелл тщательно обвел кружком оба числа.

Следующей в коробке лежит статья из «Томсон рейтер», опубликованная двумя днями позже. Заголовок: «Открытый недавно объект – самый крупный за десятилетия», но сама статья довольно будничная, один абзац без цитат. В ней дается оценка величины объекта – в те первые дни его еще обозначали по астрономической номенклатуре 2011GV1. Говорится, что это один из самых крупных объектов, открытых астрономами за последние десятилетия, возможно, имеет диаметр до трех километров. Данную оценку Зелл тоже обвел тонким карандашным кружком.

Я продолжаю чтение, завороженный этой мрачной капсулой времени, пересматривая недавнее прошлое глазами Питера Зелла. Он в каждой статье обводил или подчеркивал числа – все возрастающие оценки размера Майя, угловой высоты на небосклоне, прямого восхождения и склонения, шансы на столкновение, мало-помалу ползущие верх – неделя за неделей, месяц за месяцем. В статье «Файненшнл Таймс» от начала июня об экстренных мерах федеральных властей, Европейского Центробанка и Международного валютного фонда он аккуратно выделил рамкой все колебания курса доллара и проценты падения акций. Были у него и заметки на политические темы: юридические дискуссии, экстренные законы, перетасовки постов в министерстве юстиции, финансовая поддержка ФКСД.[1]

Я представляю себе Зелла – как он каждый вечер до ночи просиживает за дешевым кухонным столом, ест готовые завтраки, придерживает очки, механическим карандашом делает пометки во всех этих вырезках и распечатках, обдумывая все новые подробности бедствия.

Я выхватываю статью из «Сайентифик Америкен» от 3 сентября, крупными буквами вопрошающую: «Как мы могли не знать?» Короткий ответ, известный теперь каждому, состоит в том, что необычная эллиптическая орбита 2011GV1 проходит в пределах видимости с Земли лишь раз в семьдесят пять лет. А семьдесят пять лет назад мы не присматривались – тогда еще не было программы поиска околоземных астероидов. «75» Зелл обводил при каждом упоминании; еще он обвел «1 к 265 миллионам» – заново оцененные шансы на существование подобного объекта – и взял в кружок 6,5 километра – наиболее точную на то время оценку диаметра Майя.

Дальше «Сайентифик Америкен» углубляется в сложности: астрофизика, перигелий и афелий, усреднение орбиты и оценки элонгации. Голова у меня идет кругом, глаза болят, но Зелл явно прочитал все до последнего слова и испещрил страницы заметками, выполняя на полях зубодробительные подсчеты со стрелками к статистическим значениям и астрономическим величинам.

Я тщательно закрываю коробку крышкой и смотрю в окно, кладу ладони на коробку. Снова всматриваюсь в число, твердо выведенное на ней черным маркером. «12 375».

И снова чувствую что-то. Не знаю что, но нечто.

* * *

– Могу я поговорить с Софией Литтлджон? Это детектив Генри Пэлас из полиции Конкорда.

После паузы вежливый женский голос встревоженно отвечает:

– Это я. Но, думаю, у вас вышло какое-то недоразумение. Со мной уже говорили. Это ведь… о моем брате, да? Мне сегодня уже звонили. Мы с мужем оба отвечали на вопросы.

– Да, мэм, я знаю.

Я говорю по основной линии из отдела. Оцениваю Софию Литтлджон, представляю ее, рисую портрет по тому, что мне известно, и по тону голоса: настороженного, профессионального, сочувствующего.

– Вам сообщила прискорбное известие констебль Макконнелл. Мне очень жаль снова вас беспокоить. Я, как уже сказал, детектив, и у меня всего несколько вопросов.

Говоря, я замечаю неприятные сдавленные звуки – через комнату от меня Макгалли, обмотав шею своим черным шарфом от «Бостон-Брайнс», карикатурно давится воздухом. Я отворачиваюсь и пригибаюсь на стуле, прижимая трубку ближе к уху.

– Ценю ваше сочувствие, детектив, – благодарит сестра Зелла, – но я, право, не знаю, что еще могла бы сказать. Питер покончил с собой. Это ужасно. Мы были не так уж близки.

Сперва Гомперс, потом Наоми Эддс. И теперь родная сестра. В жизни Питера Зелла было множество «не слишком близких» людей.

– Мэм, я должен спросить, была ли у вашего брата причина вам писать? Оставлять записку, адресованную вам?

На том конце провода долгое молчание.

– Нет, – отвечает наконец София Литтлджон, – нет, не представляю.

Я делаю паузу, слушаю ее дыхание и только потом спрашиваю:

– Вы уверены, что не знаете?

– Да. Уверена. Простите, детектив, но у меня сейчас совершено нет времени на разговор.

Я подаюсь вперед. Радиатор отопления в углу звонко чмокает.

– А завтра?

– Завтра?

– Да. Простите, но мне очень важно с вами поговорить.

– Хорошо, – после новой паузы отвечает она. – Конечно. Вы могли бы с утра заехать ко мне домой?

– Могу.

– Совсем рано. Без четверти восемь?

– В любое время. Пусть будет семь сорок пять. Благодарю вас.

Пауза. Я смотрю на телефон, гадая: то ли она положила трубку, то ли на линии снова неполадки. Макгалли походя ерошит мне волосы, в другой его руке болтается пакет с комплектом для боулинга.

– Я его любила, – вдруг говорит София Литтлджон глухо, но с силой. – Он был мой маленький братик. Я так его любила!

– Не сомневаюсь, мэм.

Я записываю адрес, вешаю трубку и еще секунду сижу, уставившись в окно, за которым все та же снежная слякоть.

– Эй! Эй, Пэлас!

Детектив Андреас скрючился в своем углу, потерявшись в темноте. Я и не знал, что он здесь.

– Как дела, Генри? – Голос у него пустой и невыразительный.

– Нормально. А у тебя?

Я вспоминаю ту искрящую паузу, то затянувшееся мгновение и мечтаю, чтобы можно было заглянуть в голову Софии Литтлджон. Хотя бы в то мгновение, пока она перебирала причины, почему ее брат написал на листке «Дорогая София».

– Я в порядке, – говорит Андреас. – В порядке.

Он смотрит на меня, натужно улыбается, и я думаю, что разговору конец, но ошибаюсь.

– Я что сказать хотел, парень, – бурчит Андреас, качая головой и глядя мимо меня. – Не понимаю, как ты умудряешься.

– Умудряюсь что?

Но он только смотрит на меня и ничего не добавляет, а с моего места кажется, что в глазах у него слезы – большие лужицы стоячей воды. Я отвожу взгляд к окну – просто не знаю, что ему сказать. Совершенно не представляю.