Читать книгу Ганнибал. Кровавые поля - Бен Кейн - Страница 3

Цизальпийская Галлия, зима

Земля здесь, по большей части плоская и возделанная, обеспечивала зерном соседний городок. Зеленые побеги пшеницы высотою с ладонь были единственным ярким пятном на фоне замерзших полей. Все остальное сильные морозы окрасили в серебристо-белые тона. Дополняли картину низкие черные тучи и стены Викту́мулы, которые высились вдалеке, серые и внушительные. Вдоль дороги, которая заканчивалась у ворот, тянулась маленькая, скучная роща.

За деревьями прятался высокий худой мужчина с бледным лицом, крючковатым носом и поразительными зелеными глазами. Из-под шерстяного капюшона выбилось несколько прядей черных вьющихся волос. Ганнон с беспокойством оглядывал местность, но не видел ничего особенного. Прошло некоторое время с тех пор, как он отправил солдат на поиски провизии. Ганнон стоял здесь совсем недолго, но у него уже онемели ноги, и он тихонько выругался.

Холода не собирались отступать, и снег не таял несколько дней. На Ганнона накатила волна тоски по дому. Этот мир был совсем не похож на его родину на северном побережье Африки, которую он покинул несколько лет назад. Однако юноша по-прежнему мог легко представить массивные стены Карфагена, построенные из песчаника, покрашенного известью, и отражавшиеся от них ослепительные лучи солнца. А еще – великолепную Агору и чуть дальше – изысканные гавани-близнецы. Ганнон вздохнул. Даже зимой в городе, где он родился, было достаточно тепло, и почти каждый день светило солнце, но здесь ему лишь один раз за много недель удалось увидеть бледный желтый диск, появившийся и тут же пропавший в рваной прорехе между серыми тучами.

Пи-и-и-эй. Пи-и-и-эй. Характерный крик заставил Ганнона поднять голову. На фоне серо-белых туч пронеслась пара галок, преследовавших голодного и злобного сарыча[1]. Знакомая картина, когда маленькие птицы атаковали большую, показалась ему исполненной иронии. «Наша задача гораздо труднее, чем у них», – мрачно подумал он. Чтобы осознать, что Карфаген стал его господином, Рим должен истечь кровью, как никогда прежде. Было время, когда Ганнон думал, что это невозможно. Республика одержала решительную и не вызывавшую сомнений победу над его народом в жестокой и долгой войне, закончившейся целое поколение назад. Поражение наполнило сердца карфагенян ненавистью к Риму, но в конце концов у них появилась надежда расплатиться с врагом за унижение. Однако за последний месяц мир, казалось, перевернулся с ног на голову.

Только безумец мог поверить, что, когда начнется зима, армия сможет, совершив переход через Альпы, пройти несколько сотен миль от Иберии до Цизальпийской Галлии. Однако движимый желанием победить Рим, Ганнибал Барка это сделал. Заключив союз с местными племенами, полководец разгромил значительные силы римлян, отправленные ему навстречу. В результате вся Северная Италия оказалась уязвимой, и Ганнон, который попал в рабство около Капуи, сумел бежать и присоединиться к войску Ганнибала, где встретился с отцом и братьями, считавшими, что он давно погиб.

Теперь все казалось возможным.

В животе у Ганнона заурчало, напоминая, что он получил приказ найти провизию и произвести разведку, а не разглядывать птиц и размышлять о будущем. Его фаланга, состоящая из ливийцев-копейщиков, пряталась у него за спиной, там, где растительность позволяла укрыться от посторонних глаз, и нуждалась в еде не меньше его самого. Однако Ганнону предстояло выполнить еще одно задание, и он посмотрел на пустынную, грязную тропу, которая проходила мимо того места, где он стоял, и вела между хрупкими ростками пшеницы к воротам в город. Ему рассказали о ней часовые. В затянутых льдом лужах тут и там виднелись ямки, говорившие о том, что к Виктумуле рано утром кто-то быстро проскакал на лошади. Ганнон не сомневался, что это был посыльный с сообщением о приближении армии карфагенян.

Легкая улыбка промелькнула на его губах, когда он представил, какая в городе поднялась тревога.

После победы Ганнибала у реки Требии все римляне на расстоянии сотни миль[2] от нее жили в постоянном страхе за свою жизнь. Люди бросали фермы, бежали из деревень и даже маленьких городов; охваченные ужасом горожане спешили укрыться там, где имелись толстые стены и гарнизон, который их защитит. Разразившаяся паника сыграла карфагенянам на руку. Измученные тяжелым переходом через Альпы, а затем яростным сражением с объединенной консульской армией, они отчаянно нуждались в отдыхе и возможности залечить раны. Сотни воинов, раненых и тех, кто не пострадал в бою, погибли, став жертвой жестоких холодов, начавшихся после битвы. Из тридцати с лишним слонов в живых остались всего семь.

Отличавшийся благоразумием и осторожностью Ганнибал приказал своему ослабленному войску отдыхать. Все незначительные обязанности были отменены на неделю. Брошенные местными жителями фермы и дома оказались настоящим благословением, поскольку для того, чтобы забрать оттуда провизию и все, в чем нуждалась армия, требовались всего несколько человек и пара мулов.

Однако довольно скоро провизия закончилась, а следом и все, чем их снабдили новые союзники – галлы. Тридцать тысяч мужчин ежедневно поглощали огромное количество зерна, и именно по этой причине карфагеняне неделю назад разбили здесь свой лагерь и сейчас шли маршем на Виктумулу. Им стало известно, что запасов, имеющихся в городе, армии Ганнибала хватит на несколько недель. Полководец выслал патрули, среди которых была и фаланга Ганнона, чтобы перед боем разведать обстановку и изучить местность. Ганнон получил приказ вернуться, только если он обнаружит признаки вражеской засады; в противном случае он должен был держаться рядом с городом до тех пор, пока основные силы до него не доберутся, – примерно день или два.

Он остался доволен, не обнаружив нигде признаков людей. Если не считать одной схватки с неприятелем, из которой они вышли победителями, и ночи, проведенной в галльской деревне, где к ним отнеслись очень дружелюбно, казалось, будто они попали в страну, населенную призраками. Кавалерия Ганнибала, проводившая разведку далеко впереди, принесла гораздо более интересные новости. Большая часть тех, кто остался в живых после недавнего сражения, нашли убежище в Плацентии, находившейся в пятидесяти милях к юго-востоку. Другие бежали на юг, туда, где их не могли достать карфагеняне, остальные – никто не знал, сколько – попрятались в городках вроде Виктумулы. Несмотря на уверенность, что город падет под натиском армии Ганнибала, Ганнон решил рискнуть и подобраться к нему немного ближе, чем кавалеристы. Он хотел выяснить, с каким количеством защитников им придется иметь дело; возможно, ему даже удастся нанести удар по вражескому патрулю. И тогда он сможет снова завоевать расположение своего полководца.

Ганнон с печалью размышлял о том, что пока дела обстояли не слишком благополучно. С того самого момента, как Ганнибал собрал большую армию и захватил Сагунт, снова вступив в противостояние с Римом, Ганнон мечтал только об одном – присоединиться к полководцу в его борьбе. Да и какой карфагенянин, в жилах которого течет горячая кровь, не хотел отомстить римлянам за то, что те сделали с их народом? Сначала, после того, как Ганнон снова встретился со своими родными, все шло хорошо. Ганнибал оказал ему честь и назначил командиром фаланги. Однако довольно скоро все изменилось.

Сердце быстрее забилось в груди молодого человека, когда он вспомнил, как докладывал Ганнибалу о том, что сделал во время засады на римский патруль за несколько дней до битвы при Требии. Услышав его рассказ, военачальник пришел в неописуемую ярость и каким-то чудом не приказал распять Ганнона, а вместе с ним и его братьев Бостара и Сафона за то, что те не вмешались. С тех пор только слепец не заметил бы, как изменилось к нему отношение Ганнибала.

Во время той засады он отпустил двух римских кавалеристов – Квинта, своего бывшего друга, и Фабриция, отца Квинта. «Возможно, я поступил глупо», – подумал Ганнон. Если бы он их убил, жизнь была бы намного проще. А теперь, чтобы восстановить доброе имя и репутацию, он вызывался добровольцем во все патрули и самые опасные вылазки. Но пока все оставалось по-прежнему. Ганнибал даже виду не показывал, что замечает его…

Охваченный раздражением, Ганнон пошевелил внутри кожаных сапог пальцами ног, пытаясь вернуть им чувствительность, – ничего не вышло, и он разозлился еще больше. Вот он стоит тут, на жутком холоде, и уже, наверное, отморозил не только конечности, но и все интимные части тела, исполняя приказ, который обречен на поражение. Какие у него шансы оценить силы противника, засевшего за стенами Виктумулы? А устроить засаду на вражеский патруль? Армия Ганнибала приближается, и вероятность того, что какого-нибудь легионера пошлют в разведку за стены города, ничтожно мала.

Ганнон задумался о событиях, ставших причиной немилости военачальника. Несмотря на то, что Квинт был сыном его хозяина, они подружились, и карфагенянин считал, что убивать его неправильно – ведь, среди прочего, Квинт дважды спас ему жизнь. Долг есть долг, так считал Ганнон. И, когда наступает подходящий момент, его следует вернуть, даже под угрозой наказания. Он пережил гнев Ганнибала, а потом и сражение. И это само по себе доказывало, что он поступил правильно – и боги пока на его стороне.

Когда все закончилось, Ганнон принес щедрые подношения Танит, Мелькарту, Баал Сафону и Баал Хаммону, главным богам Карфагена, в благодарность за то, что они его защитили. Он невольно вскинул голову, надеясь, что, если повезет, они и дальше будут его оберегать. И в конце концов он сумеет собрать столь необходимые Ганнибалу сведения.

Ганнон внимательно, с вновь вспыхнувшим интересом посмотрел на Виктумулу. Из труб в небо поднимались тонкие пальцы дыма – единственное доказательство того, что город не брошен. Оборонные сооружения производили сильное впечатление: за глубоким рвом высились каменные стены с круглыми башнями. И карфагенянин не сомневался, что на бастионах установлены катапульты. Так что ни ему, ни его людям в город не пробраться. Восточную границу Виктумулы защищал извилистый Падус, могучая река, благодаря которой земли здесь были такими плодородными. На западе раскинулись еще поля; а вдалеке Ганнон разглядел очертания большой виллы с множеством построек, и сердце затрепетало у него в груди от внезапно появившейся надежды. Может быть, там кто-то есть? Очень даже возможно. Владения располагались так близко от городских стен, что упрямый хозяин вполне мог чувствовать себя в безопасности. Что, если он вывез все ценное, а сам остался в доме до тех пор, пока не появится враг? Ганнон не раздумывая принял решение. По крайней мере, попытаться стоило. Они подберутся к вилле в темноте и, если там никого не окажется, возможно, найдут какую-нибудь еду. Если же нет, больше шансов отыскать провизию у них не будет, поскольку они использовали все возможности.

Впрочем, он колебался, прежде чем принять окончательное решение. Его план означал, что он может раскрыть свое присутствие защитникам города. А когда враги поймут, что здесь всего одна фаланга, они могут их атаковать. И тогда все погибнут – он и его солдаты. Ганнон сказал себе, что этого не случится. С другой стороны, удастся ли им найти что-нибудь полезное? Он изо всех сил сражался с нежеланием идти на риск и сомнениями. У него будут еще возможности вновь завоевать расположение Ганнибала. Например, он покроет себя славой во время битвы за город. Или в следующем бою. И полководец поймет, что он, Ганнон, достоин доверия.

Время до наступления темноты тянулось бесконечно долго. Солдат Ганнона, которых было чуть меньше двух сотен, постепенно охватывало беспокойство, становившееся все сильнее. Они уже много дней мерзли и устали от тягот походной жизни, но, по крайней мере, могли каждый вечер разводить костры. Сегодня Ганнон запретил им это, и его людям пришлось использовать одеяла вместо дополнительных плащей и ходить взад-вперед по роще, чтобы хоть как-то согреться.

Надеясь, что они найдут провизию на вилле, в качестве утешения Ганнон позволил им доесть остатки пайков. Конец дня и вечер он провел, переходя от одной группы к другой, как учил Малх, его отец; шутил, делился вяленым мясом и обращался к ним по именам, которые постарался запомнить, когда получил командование.

Копейщики – в красных туниках и бронзовых конических шлемах, точно таких же, какие Ганнон с раннего детства видел в Карфагене, – почти все были ветеранами, годившимися ему в отцы, и принимали участие в стольких кампаниях, что и не сосчитать. Они последовали за Ганнибалом из Иберии и пересекли Альпы, оказавшись в самом сердце вражеских земель и потеряв по пути примерно половину своих товарищей. Всего несколько недель назад Ганнона пугала бы необходимость командовать такими солдатами. В Карфагене он прошел военную подготовку, но ни разу не вел за собой людей. Впрочем, ему пришлось срочно этому научиться, когда Ганнибал назначил его командиром фаланги. Это произошло после бегства Ганнона из рабства – что было похоже на чудо – и путешествия с Квинтом на север. Возглавив фалангу ливийцев, он организовал засаду, а затем вместе с ними пережил жестокое сражение при Требии. Кое-кто из ливийцев все еще бросал на него презрительные взгляды, когда думали, что он не смотрит, но большинство приняли командира и даже стали уважать – так ему казалось. Судьба улыбнулась Ганнону, позволив спасти жизнь Муттумбаала, своего заместителя, во время недавней схватки с врагом, и теперь тот относился к нему с уважением, что очень помогло Ганнону занять свое место в фаланге. Когда небо начало темнеть, он подумал, что скорее всего именно по этой причине ворчание солдат не переросло в нечто более угрожающее.

Убедившись, что с трудом различает во мраке даже свои руки, Ганнон отдал приказ выступать. Большинство людей укладывалось спать почти сразу после наступления темноты, и карфагенянин решил, что, если на вилле кто-то есть, они наверняка поступили так же. С довольным ворчанием и стонами солдаты вышли из-за деревьев, поднимая и опуская массивные щиты и делая выпады копьями, чтобы размять мышцы, скованные холодом. Кольчуги, которые многие сняли с тех, кто пал в сражении у Требии, тихонько позвякивали, хрустела замерзшая земля под сандалиями, тут и там слышался приглушенный кашель. Офицеры отдавали короткие приказы, и солдаты выстроились в боевой строй – двадцать человек в ширину и десять в глубину. Прошло совсем немного времени, прежде чем они были готовы к бою. Воздух, густой от дыхания, казалось, гудел от напряжения.

Вдалеке Ганнон видел крошечные красные точки, медленно передвигающиеся по бастионам: легионеров, которым не повезло нести ночную стражу. Он ухмыльнулся. Римляне на стене понятия не имели о том, что он и его фаланга прячутся в темноте и наблюдают за ними. И что их факелы дают достаточно света, чтобы он смог найти дорогу до виллы.

– Готовы? – шепотом спросил Ганнон.

– Все, как один, командир, – ответил Муттумбаал, худой, с вечно печальным лицом, чье длинное имя, естественно, сократили, в результате чего получился Мутт.

– Пойдем шагом. Старайтесь производить как можно меньше шума. И никаких разговоров!

Ганнон подождал, когда его приказ услышат все, затем, перехватив понадежнее собственный щит и выставив перед собой копье, сделал шаг вперед, в темноту.

Наверняка определить было невозможно, но примерно в трехстах шагах от городской стены Ганнон остановился и показал Мутту, что остальные должны последовать его примеру. Подняв голову, он принялся изучать бастионы и прислушался. Они во мраке, за пределами видимости, да и катапульты не могли их достать. Когда он услышал голоса часовых, надежда, что им удастся незаметно мимо них пробраться, превратилась в уверенность. И, тем не менее, внутри у Ганнона все сжималось от напряжения по мере того, как они приближались к темной вилле. Он вздрогнул, когда закричала сова, но постарался прогнать беспокойство. Карфагеняне не считали сову вестником несчастья, и Ганнон узнал о том, что римляне боятся ее крика, когда жил в доме Квинта. И все же он порадовался, что его солдатам не известно о предрассудках римлян.

Карфагенянин медленно и осторожно пробирался дальше, и вскоре впереди выросла вилла, безмолвная и мрачная, точно гробница. Ганнон почувствовал, как сердце сжимается еще сильнее, но продолжал идти вперед. «Сейчас все дома в Италии выглядят именно так, – сказал он себе. – А собаки не лают, потому что хозяева забрали их в дом». Тогда, вопил его внутренний демон, ты ничего не найдешь. И ты наивный дурак, если думаешь, что обитатели дома не забрали провизию, потому что она нужна Виктумуле не меньше, чем вам.

Вспомнив помпезные лекции, которыми потчевал его старший брат Сафон, Ганнон сжал зубы. С точки зрения разведки то, что он делал, было разумно. Да и отступить он уже не мог, поэтому сказал себе, что они быстро проверят виллу и вернутся назад.

Командир решил оставить Мутта и его людей снаружи на посту, чтобы они следили за появлением солдат со стороны города. Если это произойдет, Мутт должен свистнуть, предупреждая Ганнона, дабы они могли, не привлекая внимания, отойти. Пока Мутт будет стоять на страже, четыре отряда по десять человек войдут на территорию виллы. Один, под командованием самого Ганнона, проберется в дом, в то время как остальные с надежными копейщиками во главе будут искать в других постройках провизию.

Ганнон осторожно подошел к маленькому окошку в южной стене виллы и заглянул в узкую щель в деревянных ставнях. Внутри царил непроглядный мрак. Тогда он приложил ухо к холодному дереву и некоторое время прислушивался, но не уловил ни единого звука. Успокоившись немного, юноша выбрал тех, кто пойдет с ним.

– Будь осторожен, командир, – прошептал Мутт.

– Обязательно. И помни: если поймешь, что приближаются римляне, ты должен сразу отступить. Я не хочу потерять людей в бессмысленной схватке.

– А ты, командир?

– Мы вас догоним. – Ганнон наградил его уверенной улыбкой. – Займи свою позицию.

Мутт отсалютовал и скрылся из виду, а за ним – и остальная фаланга. После этого Ганнон повел за собой свой отряд. Три группы с копейщиками во главе шагали рядом с колонной командира. Они прошли вдоль восточной стены и остановились около угла дома, за которым начинался двор. Прежде чем выйти из тени, Ганнон быстро осмотрелся. В темноте он не смог увидеть многого, но различил очертания мощеных тропинок и ухоженных растений и деревьев: значит, это сад, решил он. Чуть дальше, в сторону города, были сараи, конюшни и большой амбар. Никакого движения или признаков, что на вилле есть люди, он не заметил. Еще больше успокоившись, Ганнон повернулся к трем командирам-копейщикам.

– Обыщите все строения. Берите только провизию. Будьте настороже. Если столкнетесь с серьезным сопротивлением, отступайте. Мне не нужно, чтобы вы геройствовали в темноте. Все ясно?

– Да, командир, – прошептали все трое одновременно.

Ганнон завернул за угол и почувствовал, что солдаты последовали за ним. В тишине прозвучал металлический звон, когда чье-то копье задело шлем идущего впереди, и командир бросил сердитый взгляд через плечо, но не остановился. Если им повезет, этот звук не разбудит тех, кто, возможно, спит в доме. Ганнон вел своих людей вдоль стены, пытаясь отыскать главный вход. И вскоре обнаружил его в двадцати шагах дальше: самую обычную деревянную дверь, мощную, укрепленную металлическими пластинами, запертую на ключ. Ганнон прижал пальцы к ее поверхности и толкнул. Ничего не произошло. Тогда он надавил сильнее. И снова ничего. Сердце отчаянно колотилось у него в груди.

Неужели внутри кто-то есть, или хозяева виллы заперли дверь, когда ушли в город?

Ганнон спиной чувствовал взгляды своих солдат, но изо всех сил старался не обращать на них внимания. Перед ним стояла дилемма: если он попытается силой открыть дверь – обязательно разбудит тех, кто в доме, если они там есть; с другой стороны, он не хотел уходить с пустыми руками. Вдруг там никого нет, а он даже не попытается войти?

Карфагенянин отошел от двери и поднял голову, пытаясь понять, высока ли крыша. Отложив в одну сторону щит и копье, он подозвал трех ближайших солдат.

– Богу, ты со мной. – Когда самый низкий из троицы поспешил к нему, Ганнон ткнул пальцем в двоих оставшихся. – Вы нас подсадите.

Они уставились на него, не понимая, что он задумал.

– Мы с Богу заберемся наверх, спрыгнем на другой стороне и откроем ворота изнутри.

– Может быть, мне пойти вместо тебя, командир? – спросил тот из солдат, что был старше.

Ганнон даже не стал рассматривать его предложение – кровь бушевала в жилах, и он не хотел останавливаться.

– Нет, нам потребуется всего пара минут.

Они послушно подошли ближе и сделали замок из рук.

Ганнон поставил одну ногу на их переплетенные пальцы, и они тут же подбросили его вверх. Он вскинул руки для равновесия, перебросил другую ногу через край и выбрался на крышу. Нижняя часть его панциря громко звякнула о черепицу. Проклятье! Скорчившись на месте, Ганнон замер. Несколько мгновений он прислушивался к тишине, и тут в саду появился мужчина, который закашлялся и проворчал:

– Проклятые коты, вечно шляются по крыше, – произнес он на латыни.

Ганнон ждал, чувствуя, как грохочет в груди сердце, когда мужчина вернулся на свой пост, прямо под ним. Получалось, что хозяин скорее всего в доме. Что делать? Ему потребовалось всего мгновение, чтобы принять решение. Если он сейчас уйдет и не проверит, что внутри, будет всю жизнь жалеть о том, что мог обнаружить там что-нибудь полезное для Ганнибала. Да и чем он рискует? Они с Богу легко справятся со старым, слабым рабом. Этот идиот наверняка снова уснул.

Карфагенянин наклонился через край и поманил Богу, шепотом предупредив, чтобы тот проследил за своей кольчугой, и тот бесшумно взобрался на крышу.

– Внизу один человек, – прошептал Ганнон. – Я пойду первым. Ты за мной.

Осторожно, стараясь не касаться панцирем и концом ножен глиняной черепицы, Ганнон на согнутых коленях начал медленно двигаться вперед. Добравшись до конька, он посмотрел вниз и увидел обычный двор, похожий на тот, что был в доме Квинта: прямоугольник, выложенный плитками, по краям декоративные кусты и статуи. Почти все остальное пространство занимали фруктовые деревья и виноградник, посередине – фонтан, сейчас замерзший. И ни одного живого человека.

Успокоившись, Ганнон сполз на внутреннюю часть крыши и сразу понял, что, если он хочет спуститься вниз без проблем, ему придется сесть. А это означало, что панцирь снова ударится о черепицу и привлечет внимание стража. Значит, есть только один выход: встать, пройти вперед, набрать скорость и спрыгнуть вниз. Ганнон поделился с Богу своим планом и велел ему сразу следовать за ним. Он предположил, что упадет примерно с высоты своего роста, приземлится на мозаичный пол, перекатится, вскочит на ноги, вытащит меч и убьет стража, а потом откроет дверь, чтобы впустить внутрь своих людей.

Ганнон не ожидал, что приземлится прямо на слугу, охраняющего вход, который снова вышел наружу.

Оказалось, что это вовсе не слуга, а ветеран-легионер, триарий, в полном боевом снаряжении.

Ганнон понял, что его план провалился, когда они оба упали, размахивая руками и ногами. К несчастью, из них двоих именно карфагенянин ударился головой о землю. Шлем немного смягчил удар, но Ганнон все равно на мгновение потерял ориентировку в пространстве. Чувствуя сильную боль, он попытался оценить обстановку, но получил мощный удар от разъяренного триария и снова приложился шлемом о землю. Каким-то непостижимым образом ему удалось высвободиться из державших его рук и встать на ноги. Триарий тут же последовал за ним. В мерцающем свете лампы, висевшей в алькове в стене, они принялись изучать друг друга, не в силах скрыть потрясения от того, что увидели.

«Что, во имя Баал Хаммона, здесь делает легионер?» – подумал Ганнон, сражаясь с паникой и понимая, что он тут явно не один.

– Богу! Спускайся, быстро!

– Властители небесные, ты из армии Ганнибала! Просыпайтесь! Подъем! На нас напали! – выкрикнул римлянин.

Ганнон быстро оглянулся на дверь в воротах, и сердце замерло у него в груди. Она была не просто закрыта на засов, на ней висел огромный замок. Он снова перевел глаза на триария и увидел, что на позолоченном ремне у него висит связка ключей. Громко выругавшись, Ганнон выхватил меч, понимая, что должен как можно скорее прикончить римлянина и впустить внутрь своих людей.

Громко призывая товарищей, триарий вытащил гладиус и завопил:

– Ах ты, вонючий гугга!

Ганнона и прежде называли «крысенышем», но оскорбление по-прежнему причиняло боль. Вместо ответа он направил свой меч в живот врага и рассмеялся, когда триарий дернулся в сторону, не сумев отбить удар.

– Это я вонючий крысеныш? Да от тебя разит хуже, чем от свиньи.

С крыши послышался грохот. В следующее мгновение появился Богу, которому хватило здравого смысла приземлиться с дальней стороны от триария, и тот громко выругался, потому что не мог сражаться сразу с двумя противниками. Однако вместо того, чтобы броситься бежать, он отважно отступил в арку, обрамлявшую вход, перекрыв обоим карфагенянам подступы к двери.

Ганнон услышал громкие голоса во дворе и понял, что им нужно спешить.

– Богу, атакуй его! – крикнул он.

Когда копейщик начал наступать, Ганнон сделал вид, что собирается нанести удар по левой ноге римлянина. Тот попытался отступить, чтобы оказаться вне пределов досягаемости, а Ганнон вскинул вверх правую руку и врезал рукоятью меча врагу в лицо. Раздался громкий треск сломанного носа, потом крик боли, из ноздрей триария хлынула кровь, и он сделал шаг назад. Ганнон, точно змея, атакующая мышь, метнулся к нему и изо всех сил вонзил клинок в плоть римлянина в том месте, где заканчивалась верхняя часть кольчуги. Миновав позвоночник, меч погрузился в тело врага почти до самой рукояти. Глаза триария вылезли из орбит, на губах появилась кровавая пена, и он умер.

Застонав от усилия, Ганнон вытащил меч из его тела и закрыл глаза, чтобы хоть как-то защитить их от хлынувшей крови. Затем он наклонился к упавшему на землю триарию, быстро сорвал с ремня связку ключей, оглянулся и тут же пожалел, что сделал это. В их сторону через двор бежали по меньшей мере дюжина полуодетых триариев.

– Останови их! – крикнул он Богу и быстро повернулся к двери, по которой с внешней стороны колотили сразу несколько кулаков.

– Командир? Ты в порядке? Командир? – выкрикивали его люди.

Ганнон не стал тратить время и отвечать. Первым делом он снял засов, затем выбрал на связке ключ, вставил в замок и повернул влево. Ничего. Повернул вправо – с тем же результатом.

Сражаясь с паникой, Ганнон взял другой ключ. Он услышал, как по мозаичной плитке стучат сандалии, потом сердитые крики, когда римлянине обнаружили тело своего товарища. Богу издал боевой клич, и всего в дюжине шагов от Ганнона зазвенело оружие. Близко, как же они близко! Он возился с большим ключом, ему никак не удавалось вставить его в замок; он изо всех сил боролся с воплем отчаяния, готовым сорваться с губ, но заставил себя не торопиться. В конце концов, ключ вошел в замок, легче, чем предыдущие, и у Ганнона появилась надежда, что все получится. Он повернул ключ влево… ничего не произошло. Однако он не потерял самообладания, повернул ключ вправо и в этот момент услышал у себя за спиной стон.

– Я ранен, командир! – крикнул Богу.

И тут Ганнон совершил фатальную ошибку: он обернулся, чтобы посмотреть. В этот момент сразу два триария бросились в атаку. Богу сделал выпад копьем в того, что был без щита, но второй получил возможность к нему подобраться, с силой ударил Богу щитом и прижал его к стене, и тут Ганнон понял, что триарий не собирался убивать копейщика – он давал возможность своим товарищам промчаться мимо и добраться до него.

Ганнон повернулся назад к замку – но слишком поздно. Слишком поздно попытался повернуть ключ. В следующее мгновение что-то ударило его в затылок, перед глазами рассыпался целый каскад искр, и его мир превратился в узкий туннель впереди. Он видел только свою руку: пальцы медленно разжались, и он выронил ключ, который повернулся в замке недостаточно для того, чтобы открыть дверь в стене. Будто издалека, Ганнон слышал крики своих солдат, мешавшиеся с голосами римлян. Ему отчаянно хотелось им ответить:

– Я иду!

Но голос не слушался. Силы тоже его оставили, колени подкосились, и он никак не мог этому помешать. Ганнон упал и погрузился в черный мрак.

Он пришел в себя, мгновенно захлебнулся и принялся откашливаться, когда ему на голову вылили ведро ледяной воды. Охваченный страхом и яростью, Ганнон попытался понять, где находится, и обнаружил, что лежит на спине, на холодном каменном полу – но где, он не имел ни малейшего представления. Юноша попробовал встать, но обнаружил, что у него связаны руки и ноги. Стараясь не обращать внимания на жуткую головную боль, какой до сих пор ему испытывать не доводилось, Ганнон заморгал, чтобы избавиться от воды, заливавшей глаза. Двое мужчин – судя по тому, как они выглядели, триарии – смотрели на него и ухмылялись. Они почти касались головами низкого потолка, Ганнон понял, что он в темнице, и его сердце наполнил ужас. Проклятье, где он?

– Хорошо выспался? – спросил тот из триариев, что стоял слева, неприятного вида тип с косящими глазами.

– Ты неплохо отдохнул, – сказал его напарник с фальшивой заботой в голосе. – Пришла пора немного поболтать.

Ганнон не сомневался, что разговор с ними не принесет ему ничего, кроме боли и страданий; он изо всех сил прислушивался, но снаружи не доносилось шума сражения, не звенело оружие, и внутри у него все похолодело. Мутт и его люди ушли, если он все еще на вилле.

Первый триарий понял, о чем он думает, и презрительно рассмеялся.

– Здесь тебе неоткуда ждать помощи. Мы в полной безопасности, за стенами Виктумулы.

Ганнон услышал стон, посмотрел налево и увидел, что в нескольких шагах от него лежит Богу, на тунике которого в области живота расползлось большое кровавое пятно; рана на левой ноге тоже выглядела серьезной.

Только я и Богу. Ганнон громко выругался на своем родном языке и снова услышал смех.

– Пытаешься понять, почему твои люди не смогли взломать дверь?

Да, Ганнон именно об этом сейчас думал, но постарался придать своему лицу невозмутимое выражение. Его враги не знали, что он говорит на латыни.

– Они сбежали, как только услышали сигнал тревоги, – сказал второй солдат своему товарищу. – Мы не могли поверить такому везению. Они, наверное, подумали, что к нам на помощь из города пришлют подкрепление. Тупые ублюдки.

Ганнон вдруг почувствовал, что страшно устал. «Они выполнили мой приказ», – подумал он.

– Знали бы они, что сигнал трубы был пустым звуком и мы не ждали никакой помощи…

Ганнона затошнило от одной мысли об этом, и он закрыл глаза, но пинок под ребра заставил его снова их открыть. Он попытался откатиться в сторону, чтобы хоть как-то защититься от следующего удара, и получил пинок в спину. Понимая, что сопротивляться бесполезно, юноша приготовился к новой вспышке боли.

– Хватит, – послышался другой голос. – Мне решать, когда эти червяки будут наказаны.

Ганнон услышал, как триарии встали по стойке «смирно».

– Да, командир. Извини, командир.

– Поднимите его.

Ганнон почувствовал, как чьи-то руки схватили его под мышки и резко поставили на ноги. Он огляделся по сторонам и увидел, что находится в мрачном квадратном помещении из камня и без окон. Свет маленьких ламп выхватывал из темноты сырость на стенах и падал на стоявший у стены стол с набором пугающих на вид инструментов – каждый с острым лезвием или колючками. Присутствие горящей жаровни означало, что им с Богу уготованы страшные мучения. Пришедший офицер молча и равнодушно наблюдал, как триарии подняли Ганнону руки и прикрепили веревку, которой были стянуты его запястья, к крюку на потолке. Когда под весом тела затрещали плечевые суставы, Ганнон испытал новую, невыразимую боль. В отчаянии он попытался достать ногами до пола, но сумел только коснуться его краем сандалии. Пол был совсем близко, но ему удалось лишь на несколько мгновений перенести на ноги весь свой вес. Задыхаясь от отчаяния и боли, он поднял голову.

И был потрясен, узнав стоявшего перед ним приземистого офицера – квадратный подбородок, гладко выбритая кожа, лет тридцать пять. Именно ему он сохранил жизнь во время стычки с римским патрулем около недели назад, чтобы спасти Мутта. Он был бы сейчас пленником, которым занимался бы другой палач.

Ганнон понял, что офицер его не узнал, но у молодого человека появился крошечный шанс, что это ему поможет, и Ганнон ухватился за разгоревшуюся искру надежды.

Офицер мрачно рассмеялся.

– Очень больно, да? Считай, тебе повезло, потому что я мог приказать связать твои руки за спиной. Тогда в тот момент, как тебя подняли бы в воздух, плечевые суставы не выдержали бы нагрузки. – Он нахмурился, когда Ганнон ничего не ответил. – Не понимаешь ни одного слова?

Ганнон промолчал.

– Подвесьте второго, – приказал офицер.

С бессильной яростью юноша смотрел, как триарии притащили стонущего Богу и тоже подвесили его на крюк. Через некоторое время в его глазах появилось осмысленное выражение, и он попытался улыбнуться, но получилась лишь гримаса боли.

– С нами все будет хорошо, – прошептал ему Ганнон.

– Все в порядке, командир. Тебе не нужно меня обманывать.

Ганнон собрался ему ответить, но слова так и не сорвались с его губ, потому что он увидел свежую кровь, которой насквозь пропиталась туника Богу. Они оба знали, что умрут здесь, и делать вид, что это не так, не имело смысла.

– Да облегчат боги наш путь.

– Молчать! – рявкнул офицер и щелкнул пальцами. – Найдите идиота-раба, о котором мы говорили.

– Слушаюсь, командир. – Косоглазый солдат направился к двери.

– Нет нужды звать раба, я достаточно хорошо говорю на латыни, – сказал Ганнон.

Офицер сумел скрыть свое удивление и громко рявкнул:

– Откуда ты знаешь мой язык?

– У меня был учитель-грек в детстве.

Офицер приподнял бровь.

– Значит, нам попался цивилизованный гугга?

– Многие из нас прекрасно образованы, – сдержанно проговорил Ганнон и получил в ответ удивленный взгляд.

– А твой человек говорит на латыни?

– Богу? Нет.

– Значит, у вас тоже существуют различия между классами, – задумчиво произнес офицер, бросив презрительный взгляд на своих солдат. – Однако у тебя не греческий акцент. Твой латинский звучит так, будто ты из Кампании.

Теперь пришла очередь Ганнона удивляться. Впрочем, ничего странного в том, что он говорил на латыни, как Квинт и его родные, не было.

– Я жил в Южной Италии, – признался он.

Римлянин подошел ближе и толкнул Ганнона в спину, тот качнулся вперед, и его ноги перестали касаться пола, а руки вывернулись в суставах назад. Юноша взвыл от боли.

– Не лги мне! – выкрикнул офицер.

Охваченный отчаянием карфагенянин попытался уменьшить давление на плечи, изо всех потянулся вниз, и ему удалось совсем чуть-чуть замедлить движение, но тут его снова пронзила острая боль.

– Я сказал правду. Моего друга и меня захватили на море между Карфагеном и Сицилией. Меня купила семья из Кампании. Я жил недалеко от Капуи около года.

– Как звали твоего хозяина? – быстро и требовательно спросил офицер.

– У меня нет хозяина, – гордо вскинув голову, ответил Ганнон.

И тут же задохнулся от удара в солнечное сплетение; его окатила новая волна боли, когда плечи приняли на себя вес его тела. Его затошнило, и он сплюнул на пол.

Офицер подождал немного, а потом приблизил лицо к покрасневшему, кашляющему Ганнону.

– Я очень сомневаюсь, что твой хозяин подарил тебе свободу, чтобы ты мог присоединиться к армии Ганнибала. А значит, ты все еще его раб. Тебе понятно?

Спорить было бесполезно, но Ганнона охватила ярость.

– То, что меня захватили пираты, не сделало меня проклятым рабом. Я свободный человек и карфагенянин!

За свою вспышку он получил очередной сильный удар, и его снова вырвало остатками жидкости, которая еще была в желудке. Ганнон пожалел, что не попал на ноги своего мучителя, но тот успел отступить на пару шагов назад. Он стоял и терпеливо ждал, когда пленника перестанет рвать, а потом прошептал ему на ухо:

– Если тебя продали римскому гражданину, ты раб, и не важно, нравится тебе это или нет. Я не собираюсь с тобой препираться, и, надеюсь, у тебя тоже хватит здравого смысла со мной не спорить. Как звали твоего хозяина?

– Гай Фабриций.

– Никогда о нем не слышал.

Ганнон ожидал нового удара, но его не последовало.

– Его жену зовут Атия. У них двое детей, Квинт и Аврелия. Их ферма находится примерно в половине дня пути от Капуи.

– Продолжай.

Ганнон рассказал о своей жизни в доме Квинта, о том, что он подружился с Квинтом и Аврелией, и о визите в их дом Гая Минуция Флакка – аристократа, занимавшего исключительно высокое положение. Он не стал упоминать Агесандра, надсмотрщика, который превратил его жизнь в кошмар, и не рассказал, что пытался разыскать своего друга Суниатона.

– Ладно, достаточно. Может быть, ты действительно был рабом в Капуе. – В глазах офицера появилось задумчивое выражение. – Значит, ты сбежал, когда узнал, что Ганнибал вошел в Цизальпийскую Галлию?

Ганнон решил, что скорее умрет, нежели признается в том, что прятался в ночи, точно дикий волк.

– Нет. Меня отпустил Квинт, сын моего хозяина.

На лице офицера появилось недоверие.

– И ты рассчитываешь, что я в это поверю?

– Это правда.

Офицер недоверчиво фыркнул.

– А где был его отец, когда он тебя отпустил? И мать, кстати?

– Фабриций ушел с армией. Атия же не имела ни малейшего представления о том, что задумал ее сын.

– Маленький гаденыш! Не хотел бы я иметь такого сына… – Офицер покачал головой. – Впрочем, все это не имеет значения. Гораздо важнее другое: что ты и твои люди делали ночью около виллы?

Ганнон решил, что правда ничего не изменит, а потому ответил:

– Я надеялся найти кого-нибудь, кто знает, сколько в городе защитников.

– И ты нашел такого человека! Меня! – прохрипел офицер. – Но я тебе не скажу.

Дерьмо!

– Значит, ты производил разведку для Ганнибала?

Ганнон кивнул.

– Говорят, его армия направляется сюда, это так?

– Да.

Офицер секунду молчал, а потом спросил:

– Сколько?

– Около пятидесяти тысяч, – соврал Ганнон.

Лицо офицера потемнело, и карфагенянин испытал мрачную радость.

– Каждый день к его армии присоединяются все новые и новые жители Галлии.

Произнеся эти правдивые слова, Ганнон понял, что погорячился. Следующий удар был самым сильным из всех, а боль – такой невыносимой, что он потерял сознание, но пришел в себя, когда офицер влепил ему пощечину.

– Думаешь, это боль? Ты даже не представляешь, какие страдания тебя ждут. Ты превратишься в пустую оболочку, когда мои люди с тобой закончат.

Ганнон проследил за взглядом офицера, который посмотрел на инструменты, лежавшие на столе, и почувствовал, что его сейчас снова вырвет. Сколько пройдет времени, прежде чем он начнет молить о пощаде? Или до того, как обделается? Может быть, ему даруют быструю смерть, если он напомнит офицеру, что пощадил его в той стычке… Но уже в следующее мгновение его наполнил жгучий стыд. Имей гордость!

– Римское дерьмо, – прохрипел Богу на отвратительном латинском. – Подожди… ты узнаешь, что… такое боль… армия… Ганнибала… тебе покажет… Ганнибал… самый лучший… полководец. Вам… такого никогда не… видать.

Ганнон бросил на Богу предостерегающий взгляд, но опоздал.

– Нагрей железо, – выкрикнул офицер, подошел к Богу и, сжав руку в кулак, ударил его в самый центр кровавого пятна на тунике.

Богу взвыл от боли, и офицер рассмеялся.

– Оставьте его. Он же ранен! – крикнул Ганнон.

– Значит, он быстрее заговорит. Когда этот пес сдохнет, у меня останешься ты.

Молодой человек на мгновение испытал облегчение, которое тут же сменило чувство вины за то, что Богу выпало страдать первым.

– Приведи вонючего раба! Я хочу понимать, что скажет этот раненый кусок дерьма, и не собираюсь доверять переводу его напарника.

Косоглазый солдат бросился к выходу.

Офицер стоял около жаровни, нетерпеливо постукивая ногой о пол, пока второй солдат не объявил, что железо достаточно раскалилось. Взяв кусок толстого одеяла, римлянин ухватился за холодную часть прута и поднял его вверх. По спине Ганнона пробежал холодок, когда он увидел оранжево-алый конец. Юноша попытался высвободить запястья, но только причинил себе еще большую боль.

– Это может остановить кровотечение, – задумчиво произнес офицер.

Глаза Богу вылезли из орбит от ужаса, когда римлянин медленно направился в его сторону, но он не издал ни звука.

Послышалось шипение, офицер напрягся от усилия, вонзил раскаленный прут в живот копейщика и повернул его несколько раз.

Богу издал долгий, душераздирающий вопль.

– Ты жестокий ублюдок! – прорычал Ганнон, забыв о собственной боли.

Офицер резко повернулся и поднес все еще ярко-красный конец прута к лицу Ганнона, который в ужасе отшатнулся, опираясь о пол кончиками пальцев ног, а римлянин, ухмыляясь, остановил прут на расстоянии пальца от правого глаза Ганнона.

– Тоже хочешь попробовать?

Ганнон молчал, он слышал крики Богу, но все его силы уходили на то, чтобы не шевелиться. Он уже чувствовал, как протестуют мышцы ног, как начали затекать пальцы, и представлял, что в следующее мгновение его глаза коснется раскаленный прут. «Великий Баал Сафон, – взмолился он. – Помоги мне!»

В этот момент открылась дверь, вошел косоглазый солдат, за ним по пятам следовал смуглый мужчина с вьющимися черными волосами, в почти прозрачной от времени тунике, который вполне мог быть одним из земляков Ганнона. Офицер обернулся и опустил железный прут.

– Наконец-то. – Он наградил раба суровым взглядом. – Ты говоришь на латыни?

– Да, господин.

Раб взглянул на Ганнона и Богу, и в его карих глазах промелькнуло сострадание, но он мгновенно его спрятал.

– Хорошо. Я хочу, чтобы ты переводил мне каждое слово, которое будет произносить эта тварь. – Он показал на Богу прутом, положил его в жаровню и взял другой. – Какова численность армии Ганнибала?

Раб перевел.

Богу что-то пробормотал.

Офицер посмотрел на Ганнона, который пожал бы плечами, если бы мог.

– Я же говорил.

Он решил, что римлянин проглотил наживку, но тот нахмурился, и Ганнон понял, что ошибся.

Офицер принялся изучать инструменты на столе, потом радостно вскрикнул, и Ганнон увидел у него в руке длинный железный прут, конец которого имел форму буквы «Б». Офицер победоносно помахал им перед носом Ганнона.

– Видишь? «Б» означает «беглый». Тебе не суждено пережить нашего милого свидания, но с этим клеймом ты до конца жизни – сколько бы тебе ни осталось – не забудешь, кто ты такой.

Ганнон с нарастающей тревогой смотрел, как его мучитель засунул конец прута в жаровню. Он уже видел беглого раба с таким клеймом. Сморщенная на лбу кожа наполняла его отвращением. И вот теперь ему уготована такая же судьба. Он принялся извиваться в своих путах, пытаясь высвободить запястья, но добился лишь того, что его окатила новая волна страшной боли.

Офицер выхватил из жаровни раскаленный прут и снова подошел к Богу.

– Кто эти люди, господин? – осмелился спросить раб.

Офицер замер на месте.

– Солдаты Ганнибала. Мы схватили их за стенами города.

– Ганнибала? – медленно повторил раб.

– Совершенно верно, идиот! – Офицер поднял прут, и раб отступил на шаг назад.

«Бьюсь об заклад, что твое сердце наполнилось радостью, когда ты услышал про армию Ганнибала, – подумал Ганнон. – Как и мое. И пусть боги приведут его солдат к воротам города как можно скорее. Я хочу, чтобы это чудовище и его подручные умирали долго и мучительно». Но он знал, что его семья и товарищи придут слишком поздно и не успеют спасти их.

Пришла пора приготовиться к смерти.