Читать книгу Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец - Бен Макинтайр - Страница 3

Глава 1. Ураган

Оглавление

Первого мая 1924 года берлинский полицейский ударил резиновой дубинкой по спине шестнадцатилетнюю девушку и тем самым помог ей встать на путь революции.

Тысячи берлинцев в течении нескольких часов шествовали по улицам города на ежегодном чествовании рабочего класса. В числе демонстрантов было множество коммунистов и большая колонна молодежи. Украсив одежду красными гвоздиками, они несли плакаты, гласившие: “Руки прочь от Советской России”, и распевали коммунистические песни: “Мы кузнецы, и дух наш молод, / Куем мы к счастию ключи!” Политические демонстрации были под запретом, вдоль улиц выстроилась полиция, хмуро наблюдавшая за происходящим. На углу улицы поглумиться над шествием собралась горстка фашистов-коричневорубашечников. Начались потасовки. В воздух взмыла бутылка. Коммунисты запели громче.

Во главе молодежной колонны коммунистов шествовала субтильная девушка в рабочей кепке, неполных семнадцати лет. Это была первая уличная демонстрация Урсулы Кучински: ее глаза горели от воодушевления, когда она размахивала своим плакатом, горланя гимн Auf, auf, zum Kampf, “Вставай, вставай на борьбу”. Ее прозвали Ураган, и, вышагивая и распевая, Урсула пританцовывала от захлестнувшей ее радости.

Полиция пошла в наступление, когда шествие сворачивало на Миттельштрассе. Урсула вспоминала “визг тормозов, заглушивший пение, вопли, полицейские свистки и возмущенные выкрики. Молодых людей валили на землю и волокли в грузовики”. Посреди этой суматохи Урсулу повалили навзничь на мостовую. Подняв голову, она увидела возвышавшегося над ней дюжего полицейского. На зеленой униформе под мышками проступали пятна пота. Ухмыльнувшись, он замахнулся дубинкой и со всей силы нанес девушке удар по пояснице.

Первым делом ее охватила ярость – и лишь потом ее пронзила самая острая боль, которую ей довелось испытать в своей жизни. “Мне было так больно, что я не могла нормально дышать”. Ее друг, молодой коммунист Габо Левин, оттащил ее в подъезд дома. “Все хорошо, Ураган, – говорил он, потирая ей спину в том месте, куда пришелся удар. – Это пройдет”. Группа Урсулы уже давно разбежалась. Кого-то задержали. Но по широкой улице приближались еще несколько тысяч демонстрантов. Габо помог Урсуле подняться и отдал ей один из упавших плакатов. “Я продолжила шествие, – писала она потом, – еще не догадываясь, что это решение предопределило мою судьбу”.

Мать Урсулы была в ярости, когда дочь вернулась домой в тот вечер в разорванной одежде и с иссиня-черным кровоподтеком на спине.

Берта Кучински потребовала от нее ответа, чем та занималась, “слоняясь по улицам под руку с кодлой горланящих во весь голос пьяных подростков”.

“Мы не пили и не горланили”, – возражала Урсула.

“Что это за подростки? – спрашивала Берта. – Чего ты добиваешься, проводя время с людьми такого сорта?”

“«Люди такого сорта» – это местное отделение молодых коммунистов. И я тоже являюсь его членом”.

Берта отправила Урсулу прямиком в кабинет отца.

“Я уважаю право любого человека на свое мнение, – сказал дочери Роберт Кучински. – Но семнадцатилетняя девушка еще слишком юна, чтобы вступать в политические объединения. Поэтому я настоятельно прошу тебя сдать членский билет и на несколько лет отложить свое решение”.

У Урсулы уже был наготове ответ. “Если семнадцатилетних можно брать на работу и эксплуатировать, значит, им можно и бороться против эксплуатации… и именно поэтому я должна стать коммунисткой”.

Роберт Кучински и сам сочувствовал коммунистам, и запал дочери скорее вызывал у него восхищение, но сулил множество проблем. Чета Кучински, быть может, и поддерживала борьбу рабочего класса, но это не означало, что они готовы были принять дружбу дочери с его представителями.

Этот политический радикализм – очередное поветрие, сказал Роберт Урсуле. “Через пять лет вся эта затея будет вызывать у тебя смех”.

Урсула парировала: “Через пять лет я стану еще более убежденной коммунисткой”.


Семья Кучински была богата, влиятельна, самодостаточна и, как любая другая еврейская семья в Берлине, даже не догадывалась, что через несколько лет их мир будет уничтожен войной, революцией и систематическим геноцидом. В 1924 году в Берлине проживали 160 тысяч евреев, около трети еврейского населения всей Германии.

Роберт Рене Кучински был выдающимся специалистом по демографической статистике, первым, кто использовал числовые данные при анализе социальной политики. Его метод вычисления популяционной статистики – “коэффициент Кучинского” – применяется по сей день. От своего отца, успешного банкира, председателя правления Берлинской фондовой биржи, Роберт унаследовал страсть к книгам и деньги, позволявшие предаваться этому увлечению. Мягкий человек, дотошный ученый, гордый потомок “шести поколений интеллектуалов”, Кучински владел крупнейшей частной библиотекой в Германии.

В 1903 году Роберт женился на Берте Граденвиц, представительнице немецко-еврейской интеллигенции, дочери предпринимателя, занимавшегося строительством жилых домов. Умная, склонная к праздности Берта была художницей. Первые воспоминания Урсулы о матери состояли из цветов и фактур: “Все мерцало коричневым и золотым. Бархат, ее волосы, ее глаза”. Берта была посредственным живописцем, но ей об этом никто не говорил, и она продолжала малевать в свое удовольствие, была самозабвенно предана мужу, а утомительные повседневные заботы о детях перекладывала на прислугу. Космополитичные, светские Кучински считали себя в первую очередь немцами, отодвигая свое еврейство далеко на второй план. Дома они часто разговаривали по-английски и по-французски.

Кучински знали всех видных представителей интеллектуальных кругов левого толка: марксистского лидера Карла Либкнехта, художников Кете Кольвиц и Макса Либермана, немецкого промышленника и будущего министра иностранных дел Вальтера Ратенау. Одним из ближайших друзей Роберта был Альберт Эйнштейн. За ужином у Кучински часто собиралась компания художников, писателей, политиков и интеллектуалов – и евреев, и гоев. Позиция Роберта в озадачивающем политическом калейдоскопе Германии была одновременно неоднозначна и переменчива. Диапазон его взглядов простирался от левоцентризма до леворадикализма, но Роберт был, как он сам полагал, человеком слишком возвышенным, чтобы ограничивать себя партийными ярлыками. Как язвительно замечал Ратенау, “[Роберт] Кучински всегда образует партию из одного человека, а потом выбирает ее левое крыло”. В течение шестнадцати лет он занимал пост директора статистического бюро в Шёнеберге, пригороде Берлина: эта непыльная должность оставляла много времени для научных трудов, написания статей для газет с левым уклоном и участия в прогрессивных общественных кампаниях; он выступал, в частности, за улучшение жизненных условий в берлинских трущобах (где, вероятно, ни разу и не бывал).

Урсула Мария была вторым ребенком из шестерых детей Роберта и Берты. Их первенец Юрген родился тремя годами ранее, в 1904 году, и был единственным мальчиком в семье. Вслед за Урсулой на свет появились еще четыре сестры: Бригитта (1910), Барбара (1913), Сабина (1919) и Рената (1923). Из сестер Урсуле ближе всех была Бригитта – и по возрасту, и по политическим взглядам. Без всякого сомнения, приоритет в семье отдавался мальчику: Юрген был развит не по годам, умен, категоричен, донельзя избалован и на сестер неизменно смотрел свысока. Он был наперсником Урсулы и ее негласным соперником. Отзываясь о нем как о “лучшем и умнейшем человеке из всех своих знакомых”, она в равной степени обожала Юргена и возмущалась им.

В 1913 году, накануне Первой мировой войны, семья Кучински перебралась в большую виллу на берегу озера Шлахтензее, в престижном пригороде Берлина Целендорфе у Грюневальдского леса. Дом, сохранившийся до сих пор, был построен на землях, унаследованных отцом Берты. На пологом берегу раскинулись просторные владения – с оранжереей, парком и курятником. Специально для библиотеки Роберта была сделана пристройка. По хозяйству помогали кухарка, садовник, две горничные и, главное, няня.

Ольга Мут, или Олло, была не просто членом семьи. Она была ее краеугольным камнем, основой стабильности, унылой рутины – и источником безграничной любви. Дочь матроса, служившего во флоте кайзера, уже в шесть лет Олло осиротела и воспитывалась в прусском сиротском приюте для детей военных; заведение, где царила неописуемая жестокость, оставило неизгладимый шрам в ее душе, научив состраданию и приучив к жесткой дисциплине. В 1911 году, когда энергичная, острая на язык Олло поступила няней к семейству Кучински, ей было тридцать.

Олло понимала детей куда лучше Берты и мастерски научилась ей об этом напоминать: няня вела против фрау Кучински тихую войну, периодически вызывавшую бурные скандалы, после которых она, как правило, уходила, хлопнув дверью, но неизменно возвращалась. Любимицей Олло была Урсула. Девочка боялась темноты и, пока внизу проходили званые ужины, засыпала под тихие нянины колыбельные. Годы спустя Урсула поняла, что любовь Олло отчасти была продиктована их “единодушием против матери в обстановке безмолвного ревнивого соперничества”.

Урсула была нескладным ребенком с копной жестких темных волос, доводившим мать до изнеможения своей любознательностью и непоседливостью. “Непослушные, как конский волос”, – бормотала Олло, беспощадно расчесывая девочку. Детство Урсулы было настоящей идиллией: купание в озере, поиск птичьих яиц, игра в прятки среди рябиновых деревьев. Часть лета она каждый год гостила на даче у своей тети Алисы, сестры Роберта, на балтийском побережье, в Аренсхопе.

Урсуле было семь лет, когда разразилась Первая мировая война. “Сегодня между нами нет никаких различий, сегодня все мы – немцы, защищающие свою отчизну”, – объявил директор ее школы. Роберт записался в прусскую гвардию, но в свои тридцать семь лет он был слишком стар для строевой службы и всю войну подсчитывал нормы потребления продуктов в Германии. Как и многие евреи, муж Алисы Георг Дорпален храбро сражался на Западном фронте, был ранен и награжден Железным крестом. Состояние Кучински отчасти уберегло их от самой страшной нужды военного времени, но продуктов не хватало, и Урсулу отправили на балтийское побережье, в лагерь для голодающих детей. С собой Олло положила ей мешок шоколадных трюфелей из картошки, какао и сахарина – и стопку книг. Урсула вернулась заядлым читателем, набрав несколько фунтов благодаря диете из пельменей и чернослива, когда война уже закончилась. “Убери локти со стола, – выговаривала ей мать. – Не хлюпай”. Урсула выбегала из столовой, хлопнув дверью.

Поражение и позор Германии ознаменовали начало конца безмятежного существования семьи Кучински. Страну захлестнули встречные потоки политического насилия. Волна беспорядков повлекла за собой отречение кайзера; восстание левых было жестоко подавлено оставшимися силами императорской армии и правым ополчением, фрайкорами. 1 января 1919 года Роза Люксембург и Карл Либкнехт основали Коммунистическую партию Германии (Kommunistische Partei Deutschlands), или КПГ, – через несколько дней они были похищены и убиты. Так в Веймарской республике началась эра культурного расцвета, гедонизма, массовой безработицы, экономической нестабильности и бурного политического конфликта, разгоравшегося по мере все более ожесточенных столкновений между крайне правыми и левыми радикалами. В политических взглядах Роберта Кучински произошел серьезный сдвиг в левом направлении. “Советский Союз – это и есть будущее”, – заявлял он после 1922 года. Так и не вступив в КПГ, Роберт заявлял, что коммунистическая партия – “наименее невыносимый” из имеющихся вариантов. В своих статьях он выступал за радикальное перераспределение богатства в Германии. Его предложения не прошли мимо внимания националистов правого крыла и антисемитов. “Он не просто против нас, – мрачно отмечал один немецкий промышленник. – Он уже потерял всякий стыд”.

Четырнадцать лет смуты, отделяющие свержение кайзера от прихода Гитлера к власти, расценивают как период нараставшей угрозы, обусловивший дальнейшую катастрофу. Но молодость и идеализм в те годы пьянили и будоражили, пока мир сходил с ума. Военные долги, репарации и неумелое распоряжение финансами вызвали гиперинфляцию. Деньги едва стоили бумаги, на которой были напечатаны. Пока одни умирали от голода, другие бросались в безумные траты: хранить деньги, которые вот-вот обесценятся, было бессмысленно. На глазах разворачивались сюрреалистические сцены: цены росли так быстро, что официанты в ресторанах каждые полчаса забирались на столы, чтобы объявить новые цены в меню; буханка хлеба, в 1922 году стоившая 160 марок, к концу 1923 года подорожала до 200 000 000 марок. Урсула писала: “Женщины стоят у ворот фабрики, чтобы забрать конверты с зарплатой своих мужей. Каждую неделю им вручают пачки банкнот в миллиард марок. Получив деньги, они несутся в магазины, потому что через два часа маргарин может подорожать вдвое”. Однажды днем в парке она увидела мужчину, ветерана войны, с культей, он лежал под скамейкой, прижимая к груди сумку с жалкими пожитками. Он был мертв. “Почему в мире творится такой ужас?” – недоумевала она.

Пока в Шлахтензее по-прежнему велись интеллектуальные разговоры в изящных интерьерах, миллионы людей примыкали к радикальным политическим движениям. В 1922 году министр иностранных дел Вальтер Ратенау был убит ультранационалистами после подписания соглашения с Советским Союзом. Каждый день Урсула своими глазами видела резкий контраст между городской беднотой и зажиточной буржуазией, к которой принадлежала и она сама. Она поглощала труды Ленина и Розы Люксембург, радикальные романы Джека Лондона и Максима Горького. Она хотела поступить в университет, следуя по стопам брата.

Юрген уже стал восходящей звездой левых академических кругов. После изучения философии, политэкономии и статистики в университетах Берлина, Эрлангена и Гейдельберга он получил докторскую степень по экономике, а вслед за тем в 1926 году отправился в США, поступив в аспирантуру Брукингского института в Вашингтоне. Там он познакомился с коллегой-экономисткой Маргаритой Штайнфельд и через два года на ней женился.

Берта была непреклонна: ее своенравная дочь обойдется без дальнейшего образования; ей нужно освоить какое-нибудь женское ремесло, а потом выйти замуж. В 1923 году в возрасте шестнадцати лет Урсула поступила в торговую школу, чтобы научиться печатать и стенографировать.

По ночам она писала стихи, рассказы, истории, полные романтики и приключений. Лишенная возможности получить академическое образование, она выливала энергию в собственный воображаемый мир. В ее детских сочинениях проступала жажда острых впечатлений, театральность, тяга к абсурду. Урсула всегда была главной героиней своих рассказов и писала о себе в третьем лице – о молодой женщине, целеустремленно совершающей великие подвиги и готовой идти на риск. Одна из ее героинь “превозмогла прежнюю детскую физическую слабость, окрепла и обрела силу”. Младшие сестры называли ее Сказочный Ураган. В дневник выливались не только обычные подростковые мрачные переживания, но и неукротимый оптимизм. “Я в дурном настроении, – писала она. – Я ворчу и огрызаюсь, сорвиголова, полукровка с черной гривой, еврейским носом и неуклюжими конечностями, недовольная и угрюмая… но вот голубое небо, пригревает солнце, капли росы на елках, волнение в воздухе, – и сразу хочется вырваться прочь, прыгать, бегать и любить”.

В тот год, когда Урсула официально закончила свое образование, Гитлер организовал в Мюнхене пивной путч – провалившуюся попытку coup d'état[1], после которой имя будущего фюрера стало известно в каждом доме, а сам он оказался в тюрьме, где надиктовывал Mein Kampf, нацистскую библию ненависти.

Урсулу, впитавшую политические убеждения отца, потрясенную происходившей на ее глазах деградацией, ужасал фашизм, и завораживали носившиеся в воздухе идеи социального равенства, классовой войны и революции. Ее неумолимо влекло к коммунизму. “В Германии грядет своя социалистическая революция, – заявляла она. – Благодаря коммунизму люди станут лучше и счастливее”. Большевистская революция доказала, что старый порядок прогнил и был обречен. Фашизм должен был потерпеть поражение. В 1924 году Урсула вступила в Kommunistischer Jugendverband Deutschlands, Коммунистический союз молодежи Германии, примкнув к идеологии, которой останется верна всю жизнь. Ей было шестнадцать лет. Как и другие коммунисты родом из зажиточных семей, Урсула не афишировала свое привилегированное происхождение. “Мы жили намного скромнее, чем можно было себе представить, – подчеркивала она. – Один наш прадедушка торговал в Галиции шнурками для ботинок с тележки”.

Молодые коммунисты – единомышленники Урсулы – из разных уголков, классов и общин Берлина стремились свергнуть иго капитализма и создать новое общество. Эта дурманящая атмосфера была питательной средой для дружбы. Габриэль “Габо” Левин, юноша из среднего класса, жил на окраине Берлина. Хайнц Альтман был симпатичным подмастерьем, чьи напутствия послужили для Урсулы “окончательным стимулом” вступить в партию. Это были молодые бойцы немецкого коммунистического движения, и Урсула была счастлива вступить в их ряды. После первомайской демонстрации 1924 года жажда риска не покидала ее до конца жизни. Кровоподтеки от ударов полицейской дубинки со временем зажили, но гнев Урсулы остался с ней навсегда.

По выходным члены Коммунистического союза молодежи разъезжали по селам, рассказывая о марксизме-ленинизме немецким крестьянам, которые, бывало, в ответ натравливали на юных проповедников своих собак. Однажды вечером в Лёвенберге, на севере Берлина, один сердобольный фермер пустил их компанию заночевать у него на сеновале. “В тот вечер мы особенно веселились, – писала Урсула. – Едва мы легли, кто-то стал фантазировать, как здесь будет через двадцать лет. Лёвенберг в 1944 году! Уже давно наступил коммунизм. Мы долго спорили, упразднят ли к тому времени деньги. Мы, к сожалению, тогда совсем состаримся – нам будет уже за тридцать!” Засыпая, они грезили о революции.

Урсула была прирожденным миссионером. Она никогда не читала нотаций, но любила обращать людей в свою веру и атаковала неверующих до тех пор, пока их мировоззрение не совпадало с ее собственным. Первым делом она принялась за свою няню. “Я старалась ей все объяснить. Она считала, что я говорю дельные вещи”, – заявляла Урсула. Ни капельки не заинтересовавшись, Ольга Мут тем не менее вселила в девушку уверенность, что внимательно ее слушала.

Родителям Урсулы не нравилось, что их дочь попадает под полицейские дубинки и проводит ночи на сеновалах в компании юных коммунистов. Заметив, что “единственной интересовавшей ее областью было чтение”, Роберт договорился, чтобы ее взяли ученицей в книжный магазин Р. Л. Прагера на Миттельштрассе, торговавший юридической и политической литературой. Берта принесла ей пару туфель на каблуке, темносинее платье с белым воротничком, перчатки и коричневую сумочку из крокодиловой кожи. Перед первым выходом на работу Урсула подверглась тщательному осмотру матери и няни.

“Ничего спереди, ничего сзади, – сказала Олло. – До сих пор как мальчишка”.

“Зато ножки точеные, – отметила Берта. – Но чтобы их заметили, нужно ступать маленькими шажками”.

Олло согласилась: “Нашей Урсель никогда не стать леди”.

Как и все, что говорила Ольга Мут, это было сурово, но справедливо. Урсула с ее длинным носом, копной волос и прямолинейностью была бесконечно далека от образцов женственности. “Я никогда в жизни не превращусь в прекрасного лебедя, – писала она в своем дневнике. – Не могут же мой нос, уши и рот внезапно взять и уменьшиться!” Но даже в отрочестве от нее исходило мощное сексуальное притяжение, перед которым многие не могли устоять. Она хихикала, замечая, как чинивший крышу Дрезденского банка кровельщик присвистывал ей вслед, когда она ехала на работу на велосипеде: “Раскрыв объятия, он посылает мне воздушный поцелуй”. С ее яркими глазами, изящной фигурой и заразительным смехом она никогда не скучала без партнера на молодежных вечеринках в Целендорфе. На одной из них она была в “коротеньких красных шортах и облегающей блузке с накрахмаленным воротничком” и танцевала до полседьмого утра. “Говорят, я перецеловала двадцать юношей, – рассказывала она брату. – Вряд ли, максимум девятнадцать”.

Работать у Прагера было скучно и утомительно. Управляющий был тиран: заядлый курильщик с крупным, лысым и слегка заостряющимся черепом, он с упоением выдумывал новые унижения и бессмысленные задания для своих подчиненных. Урсула окрестила его Луковицей и провозгласила капиталистическим эксплуататором. На работе она “вытряхивала пыльную тряпку и торчала в пещерах без окон”. Читать на службе ей не дозволялось. “Есть же другие профессии, – размышляла она. – Вот дровосек, например. Могу я стать девушкой-дровосеком?” Из-за бешеной инфляции ее и без того маленькая зарплата вовсе обесценивалась. О своем отрочестве в Веймарской республике она вспоминала сквозь призму политических образов: “Богатство узких привилегированных кругов и бедность большинства, когда на перекрестках попрошайничают безработные”. Она твердо решила изменить мир. Целеустремленности и уверенности в себе Урсуле было не занимать: она превзойдет отца и добьется радикальных перемен в обществе, а в материнстве превзойдет Берту. Эти амбиции порой будут идти вразрез друг с другом.

Роберт и Берта Кучински оставили попытки обуздать политические устремления дочери. В 1926 году Роберт одновременно с Юргеном занял временную должность в Брукингском институте в Бостоне, где занялся исследованиями в области американской финансовой и демографической статистики. Они с Бертой периодически приезжали в Америку в течение следующих нескольких лет, оставляя дом на Урсулу и Ольгу Мут и укрепляя тем самым их взаимную привязанность. “Наша Олло, которой так и не довелось никого полюбить. Олло, истеричное, невзрачное маленькое создание, вечно недовольное, чья жизнь целиком сосредоточилась вокруг нас, Олло готова ради нас пройти сквозь огонь и воду, она все делает ради нас, посвятила нам жизнь и ничего больше в мире, кроме нас шестерых, не знает”. Родители часто подолгу отсутствовали, и в письмах Урсулы к ним чувствуется едкое недовольство: “Дорогая мамочка, надеюсь, твоему материнскому сердцу будут интересны наши повседневные мелочи”. В другом письме было напутствие: “Мы единодушно надеемся, что мамочка вскоре оставит прекрасную затею давать дельные советы по ведению домашнего хозяйства и указания о том, как готовить капусту, наводить порядок в доме и тому подобные”.

Пока Урсула целыми днями протирала книги от пыли, ее брат их писал. В 1926 году двадцатидвухлетний Юрген Кучински опубликовал “Возвращение к Марксу” (Zurück zu Marx), первый гром в лавине публикаций, которой он разразится в последующие десятилетия. Юрген, самозабвенно увлекавшийся собственными речами, еще больше любил скрип своего пера. Он оставил невообразимое прижизненное наследие: не менее четырех тысяч опубликованных трудов, в том числе массу статей в прессе, памфлетов, речей, эссе о политике, экономике, статистике и даже кулинарии. Юрген был бы неплохим автором, если бы мог держать себя в узде. Со временем его стиль утратил былую яркость, но он просто не мог взять себя в руки и кратко изложить то, о чем можно было поведать многословно. Его исследование условий труда вылилось в сорок томов. По сравнению с другими трудами “Возвращение к Марксу” было скромной работой на 500 страниц. Сестре он с характерным пафосом сообщил, что “надеется, рабочие с удовольствием прочтут ее”. Урсула предложила ряд редакторских правок: “Пиши проще, короткими фразами. Нужно стремиться к простоте изложения, чтобы понять могли все. Порой текст лишь усложняется, когда ради большей убедительности в двух-трех разных местах повторяется одно и то же, а меняется при этом лишь форма и строение предложений”. Этим превосходным советом Юрген пренебрег.

Дома и на работе Урсула трудилась на износ, а остальное время посвящала революции.

За несколько недель до своего девятнадцатилетия Урсула вступила в КПГ, крупнейшую коммунистическую партию в Европе. При новом руководителе Эрнсте Тельмане партия испытывала все большее влияние ленинизма (а потом и сталинизма), отстаивая демократию, но принимая при этом указания и финансирование непосредственно от Москвы. У КПГ было свое боевое крыло, вовлеченное в нарастающее противостояние с нацистскими штурмовиками. Коммунисты готовились к сражению. Лунными ночами в укромном уголке Грюневальдского леса первые друзья по Коммунистическому союзу молодежи Габо Левин и Хайнц Альтман учили Урсулу стрелять. Поначалу она постоянно промахивалась мимо мишени, пока Габо не заметил, что, целясь, она закрывает не тот глаз. Она оказалась отличным стрелком. Габо дал ей полуавтоматический пистолет Люгера и показал, как его разбирать и чистить. Она спрятала оружие за балкой на чердаке в Шлахтензее, сунув его в разорванную подушку. Когда наступит революция, она будет к ней готова.

Урсула участвовала в антифашистских демонстрациях. “Ужасно занята, – писала она. – Готовлюсь к годовщине революции в России”. В обеденный перерыв она отправлялась в центр Берлина, на окаймленный деревьями бульвар Унтер ден Линден, и читала коммунистическую газету Die Rote Fahne (“Красное знамя”). Бывало, оказавшись среди таксистов и зеленщиков, многие из которых были коммунистами, она заводила с ними оживленные политические дискуссии. В дневнике она писала: “Сколько же людей умирает от голода, сколько просит на улице милостыню…”

Однажды днем Урсула отправилась вместе с группой молодых леваков, членов Социально-демократической партии и КПГ, купаться и загорать у озера недалеко от Берлина. Она потом вспоминала тот день. “Поворачиваюсь – и вижу юношу лет двадцати с небольшим, аккуратного, немного сутулого, с умным, почти красивым лицом. Он смотрит на меня. Глаза большие, темно-карие, еврей”. Молодой человек спросил, можно ли присесть рядом с ней и поболтать. “У меня нет времени, – ответила она. – Мне пора на курсы марксизма для рабочих”. Он проявил настойчивость, полюбопытствовав, не могут ли они увидеться снова. “Я подумаю об этом!” – ответила Урсула и умчалась прочь. Через несколько дней кареглазый молодой человек ждал ее у здания, где проводились курсы марксизма.

Рудольф Гамбургер учился на архитектора в Берлинском техническом университете. Руди был на четыре года старше Урсулы, оказался ее дальним родственником – его мать была троюродной сестрой Берты Кучински – и принадлежал к близкому ей кругу. Гамбургер родился в Ландесхуте, в Нижней Силезии, где его отец Макс владел текстильными мануфактурами, производившими военную форму. Средний из трех сыновей, Руди воспитывался в атмосфере либеральной политики и слегка поистрепавшейся еврейской интеллектуальной культуры. Макс Гамбургер построил жилой дом для своих 850 рабочих. Семья придерживалась прогрессивных, но отнюдь не революционных взглядов. Руди успел стать страстным сторонником модернизма в архитектуре и движения Баухаус. В числе его однокурсников, писал он, был “австрийский аристократ; японец, рисовавший интерьеры в педантично подобранных пастельных тонах; анархист и девушка из Венгрии, твердо убежденная, без всяких на то оснований, в собственной гениальности”. Еще одним современником Руди был Альберт Шпеер, “архитектор Гитлера”, будущий нацистский министр вооружений и боеприпасов.

Урсула прониклась к молодому человеку симпатией и, повинуясь порыву, пригласила Гамбургера на коммунистическое собрание. Они поладили. Она опять пригласила его на собрание. “Наконец-то снова можно побыть с Руди, – писала она в дневнике. – Он помогает мне с чаем. Он не понимает, что я ставлю чайник на медленный огонь, чтобы вода подольше закипала… Руди говорит, у меня слишком легкое зимнее пальто. Он старается, чтобы я больше заботилась о том, как я выгляжу”. Купив себе новое пальто, она корила себя, что транжирит, когда другие умирают от голода. “Я скучаю по Руди, – писала она. – А потом злюсь, что такой человек может вскружить мне голову. И что он мне так нужен. А потом засыпаю в слезах”. Однажды вечером, когда они возвращались домой после концерта, Руди ненадолго остановился у уличного фонаря. “Он стоял против света. Его густые волосы были все так же удивительно непослушны, в глазах – неизменная печаль и таинственность, даже когда он смеялся или погружался в раздумья”. В тот момент Урсула влюбилась. “Способна ли секунда, фраза, выражение глаз человека внезапно преобразить все, что вы чувствовали раньше, в нечто новое?” – вопрошала она. Руди проводил ее домой. “В тот вечер он поцеловал меня, – писала она. – Я расстроилась, потому что у меня совсем пересохли губы. Мелочь, а я весь день тихо радовалась, думая об этом поцелуе”.

Руди Гамбургер был почти идеальным кавалером: добрым, остроумным, обходительным, к тому же из еврейской семьи. Их отношения одобряли и его, и ее родители. Когда она становилась слишком серьезной, он слегка ее поддразнивал. А когда он говорил о своих амбициях стать великим архитектором, в его больших карих глазах зажигались искры. Он был щедр. “Руди подарил мне плитку шоколада”, – рассказывала Урсула брату. Сладости были дефицитом, и она всячески подчеркивала, что это не было каким-то буржуазным баловством. “Он не тратил на нее денег. Мы такими глупостями не занимаемся. Но если его чем-то угощают, он всегда делится со мной”.

Руди намекал на женитьбу. Урсула не спешила.

Потому что у Рудольфа Гамбургера был лишь один недостаток: он не был коммунистом. Да, их роднило еврейское происхождение, культурные интересы и шоколадки, но возлюбленный Урсулы не был ее товарищем и, судя по всему, не был готов обратиться в ее веру.

Гамбургер придерживался либеральных и прогрессивных взглядов, но коммунизм был для него для него чертой, которую он не был готов переступить. Все их ссоры развивались по одному и тому же сценарию.

– Ты сомневаешься в социализме в целом и в наших убеждениях в частности, – настаивала Урсула. – Твои взгляды на коммунизм продиктованы эмоциями и лишены какого бы то ни было научного обоснования.

Руди перечислял свои претензии к коммунизму:

– Перегибы в прессе, примитивный тон некоторых статей, утомительные, приправленные жаргоном речи, категорическое неприятие противоположной точки зрения, топорное отношение к интеллектуалам, которых вы изолируете, вместо того чтобы привлекать на свою сторону, оскорбление оппонентов вместо того, чтобы обезоруживать их логикой и вербовкой.

Урсула отметала все эти доводы как “типичную буржуазную мелочность”. Но в душе “она знала, что в его словах было зерно правды”. И от этого занимала еще более непримиримую позицию.

Как правило, ссоры заканчивались шутками Руди:

– Давай не ссориться. Разве мировая революция – повод для скандала?

Руди вступил в МОПР, благотворительную организацию рабочих, связанную с коммунистами. Он прочел отдельные труды Ленина и Энгельса и объявил себя “сочувствующим”. Но категорически отказался вступать в КПГ и принимать участие в агитационной работе Урсулы. Внешне благодушный, Руди отличался удивительным упрямством, и никакие уловки не могли убедить его вступить в партию. “Мне не все нравится в партии, – говорил он. – Возможно, я постепенно к этому приду, если ты не будешь меня торопить”.

После очередного, особенно бурного спора Урсула написала: “Когда Руди сомневается в самой жизнеспособности социализма, я расстраиваюсь и парирую. Для него наши разногласия сродни спорам о книгах или искусстве, по мне же, они затрагивают самые насущные проблемы, наше отношение к жизни в целом. В такие моменты он кажется мне совершенно чужим”. Но Урсула не собиралась сдаваться. Выписав ряд цитат из трудов коммунистов, она вручила этот список Руди – мало кто мог похвастаться таким залогом любви. “По-моему, его вступление в партию – лишь вопрос времени, – говорила она Юргену. – Но на это запросто может уйти еще года два”.

В апреле 1927 года Урсула уволилась из магазина Прагера, навсегда расставшись с ненавистным Луковицей, и устроилась помощницей в архивный отдел еврейского издательства “Ульштейн”, владелец которого был евреем и одним из крупнейших в Германии издателей газет и книг. Выйдя на работу, она первым делом получила задание написать для Die Rote Fahne статью о ненадлежащих условиях труда на новом месте. “Прямо у входа раздали тысячу двести бесплатных экземпляров, и это произвело большое впечатление”. Несомненно, руководство тоже не осталось равнодушным.

Не продержавшись у Ульштейна и года, Урсула была уволена. Она умела создавать неприятности, а в период политических восстаний и роста антисемитизма неприятности требовались издательству в последнюю очередь.

– Вам придется уйти, – сообщил ей Герман Ульштейн.

– Почему? – спросила Урсула, прекрасно зная ответ.

– Демократическое предприятие ничего не может предложить коммунистке.

Оказалось, что при скудном и разнородном опыте работы, да еще и в условиях постоянно растущей безработицы, новое место найти не так-то просто. От подачек родителей она отказалась. Ей нужен был стимул, новое, незнакомое место, где можно было бы предаться размышлениям и писать. Она жаждала приключений на новом поприще. И ее выбор пал на Америку.

Великий Ленин писал: “Сначала мы захватим Восточную Европу, затем массы Азии. Мы окружим Соединенные Штаты Америки, последний оплот капитализма. Нам не нужно будет нападать на него. Он упадет в наши руки сам – как перезрелая груша”. Америка была готова к революции. Кроме того, Юрген до сих пор жил там, и Урсула хотела с ним увидеться. Решение было принято: она поедет в США и вернется, когда Руди закончит учебу. Или не вернется. Это было крайне романтическое решение, а для незамужней женщины двадцати одного года от роду, ни разу не бывавшей за границей, – еще и удивительно смелое. Не вняв мольбам матери и отказавшись от финансовой помощи отца, в сентябре 1928 года Урсула поднялась на борт пассажирского парохода, отправлявшегося в Филадельфию. Провожая ее, Руди гадал, увидятся ли они снова.

Накануне Великой депрессии Америка была средоточием бурной жизненной энергии и удручающей бедности, страной огромных возможностей и разложения, смелых надежд и надвигающихся экономических бедствий. Впервые в жизни Урсула обрела независимость. Поначалу она устроилась преподавать немецкий язык детям в семье квакеров, а потом – горничной в отель “Пенсильвания”. Она быстро совершенствовала свой и без того хороший английский. Месяц спустя она села на поезд до Нью-Йорка и направилась в Нижний Ист-Сайд на Манхэттене.

Поселение Генри-стрит Сеттлмент, основанное прогрессивной сторонницей реформ и медсестрой Лилиан Уоллд, предоставляло бедным иммигрантам города доступ к медицинской помощи, образованию и культуре. Им давали бесплатное жилье в обмен на несколько часов общественных работ один раз в неделю. Уолд была душой этого поселения, борцом за права женщин и меньшинств, суфражизм и расовую интеграцию, феминисткой, опережавшей свое время. Она поразила воображение новой гостьи Генри-стрит Сеттлмент и стала для нее вдохновляющим примером. Их первая и единственная встреча произвела на Урсулу неизгладимое впечатление. “Строительство счастья людей требует активного взаимодействия между мужчиной и женщиной; эту задачу нельзя сваливать на плечи лишь одной половины мира”, – утверждала Уолд. Урсула переехала в поселение и получила место в книжном магазине Проснита в Верхнем Манхэттене.

Урсула провела в США почти год. Этот опыт стал для нее основополагающим, здесь начались ее противоречивые отношения с капиталистическим Западом, которые сохранятся до самого конца ее жизни. Политические и экономические крайности Америки в конце “ревущих двадцатых” были сопоставимы с тем, что происходило в Веймарской Германии. Нью-Йорк опередил Лондон, став самым густонаселенным городом на земле, где проживало свыше десяти миллионов жителей. Он был наполнен энергией, творчеством и богатством, одержим новыми технологиями, автомобилями, телефонами, радио и джазом. Но под блестящей оболочкой назревала катастрофа, в то время как мелкие и крупные инвесторы вливали деньги в перегревающуюся биржу, убежденные, что этот взлет не может окончиться крахом.

В отличие от Луковицы, Проснит с радостью взял на работу страстную любительницу чтения. Урсула уже была знакома с литературой марксизма-ленинизма: она цитировала наизусть целые абзацы, порой чересчур этим увлекаясь. Среди покупателей Проснита было много американских коммунистов, которым открывала новые горизонты пролетарская литература – книги, написанные писателями из рабочего класса для классово сознательного читателя. Урсула была поражена интеллектуальной мощью американских левых. Особенно созвучна ей была одна новая книга. В апреле 1929 года в свет вышел роман радикальной американской писательницы Агнес Смедли “Дочь Земли”. Героиня этой слегка завуалированной автобиографии Мэри Роджерс, молодая женщина из обедневшей семьи, преодолевает трудности в личных отношениях и вступает в борьбу за международный социализм и независимость Индии. “У меня нет страны, – заявляет героиня Смедли. – Мои соотечественники – мужчины и женщины, борющиеся против порабощения… Я из тех, кто погибает в иной борьбе, из тех, кто истощен нищетой, тех, кто пал жертвой богатства и власти, из тех, кто бьется за великое дело”. “Дочь Земли” сразу же стала бестселлером, а Смедли превозносили, окрестив ее “матерью женской радикальной литературы”. Урсула прочла эту книгу как призыв к действию: женщина, отчаянно заступающаяся за угнетенных, требует радикальных перемен и готова погибнуть в борьбе за идею, рискованную и романтическую.

Спустя несколько недель после приезда в Нью-Йорк Урсула вступила в Американскую коммунистическую партию. Весной того же года, отправившись в социалистический лагерь на Гудзоне, она столкнулась с Майклом Голдом, знакомым ее родителей и самым известным на тот момент представителем радикалов в Америке. Голд – псевдоним Ицхока Айзека Гранича. Сын румынских евреев-иммигрантов, выросший в бедности на Нижнем Ист-Сайде, он был преданным коммунистом, основателем марксистского журнала The New Masses и яростным спорщиком. Голд любил лезть на рожон. Когда он назвал Хемингуэя “перебежчиком”, писатель отправил ему резкий ответ: “Передайте Майку Голду: Эрнест Хемингуэй сказал, чтобы он шел в жопу”. Урсула заявляла, что роман Голда “Евреи без денег” – “одна из ее любимых книг”.

Испытывая одновременно восторг и отвращение к Нью-Йорку, Урсула скучала по дому, по товарищам и родным. И больше всего – по Руди.

Осенью 1929 года она села на пароход в Германию. Через несколько недель на американской бирже произошел обвал, ввергнувший миллионы людей в нищету и послуживший началом Великой депрессии.

Едва увидев Руди, ожидавшего ее в порту, Урсула поняла, как сильно любит его. Пока она была в Америке, ее сомнения относительно политических взглядов Руди ослабли. Рано или поздно он прозреет. В октябре Урсула Кучински и Рудольф Гамбургер поженились. Церемония была скромной, присутствовали только члены семьи и близкие друзья.

Молодожены были счастливы, безработны, бедны и – в случае Урсулы – всецело заняты агитацией за революцию. Они из принципа отказывались брать деньги у родителей, перебравшись в крошечную однокомнатную квартирку без отопления и горячей воды. Урсула носилась по всему Берлину, писала статьи для Die Rote Fahne, организовывала театральные агитпроп-постановки и выставки радикальной литературы. Руководство партии поручило ей создать марксистскую библиотеку для рабочих, чтобы они могли знакомиться с актуальной левой литературой. Вместе с Эрихом Хеншке, ортодоксальным евреем из Данцига, который работал могильщиком, Урсула ходила по Берлину с тележкой, собирая коммунистическую литературу у радикальных издателей и сочувствующих товарищей. Когда в газете появилась фотография Урсулы с книжной тележкой, родители пришли в ужас. “Толкать телегу по городу мне было можно, а вот фотографироваться с ней – нельзя”. Хеншке был коммунистом-вышибалой, он бы с гораздо большим удовольствием как следует отделал штурмовиков, чем собирал книги, которые и читать-то не желал. Наконец собрав две тысячи томов, они расставили их на временных стеллажах в бывшей голубятне в еврейском рабочем квартале. Руди сделал вывеску, выведя на ней большими красными буквами: “Марксистская библиотека для рабочих. 1 книга на дом – 10 пфеннигов”. Первым читателем стал пожилой заводской рабочий: “Есть у вас что-то попроще про социализм для моей жены, без иностранных слов?” Дело шло не слишком бойко, и стойкий запах голубиного помета явно не шел ему на пользу.

Урсула стояла на стенде Революционной книжной ярмарки в Берлине, когда к нему подошел элегантный иностранец с темной кожей и принялся изучать представленные издания. Она порекомендовала ему прочитать “Дочь Земли”. Немного сокрушенно он ответил, что уже читал ее, потому что Агнес Смедли – его бывшая жена. Урсула была поражена: незнакомцем оказался индийский революционер Вирендранат Чатопадайя.

Популяризация марксистской литературы была занятием приятным, идеологически похвальным и совершенно неприбыльным. Руди был теперь дипломированным специалистом, но работы не хватало, и это угнетало его. Приятель Урсулы нанял его для оформления (полностью в красном цвете) интерьера коммунистической Красной книжной лавки у вокзала в Гёрлице. Вдобавок Руди составлял план расширения библиотеки тестя и работал над проектом нового отеля. Но по мере того как набирала обороты Великая депрессия, заказов становилось все меньше и меньше.

Помощь подоспела издалека. Друг детства Руди Гельмут Войдт работал в Шанхае на немецкую фирму “Сименс”. В начале 1930 года Войдт сообщил Руди телеграммой о вакансии, опубликованной в шанхайской газете: шанхайскому муниципальному совету, находившемуся в ведении Великобритании, требовался архитектор для строительства административных зданий. Подав заявку, Руди немедленно получил ответ: если он самостоятельно оплатит дорогу в Китай, место ему обеспечено. Войдт предложил им бесплатно разместиться на верхнем этаже своего дома в Шанхае.

Поначалу Урсула колебалась. Не бросает ли она своих товарищей, вновь покидая Германию? Но революция происходила по всему миру, а Китай влек невероятной романтикой. Урсула сообщила в штаб-квартиру КПГ, что отправляется в Шанхай и намерена вступить в Коммунистическую партию Китая, как до этого вступила в американскую. “Коммунизм – международное явление, я могу работать и в Китае”, – наивно сообщила она товарищам.

Урсула не имела ни малейшего понятия, что бросается в настоящее политическое пекло. В Шанхае действительно существовала Китайская коммунистическая партия, но она была объявлена вне закона, подвергалась гонениям и была на грани уничтожения.

1

Государственный переворот (франц.). (Здесь и далее – прим. перев.)

Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец

Подняться наверх